До того, как я пошел в армию, мне довелось посмотреть шоу про человека, который любил женщину, потерявшую память после несчастного случая. Наверное, он прошел через те же переживания, что сейчас испытывал я, – без всякой надежды наблюдать, как все, что ты любишь, исчезает, развеиваясь по ветру, а ты стоишь на месте, не в силах этому помешать.
– Я… в общем… – Я даже не знал, что ей сказать, несмотря на предыдущую петлю.
– Это и есть твой хитроумный способ убраться ото всех подальше?
– Да. Наверное.
– Это хорошо. А где мы находимся? – Рита развернулась на месте, оглядываясь.
Мы стояли на широком поле, с одной стороны заканчивавшемся заграждением из колючей проволоки, а с трех других – оградой из натянутых между столбиками цепей. Дикие травы выпустили зеленые ростки из трещин в бетоне, покрывавшем огромный квадрат площадью десять тысяч квадратных метров.
– Это плац номер три.
Я сумел провести нас от одного огромного плаца до другого. Неплохо. Наверное, я слишком много времени проводил с Феррелом. Его любовь к тренировкам напоминала серьезное психическое расстройство, и, похоже, я успел его подцепить.
Рита снова повернулась ко мне:
– Как-то здесь уныло.
– Прости.
– Да нет, мне даже нравится, что тут так пустынно.
– Странные у тебя вкусы.
– Это разве можно вообще вкусом назвать? Там, где я выросла, тоже пустынно. Правда, в тех местах океана нет. А небо здесь… прекрасно. Оно такое яркое, – произнесла она, запрокинув голову.
– Оно тебе нравится? Небо?
– Не столько само небо, сколько его цвет. Яркий, сияющий, голубой.
– Тогда почему у тебя красный Доспех?
На несколько мгновений воцарилась тишина. Затем, наконец, Рита снова заговорила:
– Небо в Питтсфилде поблекшее. Как вода, в которой споласкивали кисть с синей краской. Словно вся вода, которая была в земле, устремилась к небу и разбавила его цвет.
Я бросил взгляд на Риту. Она подняла на меня карие глаза.
– Прости. Забудь, что я сказала.
– Почему?
– Это не то, что ожидаешь услышать от Риты Вратаски.
– В этом я не специалист.
– А я – да.
– Мне показалось, это очень мило, – признался я.
Глаза Риты расширились. На мгновение в них промелькнуло нечто, свойственное исключительно Стальной Суке. Но выражение ее лица не изменилось ни на йоту.
– Что ты сказал?
– Что это очень мило.
Похоже, ее удивил мой ответ. Короткая прядь волос цвета ржавчины упала ей на лоб, и она подняла руку, чтобы потеребить и убрать ее. Между пальцами промелькнули ее глаза, наполненные странным сиянием. Рита была похожа на девочку, чье сердце наконец кто-то затронул, на ребенка, чью ложь разоблачил пронзительный взгляд матери.
Я нарушил неловкое молчание:
– Что-то не так?
– Нет.
– Я вовсе не пытался смеяться над тобой. Мне просто захотелось это сказать. Но, видимо, я выбрал неудачный момент.
– У нас уже был похожий разговор, в предыдущей петле, верно? Но помнишь его только ты, – догадалась Рита.
– Да. Прости.
– Нет, меня это не смущает. – Она покачала головой.
– Тогда что не так?
– Скажи мне, что ты будешь делать.
– Ну, я еще многого не понимаю, – признался я. – Мне нужно для начала, чтобы ты объяснила, как разорвать петлю.
– Я спрашиваю, что ты будешь делать дальше, чтобы мне не пришлось об этом думать.
– Ты что, шутишь? – спросил я.
– Серьезна, как никогда.
– Ты же Рита Вратаски. Ты всегда знаешь, что делать.
– Хорошо будет наконец оказаться вне рамок петли – для разнообразия.
– А для меня в этом нет ничего хорошего, – заметил я, гадая, что она хотела сказать этим своим "будет". Я думал, она уже освободилась от петли, двести одиннадцать раз прожив одни и те же тридцать часов во Флориде. Я открыл было рот, собираясь задать ей этот вопрос, но Рита меня опередила.
– Думаю, я заслужила право посидеть в сторонке и посмотреть, – произнесла она. – Мне дерьма и так хватило по самые уши. Теперь твоя очередь. И чем быстрее ты смиришься с этим, тем лучше.
– Знаю, – вздохнул я.
– Эй, не вини меня в этом.
– Что ж, еще, конечно, рановато для этого, но дальше я собираюсь пойти в столовую. Надеюсь, ты ничего не имеешь против японской кухни.
Во второй столовой было шумно. В одном углу горстка солдат выясняла, кто сделает больше отжиманий за три минуты. Другая группа, которую мы миновали, устроила чемпионат на поедание – и теперь в ход пошел таинственный состав, похожий на смесь кетчупа, горчицы и апельсинового сока. На другом конце столовой какой-то парень пел под аккомпанемент банджо народную песню – или, может, она появилась впервые в каком-то старом аниме, – которая была довольно популярна лет семьдесят назад. Одна из новоявленных сект когда-то использовала ее в качестве антивоенного гимна, но такие мелочи не смущали парней, записавшихся в ряды сил Единой обороны. Мелодия легко запоминалась, а этого достаточно, чтобы песня стала хитом среди операторов Доспехов.
Все, идемте в армию!
Все, идемте в армию!
Все, идемте в армию!
И будем убивать!
* * *
Я видел все это уже сто пятьдесят девять раз. Но с тех пор, как меня затянуло во временную петлю, почти не обращал внимания на мир вокруг меня и сидел, погруженный в свои мысли, если происходящее не могло помочь мне освободиться. В маленькой, серой столовой, в которой царило полное безмолвие, методично запихивал в рот лишенную вкуса еду.
Даже если завтрашний бой пройдет хорошо, некоторые из сидящих здесь солдат не вернутся. Если он пройдет плохо, значит, не вернутся многие. И все это понимали. Бронепехота была эдаким Санта-Клаусом, а сражения давно стали нашим Рождеством. В конце концов, чем еще заняться эльфам в канун Рождества? Разумеется, расслабиться по полной и хлебнуть эггнога!
Рита Вратаски сидела напротив меня и в сто шестидесятый раз ела один и тот же обед. Сейчас она внимательно рассматривала свою сто шестидесятую умэбоси.
– Что это такое?
– Умэбоси. Умэ – это… их называют сливами, хотя вообще-то это абрикос, высушенный на солнце и затем засоленный. Попробуй.
– И какова она на вкус?
– Еда – как война. Чтобы понять, надо попробовать.
Она два или три раза потыкала умэбоси палочками, затем, отбросив осторожность, засунула ее себе в рот целиком. Слива оказалась очень кислой. Рита согнулась пополам, словно получив удар по корпусу от боксера-тяжеловеса, схватилась за горло и за грудь. Я видел, как на спине у нее судорожно подергиваются мышцы.
– Нравится?
Рита принялась работать челюстями, не поднимая взгляда. Горло напряглось, кадык дернулся. Что-то вылетело изо рта – чистенько обсосанная косточка, которая приземлилась на ее поднос. Рита вытерла уголки губ, ловя ртом воздух.
– Совершенно некисло.
– Конечно, не в этой же столовой, – согласился я. – Слишком много людей из-за границы. Если хочешь попробовать настоящую умэбоси, надо идти в местные кафе.
Я взял японскую сливу со своего подноса и бросил в рот, а потом сделал вид, будто наслаждаюсь ее вкусом. Если честно, это такая кислятина, что у меня челюсти свело, как задницу краба во время отлива, но я ни за что на свете не доставил бы Рите удовольствия увидеть это.
– Неплохо, – бросил я, причмокнув.
Рита поднялась. Она так сжала губы, что они превратились в прямую линию. Оставив меня сидеть за столом, Рита двинулась по проходу между столами мимо групп солдат к прилавку. Стоявшая за ним Рейчел разговаривала со здоровяком, который с легкостью мог бы достать до потолка, толком даже не напрягаясь, – та самая горилла из четвертой роты, чей кулак угодил мне в челюсть много петель тому назад. Красавица и Чудовище со вполне понятным удивлением уставились на внезапно приблизившийся к ним предмет их беседы. Вся столовая почувствовала: что-то назревает; разговоры смолкли, банджо наконец тоже заткнулось. Слава богу.
Рита прочистила горло:
– А можно мне еще сушеной и соленой сливы?
– Умэбоси?
– Да, их.
– Да, конечно, если хотите…
Рейчел взяла небольшую тарелку и принялась насыпать на нее умэбоси из большого пластикового ведерка.
– Тарелка не нужна.
– Что, простите?
– Вон та штука, которая у вас в левой руке… Да, ведерко. Я возьму их все.
– Э, ну, обычно их в таких количествах сразу не едят, – возразила Рейчел.
– А что, есть проблема?
– Нет, но…
– Спасибо за помощь.
Рита триумфально вернулась к столику с ведерком в руке. Она плюхнула его в центр стола прямо передо мной.
Диаметр контейнера, почти до середины наполненного ярко-красными умэбоси, составлял примерно тридцать сантиметров – его содержимого хватило бы человек на двести, ведь никто никогда не просил больше одной. Можно было бы в нем небольшого кота утопить. Я только посмотрел на сливы, а у меня уже защипало язык. Рита потянулась за палочками.
Она вытащила из ведерка один сморщенный, красноватый фрукт и отправила его себе в рот. Прожевала. Проглотила. Выплюнула косточку.
– Вообще не кислая. – У нее заслезились глаза.
Рита легким тычком подтолкнула ведро ко мне.
Моя очередь. Я выбрал самую маленькую умэбоси, какую только смог отыскать, и положил ее в рот. Съел и выплюнул косточку.
– Моя тоже.