Ну, ступай, рыцарь без страха и упрека. Может, лет через пять и вырастет из тебя что-то путное. И не надо на меня так смотреть, только игр в верного пажа сейчас не хватало для полного счастья.
Я спрыгнула следом, опираясь на поданную руку. Внизу действительно были омоновцы. Ребята оказались жесткими, но не дураками: носом в пол никто укладывать не стал. Просто взяли под белы руки и повели к выходу, не позволяя задержаться, чтобы разглядеть выбитые двери, перевернутые столы, разлетевшиеся документы. Если так обошлись с вещами, то что сделали с людьми? Хорошо, что студенты сегодня не пришли, попали бы ни в чем не повинные дети под раздачу.
Сашка чуть замешкался, переступая через перегородившие коридор тела. Надо же, сам едва жив остался, а этих жалеет. И перешагивать прямо через труп не хочет, была бы возможность – обошел бы, опасливо глядя под ноги. Я шагнула следом, что-то ухватило меня за лодыжку. Подпрыгнула, матюкнувшись, – один из тех, в кого я всадила пулю, оказался жив и просил помощи.
– "Скорая" едет? – поинтересовалась я у омоновцев, выдирая ногу из чужих пальцев.
– Вызвали. А вы ничем не можете помочь?
Иезуитство какое-то: сперва стрелять, потом спасать.
– Я судебный медик. Вскрыть могу, но эта процедура, кажется, несколько преждевременна. Помочь… – я пожала плечами. – Где-то аптечка, кажется, была. Судя по локализации раны – гемопневмоторакс, с шансами гемоперикард. Если вы настаиваете…
Настаивать они не стали: ребята, видать, оказались тертые и знали, что, если не можешь ничего сделать – лучше не трогай и подожди тех, кто сможет.
– Мария Викторовна, а как же клятва Гиппократа? – прошептал Сашка.
– Какая? – поинтересовалась я. – "Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели"? Там еще что-то про "не дам абортивного пессария" и "не буду заниматься сечением у страдающих каменной болезнью".
– Ну…
– Тогда не "гиппократа", а "клятва российского врача", – я усмехнулась. – Честно исполнять свой врачебный долг и действовать исключительно в интересах больного, невзирая на пол, расу, национальность… и прочая и прочая. Я и действую… исключительно в интересах больного. Об этом редко говорят, но современная деонтология полагает, что личная неприязнь может повлиять на качество проводимой терапии. А личную неприязнь, я, как понимаешь, испытываю. Аж кушать не могу.
Софистика, софистика, черт бы ее подрал. Эх, Студент… Врачи – не ангелы с нимбом, летящие на крыльях ночи спасать человечество, а присяга не превращает их в роботов. Чем быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя же. Глядишь, не сгоришь до времени, а сгорают все, рано или поздно. Когда-то Вишневский отдал под трибунал подчиненного, отказавшегося оперировать офицера СС. Наверное, я плохой врач, но, окажись на месте того подчиненного, предпочла бы трибунал.
– А… – Парень хотел сказать что-то еще, но тут мы вывернули к открытым дверям секционного зала. Сашка дернулся и резко отвернулся, часто-часто моргая. Я высвободилась из руки держащего меня омоновца и пошла внутрь. Кажется, меня окликнули – неважно. Дверь баррикадировали зря – толпа вынесла окна вместе с сетками. Решеток не было – какой дурак будет грабить судебный морг?
Трупы. Тела, перевернутые столы, разбросанные инструменты. Сброшенный на пол вскрытый труп, органокомплекс валяется рядом. Михалыч с секционным ножом в руке, лица нет, разве что по залитым кровью сединам и узнать. Раскрытые двери хранилища, вытащенные из холодильника обнаженные тела… идиоты, они ж испортятся. Двое коллег, рядом с одним – табуретка с окровавленным углом. Судя по проломленной башке лежащего рядом типа в джинсовой куртке – своего Харона коллега прихватил за компанию. А может, не одного. Санитар. Сверху обнаженный труп – бросили, не глядя. Вадим.
Я опустилась на колени рядом.
– Женщина, не трогайте ничего!
– Глаза хоть закрыть дайте.
– Не трогайте! – мужчина подхватил меня под руку и рывком поднял.
– Пустите! Может, живой кто.
Он только крепче сжал мое предплечье, рядом материализовался второй добрый молодец, ухватив другую руку, так что брыкаться было совершенно бесполезно, и я покорно позволила вывести себя на улицу. Посреди двора валялись вытащенные из здания трупы. Кто-то, видать, забрать хотел, да не донес. И у ворот – свежие, одетые.
– Здесь ждите. Сейчас бригада приедет, разберемся, кого куда.
Из здания под руки выволокли какого-то мужчину, не слишком церемонясь, впихнули в стоящий рядом автобус. Интересно, как они отличают сотрудников от погромщиков? И откуда тела у ворот? Стреляли?
– Давка была, – стоящий рядом омоновец проследил за моим взглядом. – Сами друг друга…
Подъехали две машины "скорой", врачи исчезли в здании.
– Студент, ты курящий?
– Нет.
– И я нет, черт…
Подрулила еще одна легковушка с мигалками, оттуда выбрались трое в форме полиции.
– Маша! Что у вас тут за бардак?
– Привет, Костик, – откликнулась я. – Еврейский погром. Мы в роли евреев.
Врачи вынесли на носилках коллегу, загрузили в машину, "скорая" взвыла и рванула прочь. Живой. Хоть кто-то.
В другую машину определили подстреленного типчика, что ухватил меня за ноги. Водитель что-то объяснил своим по рации, машина уехала.
– Сейчас еще должны подогнать, – уже нормальным тоном сказал Костя. – Людей не хватает, что у нас, что у них.
Он огляделся.
– Больше никого не уцелело? Ни хрена себе… Пошли тогда, что ли, с тобой описывать?
– Костя, я не могу.
– Да брось, недавно ж вместе ездили.
– Костя, ёпрст, я вообще-то тут вроде как пострадавшая. Или свидетель, тебе виднее. Какое, к черту, "описывать"?
Оперативник выругался.
– Сумасшедший дом. Из ближайшей больницы, что ли, врача притащить? Так он нам тут понарисует…
– Повреждения нормально опишет. А вскрывать подтянете патанатома, в областной больнице свой морг, в первой городской тоже есть, в детской… найдешь, в общем. Вопрос в том, куда трупы везти – здесь нельзя оставлять, разгром полный.
– Да что ж это… – Костя разразился очередной матерной тирадой. Спохватился. – Прости, Маш. Сейчас с прокуратурой свяжусь, пусть решают.
Он вернулся к машине, долго разговаривал, потом пообщался с омоновцами. Мы ждали.
Подъехали еще две "скорые", как бы не те же самые: лица медработников показались знакомыми. Впрочем, могла и ошибиться.
– Маш, а что за разговоры об огнестреле? – вернулся Константин.
Я пожала плечами.
– Откуда мне знать? – я рассказала байку о том, как Сашка героически бросился меня спасать.
– Ясно, – буркнул Костя. – В общем, езжайте-ка вы в отделение. В изолятор засовывать не будем, свои люди вроде как, в коридоре посидите. Но показания дать придется по всей форме.
– Костик, я у тебя в подозреваемые переквалифицировалась?
– Маша, не морочь голову. На допросе разберемся.
– Весело. Слушай, а переодеться можно? Не в этом же, – я дернула за полу хирургического костюма, – потом от вас домой переться.
– Что за детский сад? Кто тебе даст в вещдоки переодеваться?
– Вот черт… Ты уверен, что пойдут как вещдоки?
Константин вздохнул:
– В этом вашем погроме как вещдок пойдет все. Поди тут с ходу разбери, где что и куда. Сколько времени описывать место происшествия будем – даже думать не хочу.
– Гадство… у меня там сумочка в раздевалке оставалась.
– Много денег было?
– Денег немного, саму сумочку жаль, и кошелек новый. – Я махнула рукой. – Черт с ним, сгорел сарай, гори и хата, но если найдешь – дашь знать, ладно?
– Дам знать. Идите, вас проводят. И мобильный парням отдай. Уходить из отделения будешь – вернут.
– Погоди, мужу можно позвонить?
– Валяй.
Ив трубку не взял. В операционной, как пить дать. Черт. Знать бы точно, в качестве кого меня забирают – свидетеля или подозреваемой? В тюрягу не хотелось однозначно. С другой стороны, пусть лучше трое судят, чем четверо несут.
– Да, Костя, по твоей идее…
– Не до того сейчас, – отмахнулся он. – Двигай уже.
В автобусе омоновцы поснимали маски, превратившись в усталых, плохо выбритых парней. Ехали молча всю дорогу. Дежурный выдал расписку на телефон, потом нас усадили в коридоре и оставили вроде как без присмотра, но какое "без присмотра" может быть среди снующих туда-сюда полицейских?
Я прислонилась затылком к стене, прикрыв глаза. Мозг, переполненный впечатлениями, отчаянно хотел отключиться – так вылетевшие от скачка напряжения пробки вырубают электричество во всем доме.
– Мария Викторовна, вы спите? – В голосе Сашки было столько неподдельного изумления, что я приоткрыла один глаз.
– Студент, ты патфизу на сколько сдал?
– На четыре…
– Значит, знаешь, что такое запредельное торможение.
И все-таки отключилась. До тех пор, пока кто-то осторожно не тряхнул за плечо.
– Так безмятежно дрыхнуть может только человек с чистой совестью.
– А с чего бы ей быть нечистой? – буркнула я, продирая глаза. – Олежка? Ты откуда здесь?
– Странный вопрос, – рассмеялся Олег. – Действительно, что капитану делать в РОВД?
– И в самом деле. Извини, спросонья не соображаю.
Я провела ладонями по лицу, сгоняя остатки сна. Где-то внутри снова заклокотал адреналин. Нервы ни к черту.
– Маш, а ты что тут делаешь?
– Видишь ведь: в милицию замели, дело шьют, – усмехнулась я.
– Что случилось? – разом посерьезнел Олег.
– Бюро разнесли. Толпа. Всех наших… не знаю, при мне одного "скорая" увезла, может, еще кто живой остался, мне проверить не дали.