Склонился надо мной:
– А теперь посмотрим, что с тобой, коллега. Голова не кружится, не тошнит, сухости во рту нет?
– Да в норме я, – отмахнулся я, потирая скулу.
– А ну-ка скажи гидразинокарбонилметилбромфенилдигидробенздиазепин?
– Иди в задницу. Гидазепам.
– Теперь вижу, что в норме, – тут Вадим замолчал, внимательно присмотрелся ко мне, а затем начал ржать.
– Ты чего? Закиси азота перенюхал?
– Ты… пойди… в зеркало на себя взгляни… – всхлипывая, ответил Деменко. И сполз по стене от хохота.
Тяжело встав на ноги – немного качало, то ли от внезапно прилетевшего ночника, то ли хлора успел вдохнуть, – я поплелся в ванную. И первое, что увидел в зеркале, – еще один наливающийся мощью и синью фингал, но уже под правым глазом. Н-да. Заведующий отделением. А вид как у привокзального бомжа после передела территории с соседями.
Второй "фонарь" за три дня – и тоже от женщины. Тут уж впору задуматься об особой иронии мироздания. Хорошо хоть третьего глаза нет, а то, блин, надоело получать по морде.
Включать воду не стал – фиг его знает, вдруг хлор уже попал в систему водоснабжения. Я не помнил с лекций ГО, может ли такое случиться, но рисковать не хотелось.
На автомате вытащил телефон и набрал Машу. Сразу же звонок сменился короткими гудками. Еще одна попытка – и женский голос сообщил, что сеть перегружена. Этого стоило ожидать – большая часть города, точнее, те, кто остался в живых и не лежит без сознания, пытаются дозвониться до знакомых, родных, коллег. Всем страшно – а когда человеку страшно, он в первую очередь хочется почувствовать, что не один.
Отбил непослушными пальцами эсэмэску: "Маруська, как ты там?" Сообщение ушло с третьей попытки.
Молчание.
Вадим заглянул ко мне и махнул рукой, мол, пойдем. Уже выходя из ванной, я услышал сигнал полученной СМС: "Жива. Еще. На улице туман".
На ходу я ответил: "Держись, милая".
Следом пришло почти без паузы: "Мне страшно, Ив. Поговори со мной. Пожалуйста".
Я выругался от бессилия: "Машка, не падай духом. Все будет хорошо. Я приеду".
Молчание на три минуты. Я завороженно смотрел на экран телефона, наблюдая, как цифры на часах сменяют друг друга. Нужно было сказать что-то важное. Поддержать. Но как трудно-то, блин, через столько лет. По одной букве, ощущая страшную душевную тяжесть, набрал: "Маша, я тебя люблю". В такой ситуации можно и чуть покривить душой. Сеть отбила эсэмэску – не уверен, не отправляй. Попробовал еще раз. Так же. Настойчиво отправил снова. Выскочило сообщение: "Отказ сети". И палочки сигнала на дисплее пропали.
Теперь связи не было вообще. И Маша осталась совсем одна.
– Твою ж мать! – прорычал я и изо всех сил саданул кулаком в стену.
Неслышно подошел Николай, тронул за плечо:
– Кто там у тебя?
– Жена.
– Херово. Пошли, перекусим.
Я удивленно на него оглянулся.
– А что? – пожал плечами спецназовец. – На войне никогда не знаешь, будет ли возможность перекусить в будущем. Да и будет ли будущее в принципе.
– Сейчас мир, – возразил я, подумав, что Деменко так мозги пациенту и не вправил.
– Уверен? – с еле заметной насмешкой глянул на меня Николай. – Вспомни последние пять дней.
Тут уже я не нашел, чем ему возразить. И послушно поплелся на кухню.
На столе красовался натюрморт в эдаком постмодернистском голландском стиле. Треть стола занимала гитара Николая. Рядом с ней притулилась высокая бутылка коньяка "Закарпатский", бросающая янтарные зайчики на порезанный хлеб, ломтики сала и колбасы. Почти на краешке расположилось продолговатое блюдо с нарезанным лимоном и, как ни странно, белым крепким луком. Солнце закатными лучами подсвечивало все это великолепие – тучи почти разошлись, темной полосой закрывая горизонт.
– Лук и лимон?
– А что так удивляешься? – усмехнулся Вадим. – Лук на войне называли офицерским лимоном – витамины-то нужны, а служба снабжения цитрусовые всегда себе тырила.
– Да, – подтвердил Николай. – До сих пор люблю луком похрустеть. Привычка.
– А где сестры?
– За Игорем присматривают, – нахмурился Деменко. – Плохо он дышит. Как бы отека легких не было.
– Ну, если дышит, значит, еще нет.
– Вот именно что еще… Эх… Коля, наливай.
Коньяк забулькал, наполняя крупные рюмки.
– За живых! – отозвался Николай.
Выпили.
Волшебный напиток теплой волной прокатился по пищеводу. Лимон ущипнул рецепторы нёба кислотой. И сразу же навалилась приятная слабость. Начало чуть отпускать – пофиг, что где-то там легкий ветерок катит смертоносные зеленоватые волны. Неважно, что за окном затих город мертвых. Не хотелось думать, сколько людей осталось на тротуарах, в офисах, на первых этажах жилых домов. Кому-то потом придется убирать трупы. Живым.
Но это потом.
Николай плеснул щедро по второму кругу.
На мгновение замерли.
Следующий тост вырвался у меня как будто без участия сознания, сам собой:
– За наших женщин!
– Да, – отозвался Коля, остро и понимающе глянув на меня. – Пусть они проживут счастливо… и долго.
На этот раз не стали торопиться и разливать по третьей. Вгрызлись в бутерброды. С удивлением я понял, что зверски голоден. Казалось бы, не в эту минуту думать о том, как набить желудок. Но организм хотел жить, требовал энергии и питательных веществ. И ему все равно, насколько близка смерть. Наверное, так и бывает – когда рядом старуха с косой, жизнь ощущается более ярко.
– Хорошо, – выдохнул Деменко, проведя ладонью по гладко выбритому затылку. – Давно так не сидели.
– Почти как на войне, – улыбнулся Николай. – Только дизель не урчит рядом, да вдалеке перестрелки не слышно.
– Скучаешь?
– Там все проще. – Инструктор потянулся к бутылке и налил рюмки до краев, точно и надежно – еще чуть-чуть, и желтоватые капли потекли бы на клеенку.
– Третья, – тихо сказал Николай.
Вадим встал. Удивленно поднялся и я – вроде ж за любовь третий тост пьют, вставать-то зачем.
– За тех, кто ушел, – так же тихо сказал Деменко.
Не чокаясь, они оба выпили. Их примеру последовал и я.
Минута тишины. Я не стал мешать разговорами – видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, будто у него тоже свой мемориал.
Николай тяжело вздохнул и накапал еще по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на меня, Вадима и неожиданно улыбнулся:
– Хорошо сидим!
Я отозвался с мрачной усмешкой:
– Пир во время чумы.
– И хорошо, – кивнул Вадим. – Если пируем, значит, еще подергаемся.
Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру:
– Вад, сыграй что-нибудь, а? А то с этой тишиной, – он ткнул пальцем в сторону окна, – вообще тошно.
– Можно, – мягко и задумчиво пробормотал Деменко. – Даже есть под настроение…
И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем повторились, но четвертым аккордом на репризе стал еще более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жесткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое.
И Вадим негромко запел:
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него два раненья пониже спины,
Гиппократова клятва, ланцет и пинцет,
Он певец просвещенной страны.
Нынче вечером в опере Патти поет,
Доктор Ватсон у стойки имбирную пьет,
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него ни детей, ни жены.
Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остается песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные желто-зеленые волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесет. Знать бы еще, как там Машка. Посмотрел на телефон – вместо палочек сигнала чернели буквы "нет сети".
Холмс уехал, и некому выйти на бой
Против древнего мрака с козлиной губой.
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны –
Он эксперт по делам сатаны.
Тут портовые девки хохочут во мрак,
Пострашнее любых баскервильских собак,
Тут рассадник порока, обитель греха,
Человечья гнилая труха.
Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет:
Для того ли в Афгане он кровь проливал
И ребятам глаза закрывал.
Сквозь туман пробивается утренний свет –
Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет,
Нынче столько работы у этих врачей,
Даже вечером отдыха нет!
Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:
– Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.
– Давно, – согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. – Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась?
– Помню, помню, – проворчал Вадим.
– А что за песня? – заинтересовал я. – Ни разу не слышал.
– Слова Марии Галиной, – коротко ответил психиатр.
– А музыка чья?
Вадим не ответил, ухватился за бутылку и разлил спиртное по рюмкам.
– Его музыка, – улыбнулся Коля. – Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная.