В помещении на втором этаже полутемной вышки управления полетами аэродрома Ягель, освещенной только тусклым синеватым светом аварийных аккумуляторных фонарей-переносок, дежурный с позывным "Ферма" сначала слышал только ругань и вопли наземного персонала. Это было нисколько не удивительно, поскольку, во-первых, самолеты и экипажи, находившиеся в воздухе в момент взрывов, скорее всего не имели шансов вернуться уже никогда, а во-вторых, никто пока не понял – а что, собственно, это было? В мозгах у большинства западнонемецких и американских вояк прочно сидела уверенность в том, что современные войны вот так, вдруг не начинаются. А значит, должна же быть какая-то подготовка, какое-нибудь предупреждение, план, в конце концов… Но вместо этого просто вырубилось электрохозяйство, а никаких внятных команд от вышестоящих штабов все еще не было. Поэтому никто не знал, что же им следует делать в первую очередь – восстанавливать электроснабжение, срочно прятаться по бомбоубежищам (которых здесь было, кстати сказать, раз, два и обчелся) или готовить вверенную технику к боевому вылету? Единого мнения на этот счет ни у кого не было – к началу 1980-х в любой армии мира инициатива была делом уголовно наказуемым…
А потом неожиданно ожила резервная линия экстренной связи. Дежурный слышал, как к телефону позвали подполковника Уитакера. В светлеющем предутреннем сумраке было видно, как в соседней комнате за прозрачной перегородкой подполковник слушает, что ему там говорят, и его и без того выглядевшее безжизненно в свете аварийных лампочек лицо принимает и вовсе мрачное выражение. Сам Уитакер не сказал в трубку почти ничего, только несколько раз переспросил, выдавив из себя короткие слова типа "да?!", "что?!", "как?", "да" и "так точно".
Потом он перестал переспрашивать и поддакивать, а затем положил трубку.
Дальнейшее не мог предположить вообще никто. Подполковник сел на ближайший стул, потом достал из кобуры 9-мм "беретту" и, не меняясь в лице, шмальнул себе в правый висок. Содержимое его головы темной жижей вылетело на стенку с расписанием дежурств по КП, тело сползло на пол. Заорали и запричитали находившиеся рядом с подполковником связисты.
Однако никаких четких приказов по-прежнему не поступило, и осмыслить увиденное самоубийство два десятка человек, находившихся в этот момент на КП, просто не успели – через шестнадцать минут после того, как Уитакер столь буднично и добровольно расстался с жизнью, серия НАРов кучно накрыла вышку и разом покончила со всеми, кто там находился. А потом на все еще обесточенный Ягель посыпались бомбы, превращавшие в хлам и металлолом аэродромные сооружения. Стоявшие заправленными в укрытиях и на стоянках немецкие "Старфайтеры" и американские "Фантомы" взрывались красиво, словно петарды, а в небе над горящей базой оглушительно ревели турбины, причем чужие…
В НАТО еще никто ничего по-прежнему до конца не понимал, но было ясно, что русские нанесли ответные авиаудары, причем по всей территории ФРГ…
Восточный Берлин. Раннее утро 11 июня 1982 г. Началось.
Констанц Ренхард проснулась в комнате своей берлинской квартирки на третьем этаже старого дома на Ваттштрассе, разбуженная сильным свистом, переходящим в грохот, от которого задрожали стекла в рамах. Вскочив с постели, она кинулась к окну. При этом ее мать, фрау Магда, спокойно спала в соседней комнате. Констанц этому нисколько не удивилась, поскольку мама, как и покойный папа, в свое время, еще девочкой, провела немало ночей по бомбоубежищам под массированными, изматывающими бомбежками англо-американцев, и ее, как и многих из того, военного, поколения немцев было трудно разбудить чем-то вроде канонады.
А в том, что это была именно канонада, Констанц почему-то не сильно сомневалась. Она приоткрыла штору и осторожно выглянула на улицу. Было еще темно, город тонул в предутреннем мраке, но в некоторых домах вспыхивали и гасли огоньки электрических лампочек. Как видно, непривычные звуки досрочно разбудили не ее одну.
Из окна третьего этажа было видно довольно плохо, но где-то за Шпрее, в западном направлении, над крышами домов и кронами росших вдоль улиц деревьев глухо гремело, трещало и бухало. Потом раздался свистящий, характерный для реактивного самолета и, кажется, даже сдвоенный рев, после которого в западном направлении глухо бабахнуло, а небо над городом осветила тусклая вспышка. А через пару минут Констанц увидела за оконным стеклом, как где-то далеко, явно за Стеной, в небо взлетают разноцветные змейки осветительных ракет, мелькают светлые пульсирующие росчерки, а временами что-то вспыхивает, озаряя горизонт.
В большую и настоящую войну Констанц верить не хотелось, хотя два дня назад ей позвонил недавний нежданный приятель – симпатичный, неплохо говоривший по-немецки русский солдат Виталий (Башмаков все-таки сумел на пару минут добраться до телефона-автомата; мало кто знал, чего ему это стоило), который явно очень торопился и успел сказать только, что у них сейчас слишком много дел и в увольнение поэтому никого не пускают. После этого он извинился за то, что долго не давал о себе знать, пообещал сразу же позвонить, если сумеет получить увольнительную, и повесил трубку. В общем, Констанц было ясно, что военная активность повышается с каждым днем. Об этом говорили хотя бы участившиеся полеты над городом и окрестностями военных самолетов и вертолетов, перемещения нескончаемых колонн различной техники, а также жалобы подружек, чьи парни сейчас служили в ННА, – их тоже перестали отпускать в увольнение. Но чтобы вот так неожиданно – и война?
На улице стало слышно сирену – под окнами проскочил освещенный синей мигалкой бело-зеленый "Вартбург" с надписью "Volkspolizei", а минут через пять над улицей повис тяжелый, скрежещущий грохот и лязг, от которого мелко задрожали уже не только оконные стекла, но и стоящая в кухонных шкафах посуда.
Затем улицу осветили лучи тусклых фар, и прямо под домом Констанц, одуряюще воняя соляровой гарью, проскочила остроносая гусеничная машина с плоской башенкой и коротким пушечным стволом, над которым торчала какая-то толстая труба на подставке. Из башенного люка высовывался, ссутулившись, человек в черном комбезе и ребристом шлеме. За первой машиной мелькнула вторая, третья, десятая, двадцатая… потом Констанц откровенно сбилась, поскольку у нее в глазах зарябило от трехзначных номеров на бортах машин. Казалось, что им не будет конца, но в какой-то момент рев стал сильнее, и из-за кормы очередной остроносой машины на улицу выкатился уже вполне настоящий танк – массивный, с зализанной, похожей на купол башней и длинным пушечным стволом. За первым танком замелькали его близнецы-братья, и снова казалось, что их колонна бесконечна.
Констанц чисто машинально отметила, что вся эта техника двигалась в западном направлении, к мостам через Шпрее, а вот куда дальше – к ближайшему ККП в Зонненхалле или, к примеру, в сторону аэропорта Темпельгоф, что находился за Стеной, в американском секторе?
Она, разумеется, не знала (да и не могла знать), что саперы ННА ГДР уже успели снять инженерные заграждения и организовать проходы в Стене, а в таких условиях все КПП утратили прежнее значение. Точно так же Констанц, как и большинство восточных берлинцев, не знала, что в этот самый момент выдвинувшаяся из района Карлхорста 6-я гвардейская мотострелковая бригада (эту превосходившую по численности и оснащенности некоторые советские мотострелковые дивизии часть натовцы обычно именовали "Берлинская бригада") и другие части 20-й гвардейской общевойсковой армии ГСВГ, а также ННА ГДР уже ворвались в Западный Берлин и занимали его, почти не встречая сопротивления, чему способствовали точные и внезапные для противника удары авиации и грамотные действия заранее просочившихся в столь милый сердцу покойного президента США Дж. Кеннеди город разведывательно-диверсионных групп, которые готовились в этому двадцать последних лет…
Отрывок из экстренного заявления ТАСС. 7 часов утра (время московское). 11 июня 1982 г.