- Тихо всем! - прогремел над пустырем голос Генерала. - Мы еще не закончили суд! - Он повернулся к трясущемуся Гоге, который обмочил бы штаны не раз, если бы ему их оставили. - Теперь твоя очередь! "Врагов же моих, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите и избейте предо мной", - громовым басом продекламировал Петраков. - Евангелие от Луки, девятнадцатая глава.
По его знаку начались какие-то странные приготовления. Автопогрузчик, в кабине которого сидел один из "бешеных", привез в своем ковше четыре покрышки разных размеров. Покрышки были выгружены у дороги, где стоял железный столб со знаком ограничения скорости.
Голый толстяк с брылястым обрюзгшим лицом бульдога затрясся, догадавшись, что его ждет.
- Или что? - продолжал Генерал. - Вы скажете, его уже избили? Ну, тогда я разочарую нашего дорогого гостя. "Избить" - в данном контексте означает убить. Как царь Ирод избил младенцев. Он же не по попке их отшлепал, нет. Книга-то старинная и язык старинный… Наказание нарушителю человеческого и божеского закона одно - смерть!
Генерал сделал жест рукой, и двое дюжих бойцов в черном - те самые, которые стояли почетным караулом возле лесенки - подошли к клетке и сняли с нее большой навесной замок, который цепью удерживал несколько прутьев. Получившейся "дверцы" было явно недостаточно для массивного Гоги, и его буквально протащили через нее, ободрав кое-где кожу и волосы. Тот лишь слабо взвизгнул. А дальше бывшего правителя шести деревень подволокли к столбу и приковали той же цепью за руки. Он мгновенно повис на ней, удерживаемый только своими оковами. Но оставался в сознании - глаза бешено вращались, взгляд перебегал от толпы к Генералу, от Генерала - к шинам.
В воздухе пролетел камень и шлепнулся у ног Гогоберидзе.
- Не надо, люди добрые, - улыбнулся Генерал. - Еще раз так сделаете… и компанию ему составите. Пусть кинет только тот, кто без греха. А кто из нас без них, ха-ха?
Люди в черном появились у Гоги за спиной как призраки. Окурок, кажется, понял, зачем им маски-фантомаски. Так страшнее. Зрители видели, как они наливают внутрь каждой из покрышек что-то из канистры - скорее всего, бензин. Гога не видел, но догадывался, слыша журчание.
Дорожка горючей жидкости протянулась к тому месту, где стоял теперь Генерал.
Вслед за этим один из здоровяков нахлобучил на пленника все четыре покрышки. Четвертая закрыла его так, что сверху осталась торчать только голова.
- Это называется "ожерелье", - понизив голос, произнес Генерал. - На далеком юге… есть континент Африка. Там жили люди, черные как ночь. И вот так они расправлялись со своими врагами! Мы немного изменили способ. Обычно используется одна шина. И человек умирает долго. Но мы более гуманные.
У молчавшего до этого в немом ужасе Гогоберидзе внезапно раскрылся рот, и он начал визжать, как поросенок, которого колют - именно поросенок, а не взрослый боров. Окурок разобрал в этом истошном вопле всего одно слово: "Пожалуйста!". Правда, звучало оно как "Позязюзя!". Но тут один из людей в черном засунул бывшему барину в рот тряпку и еще замотал сверху веревкой, чтоб не выплюнул.
- Порядок и закон - это то, что отличает нас от животных… - Генерал, видимо, хотел сказать что-то еще, но сам Виктор Иванов внезапно поднялся со своего стульчика. Генерал мгновенно замолчал.
- Давайте уже к делу, - Уполномоченный достал из кармана своего пиджака зажигалку и чиркнул, поднеся ее к клочку бумаги.
Все произошло так же быстро, как и с отсечением голов, но в этот раз Окурок видел все от первой до последней секунды.
Горящая бумажка, которая была похожа на старую банкноту, упала на бензиновую дорожку, и маленький веселый огонек побежал в сторону столба с обреченным на смерть. У его подножья уже натекла большая бензиновая лужа, и пламя взвилось вверх, охватив сразу все покрышки, которые сначала вспыхивали изнутри, а потом - снаружи.
В этот момент Окурок позволил себе отвести взгляд. Ничего интересного в таком зрелище он не видел, в отличие от многих остальных. Краем глаза Димон заметил, что на объятую огнем фигуру жадно глазеют все "сахалинцы" и почти все жители Калачевки, пришедшие их встречать - от мала до велика, и даже беременная Танька Петрова.
Захлебывающийся утробный вой, которому и кляп не помешал, продолжался почти пять минут, а потом затих. Дальше был слышен только противный липкий треск. И поднимался к небу столб жирного, чадного дыма.
"Хорошо, что ветер дует в другую сторону", - подумал Димон.
- Пойдемте, товарищи, гореть будет долго, - прозвучал голос Виктора. - Вон сколько жиру накопил.
- Заступник наш! - крик был настолько громкий, что перекрыл даже этот страшный треск. - Бог тебя благослови!
Иванов обернулся. Кричала молодая женщина в заплатанной куртке и галошах, державшая на руках крошечный сверток из старого байкового одеяла.
- Спасибо вам! Спасибо, что вы пришли! Можно, я сына в честь вас назову?
Димон узнал ее. Верка. Дочка покойной Семеновны, учительницы. Сама почти блаженная. Козел какой-то ее обрюхатил и бросил одну. Тяжело ей жилось, голодно. Ребенок жил только за счет того, что из нее все соки вытягивал. Она на скелет похожа стала. А все только головами кивали с сочувствием, но даже куска хлеба не давали.
Виктор отдал короткое распоряжение, и двое подручных в черном, легко раздвинув толпу, по образовавшейся дороге привели женщину к нему.
- Мальчик? - переспросил Уполномоченный. - Это хорошо. Назови, разрешаю.
Он погладил ребенка по головке и улыбнулся его матери. Но совсем не так, как улыбался Генерал. У того в улыбке была какая-то лихость, разухабистость - типа, держите меня семеро. А здесь было что-то совсем другое. Но что именно, Окурку не позволяли сформулировать ни его ментальный уровень, ни его словарный запас.
- Дайте им козу, которую взяли в имении, - громко произнес Иванов.
Рассыпающуюся в благодарностях женщину, ребенок которой вдруг начал хныкать, увели прочь. Следом за ней один из бойцов в камуфляже нес, грубо держа под брюхо, истошно блеющую козочку.
"Щедрый подарок. Много молока будет давать. Хороший он, видать, человек. Не то что этот мудак Гога… Хотя все-таки не по-людски с ним обошлись ─ зажарили. Лучше бы честная пуля или нож…"
- Калачевцы, пока вы свободны, - объявил Уполномоченный, взойдя на трибуну, с которой уже сошел Генерал и занял место в общем ряду командиров. - Мы сегодня будем отдыхать с дороги. Завтра расскажем, что нам от вас нужно. И еще… - он обвел глазами толпу - и вооруженных, и безоружных, внимательно, будто пытаясь заглянуть в душу каждому. - Никакой старый мир мы возрождать не будем. Было бы о чем жалеть! Там мужчины были как женщины, а люди - как животные. Забыли бога. Забыли свой род. Трахались как свиньи. Своих детей продавали на мясо врагам. А мы построим новый… где будет все путем. Мы - это СЧП. Нам платят налог уже пятьдесят городов. А будут еще больше. С нами отряды "Цербер", "Череп", "Казбек" и "Смерч". Видите этих ребят? Вы их не бойтесь. Они друзья ваши. А сейчас по домам, детки. Ветер сменится, и тут будет плохо пахнуть.
После этих слов они удалились. Окурок видел, что командиры в сопровождении примерно сотни бойцов из разных отрядов направились в сторону корпусов нефтебазы. Видимо, смотреть, как разместили там технику и как разгружают грузы. Остальные "сахалинцы", кто еще оставался на площади, начали разъезжаться и расходиться.
Теперь всем калачевцам стало ясно, кто на самом деле вождь. Иванов, на которого поначалу было направлено куда меньше взглядов, чем на Генерала, был гораздо невзрачнее его и голос имел монотонный, а глаза - водянистые и бесстрастные. Но каждое слово его - как гвоздь, вбиваемый в доску. Каждому слову невозможно было… да и не хотелось возражать. Невозможно было противиться.
Поэтому все, кто помнили довоенный мир, сразу увидели в нем что-то, аукнувшееся в душах. Но и те, кто родился в пустыне и не помнил ничего кроме пустыни, почувствовали прилив симпатии к этому человеку. "Вот такой не подведет. Такой сразу скажет, что нам делать и куда идти", - подумали они, и мужчины, и женщины, и даже дети.
Люди уже начали разбредаться, когда на трибуну забрался зам по тылу Шонхор Борманжинов и объявил, что завтра на этом же месте в это же время будет раздача трофейных излишков. Тогда же будет объявлено о новых обязанностях и повинностях.
Лица деревенских просияли. Люди приветствовали это объявление восторженным гулом. Жизнь становилась все лучше и лучше. А повинностями их было не напугать - привыкли.
Дым поднимался к небу. Там, где пролилась и ушла в землю человеческая кровь, жужжали черные мухи.
Глава 3. Добровольцы
Окурок уже думал, что новые хозяева о них забыли, когда явился один из тех двоих спутников Виктора, которые шли последними и носили камуфляж. Тот из них, который был кожей немного желтее и чем-то похож на Борманжинова. Но если тот был мелким и вертким, то этот - верзила будь здоров. Щеки как у бульдога и весу больше центнера. А кулаки такие, что лучше под них не попадать.
- Здоро҅во, мужики. Я Марат Нигматуллин. Командир "Черепа". Можно просто Марат. Вас ко мне прикрепили. Ты теперь сержант - сказал он Бобру, - а ты старшина, - это уже он Окурку. - Об этом распорядился лично Сам.
В разговорах между собой они называли "Сам" только одного человека - Виктора Иванова.
- Через три часа ждем вас всех на южном блокпосте. Бойцов мы запишем в отряд, а тебя, Дмитрий, хочет видеть Генерал.
С этими словами Нигматуллин их покинул. Он не дал никаких лычек, шевронов или погон. Может, выдадут позже, а может, еще не придумали. Все-таки это была не настоящая армия, как в прошлом. Хотя во всем остальном - почти как всамделишная.