Примечание автора
В конце концов это когда-нибудь должно было случиться.
В коридоре института меня отловил студент и признался, что читал мои рассказы. "Еще в школе".
Вообще-то я нарочно никому из студентов не рассказывал, что пишу, - и псевдоним в этом только помогал. У них был преподаватель литературы Владимир Пузий, и кто там знал, что он же иногда публикует книжки как Владимир Аренев. Но первые рассказы - да, действительно выходили еще под моим настоящим именем. Да главное и не это. "В школе"? Парень совсем не был похож на вундеркинда, который научился читать в шесть месяцев.
Я тогда до конца дня ходил как будто слегка пришибленный: осознавал.
Сейчас ощущения примерно те же. Потому что вот сел писать комментарий к "Единственной дороге" и сообразил, что сделал я ее в 1998 году. Пятнадцать лет назад. Вот ведь…
Собственно, это первый мой рассказ. В девяносто восьмом я написал еще несколько, один даже напечатали - это, на минуточку, была моя первая бумажная публикация. Можете себе представить: воспринималась она как первое серьезное признание, допуск к профессии, ступенька на пути. Уже через пару лет я понял, насколько слабеньким и наивным был тот рассказ; с тех пор никому его не показываю.
А вот "Дорога" проверку временем прошла вполне достойно. Раз шесть или семь ее перепечатывали в разных журналах и сборниках, всегда я что-то подправлял по мелочи (в этот раз - тоже), но в целом примерно такой она написалась с самого начала. Кстати, "написалась" - не фигура речи, рассказ действительно придумался как бы по своей воле. До сих пор помню: в телепрограммке на глаза попалось название фильма, "Единственная дорога", - и сразу сложилась история. Сделал быстро, за день.
А фильм так и не посмотрел; до сих пор не знаю, о чем он.
В ожидании К
Это поэма героическая, побуждающая к совершению подвигов.
К.И. Чуковский
Крокодил был старый, кожа в шрамах, в шишковатых буграх, грязно-бурая. На левой лапе не хватало двух пальцев.
Люди проходили мимо, надолго не задерживались. Старались не смотреть в глаза, устремленные не пойми куда, старались не принюхиваться.
Пахло от Крокодила виргинским табаком.
Над Александровским парком бесцельно ползали тучи - тугие, комковатые, похожие на клочья свалявшейся шерсти. Город вторую неделю изнывал от жары. Дождя не было.
Крокодил расстегнул дорогой серый пиджак, вынул громадный портсигар и закурил, все так же глядя в никуда. Долго сидел без движения, только выпускал сквозь зубы клубы дыма. Человек близорукий мог бы издалека принять его за живую статую - из тех, что любят нынче ставить в парках да на улицах. Но воробьи на него не садились, и местные барбосы обходили стороной.
Ближе к трем на дорожке показался старик. Высокий, сверкающе-седой, шагал твердо, как на параде. К правой штанине прилип листок.
Какой-то карапуз вырвался вдруг из объятий мамаши и закосолапил к старику. Тот остановился, даже как будто с надеждой. Но карапуз протопал дальше и ухватил за шею громадного плюшевого жирафа с лавочки напротив. Мамаша сложила мобильный, догнала карапуза, извиняясь перед лоточником, начала отдирать от жирафа.
Мимо старика прошла, даже не глянув.
Он сделал вид, будто роется в карманах, только поэтому и остановился. Наконец пригладил ладонью волосы и зашагал дальше. За спиной стоял рев до небес, дитя "хочукало" и лягалось.
На Крокодила он посмотрел мельком. Точно так же, как на статую Тигрицы чуть раньше и на скульптурную композицию у самых ворот зоопарка.
- Иван Корнеевич, - позвал Крокодил.
Старик замер. Резко обернулся.
- Не узнаёте? - спросил Крокодил.
Он в последний раз затянулся и неловким движением отправил сигарету в урну.
Старик смотрел на него, сдвинув густые брови, сжав губы.
- Вернулся, значит? Я слышал, но решил, что опять врут.
- Но удивились вы сейчас не поэтому. - Говорил Крокодил ровным, безразличным голосом с едва заметным акцентом, то ли немецким, то ли польским. - Присаживайтесь. - Он пододвинул к себе черную трость, освобождая место на скамейке.
- Зачем ты здесь? - спросил старик. Садиться он и не думал. - До сих пор надеешься на реванш?
Крокодил посмотрел на него с непонятным выражением на морде.
- Я здесь потому, что меня пригласили. Это ведь забавно, подумал я: взглянуть, как все сейчас, годы спустя… В конце концов - почему бы и нет. - Он помолчал и вдруг добавил все тем же пустым голосом: - Что до реванша - какой еще может быть реванш, Иван Корнеевич? Не ждете же вы Второго Звериного восстания. Согласитесь, это и звучит-то абсурдно.
"Хочуканье" и рев за спиной вдруг оборвались. Старик оглянулся. Степенно вышагивавший по дорожке Жираф наклонился к малышу и что-то шептал на ухо, мягко и терпеливо, - тот слушал, замерев от восторга. Потом его посадили на спину дяди Жирафа и повезли к мороженщику. Мать карапуза невнятно благодарила, едва поспевая следом; прохожие улыбались.
- Вот видите, - сказал Крокодил. Достал портсигар. - Курить будете?.. Ну, нет и нет. Так что же вас так удивило, Иван Корнеевич?
Какое-то мгновение старик, казалось, сомневался. Готов был сесть рядом с гостем и действительно рассказать обо всем. Но мгновение это прошло - старик решительно мотнул головой и, не попрощавшись, зашагал прочь.
Крокодил сидел и курил - недвижный, словно статуя. Наблюдал. Может, и ждал чего-нибудь. Ласточки метались у него над головой, и по-прежнему растерянно бродили тучи.
Наконец в небесах громыхнуло. По морде Крокодила скатилась капля.
Шаркавшая мимо бабка, вздрогнув, воровато осенила себя знаком Медвежьей десницы.
Снова громыхнуло - и тотчас шелестящим шелковым потоком хлынул ливень. Крокодил даже не шелохнулся.
* * *
В коридоре было тесно и душно, пахло дешевым одеколоном, хлоркой и почему-то жженой резиной. Очередь жалась к стене, шуршала документами; на разговоры сил не было. Старик стоял, расправив плечи, ждал, как все; то хмурился, то вздыхал, то принимался смущенно разглаживать карманы пиджака. Наконец дождался - и, твердо чеканя шаг, вошел в кабинет.
В кабинете никого не было. Он сбился с шага, завертел головой.
По ту сторону зарешеченного окна барабанил ливень, уже на излете. Висел над столом портрет президента, на стульях и в распахнутых шкафах громоздились горы серых папок. Запах жженой резины был здесь отчетливее, резче.
Из-под стола выглядывал краешек мохнатой ступни.
Старик кашлянул. Шуршание оборвалось - на столешницу легла ладонь, вполне человеческая, затем раздался негромкий стук, сразу за ним приглушенные ругательства. Наконец появилась голова - округлая, покрытая на макушке жесткой, мышастого цвета щетиной. Ладонь потерла эту щетину, другая - с клацаньем поставила на стол треснувшую пепельницу.
Голова повернулась к старику и велела:
- Подайте-ка веник - там, в углу, за кулером.
Старик подал.
- И совок, пожалуйста.
Старик поискал и признался:
- Совка нет.
- Тогда… ладно. - Хозяин стянул со столешницы лист бумаги, зашелестел, зашуршал им по линолеуму. Наконец выбрался из-под стола и - одна нога в мохнатом тапке, вторая босая - прошлепал к мусорному ведру. Ссыпал пепел и окурки, смял и бросил туда же листок. - Документы все есть? - спросил, не глядя.
- Я как раз… - сказал старик. Заозирался в поисках свободного стула.
Хозяин вернулся к себе, заглянул под стол, проворчал: "Ах ты!.. и смердит же, ах, глупо как!.." - выпрямился и со вздохом упал в кресло.
- Документы, - повторил. - Список на дверях.
Старик помолчал, как будто что-то для себя решая.
- Если нет - тогда не приму, - добродушно сообщил хозяин кабинета. Он сунул в угол рта сигарету, пошарил рукой в поисках зажигалки, чертыхнулся и в третий раз полез под стол. Сел, щелкнул, затянулся.
Старик наконец шагнул к столу и спросил, совершенно другим тоном:
- Не узнаёте?
- А должен? - все так же радушно осведомился его собеседник.
- Я - Иван Васильчиков.
- Поздравляю, это удачно, н-да, повезло вам. А я - Альберт Гусарькин. Держите вот, - он протянул чистый лист и кивнул на стаканчик с ручками. - Садитесь, пишите. А, ч-черт, давайте его сюда, - забрал стоявший на табурете телефон, взгромоздил перед собой.
Тот, словно лишь этого и дожидался, задребезжал.