Штирнер хмурился.
- И я подумала: как хорошо, что мы любим друг друга свободно и что мы счастливы.
- Ты счастлива?
- Да, я счастлива, - по-прежнему вяло говорила Эльза. - Свенгали, какой это страшный и сильный человек!..
Штирнер вдруг резко расхохотался.
- Почему ты смеешься?
- Ничего, так. Вспомнил одну смешную вещь… Свенгали - щенок. - И, направив на нее опять сосредоточенный взгляд, он сказал: - Забудь о Свенгали! Так что ты читала?
- Я ничего не читала.
- Мне казалось, ты говорила про какой-то роман?
- Я не читала никакого романа.
- Музицировала?
- Я давно не играла.
- Идем, сыграй мне что-нибудь. Я давно не слышал музыки…
Они вышли в зал. Эльза уселась за рояль, начала играть "Весну" Грига. Играя, она тихо говорила:
- Эта вещь напоминает мне Ментону. Тихие вечера… Восходящая из-за моря луна… Запах тубероз… Как мы были счастливы тогда, в первые дни!
- Разве теперь ты не счастлива?
- Да, но… я так мало вижу тебя. Ты стал нервным, переутомленным. И я думала, зачем это богатство? Много ли нужно, чтобы быть счастливым? Уйти туда, к лазурным берегам, жить среди цветов, упиваться солнцем и любовью.
Штирнер вдруг опять трескуче, резко рассмеялся.
- Завести огород, иметь стадо коз. Я пастушок, ты прекрасная пастушка. Поль и Виргиния… Любимая белая козочка с серебряным колокольчиком на голубой ленте. Венки из полевых цветов у ручья. Идиллия!.. Ты еще слишком много думаешь, Эльза. Идиллия!.. Людвиг Штирнер в роли доброго пастыря козлиного стада! Хе-хе-хе!.. Ты, может быть, и права, Эльза. С четвероногим стадом меньше забот, чем с двуногим. Забудь о Ментоне, Эльза! Надо забыть обо всем и идти вперед, все выше, выше, туда, где орлы, и еще выше… достигнуть туч, похитить с неба священный огонь или… упасть в пропасть и разбиться. Оставь! Не играй эту сладкую идиллию. Играй что-нибудь бурное. Играй пламенные "Полонезы" Шопена, играй Листа, играй так, чтобы трещали клавиши и рвались струны.
Покорная его словам, Эльза заиграла с мощью, превосходящей ее силы, "Полишинель" Рахманинова. Казалось, мятущаяся душа Штирнера переселилась в нее.
Штирнер ходил по залу большими шагами, нервно ломая пальцы.
- Так!.. Вот так!.. Крушить! Ломать!.. Так я хочу!.. Я один в мире, и мир - моя собственность!.. Теперь хорошо… Довольно, Эльза… Отдохни!..
Эльза в изнеможении опустила руки, тяжело дыша. Она почти теряла сознание от сверхъестественного напряжения.
Штирнер взял ее под руку, провел в зимний сад и усадил.
- Отдохни здесь! У тебя даже лоб влажный…
Он вытер ей носовым платком лоб и поправил спустившиеся пряди волос.
- Что пишет Эмма? Ты давно получала от нее письма?
Эльза несколько оживилась.
- Да, забыла тебе сказать. Вчера я получила от нее большое письмо.
- Как ее здоровье?
- Лучше. Но врачи говорят, что ей нужно еще пробыть на юге месяца два. Ребенок тоже здоров.
- Чтобы сообщить это, ей потребовалось большое письмо?
- Она много пишет о муже. Она жалуется, что у Зауера стал портиться характер. Он сделался мрачен, раздражителен. Он уже не так внимателен к ней. Эмма боится, что его любовь к ней начинает охладевать…
Штирнер с тревожным любопытством выслушал это сообщение Эльзы. Казалось, любовь Зауера к Эмме интересует его больше, чем любовь Эльзы к нему самому. Штирнер задумался, нахмурился и тихо прошептал:
- Не может быть!.. Неужели я ошибся в расчетах? Огромное расстояние… Но ведь это ошибка… Нет! Не может быть!.. Надо проверить…
Он вдруг быстро встал и, не обращая на Эльзу никакого внимания, не простившись с нею, быстро вышел из зимнего сада.
- Людвиг, куда же ты? Людвиг! Людвиг!..
В большом зале замирали удаляющиеся шаги.
Эльза опустила голову и задумчиво смотрела на рыбок, плавающих в аквариуме. Беззвучно двигались они в зеленом стеклянном кубе, помахивая мягкими хвостиками и открывая рты. Маленькие пузырьки, блестящие, как капли ртути, всплывали на поверхность.
Опять одна!..
Глава 8. ПАНИЧЕСКАЯ ЗОНА
Прокурор посетил лично Кранца в его "самовольном" заключении, желая узнать подробности неудавшегося налета на Штирнера.
- Послушайте, Кранц, - начал прокурор вкрадчиво, - вы всегда были образцовым служащим. Скажите мне, что произошло у Штирнера и почему вы подвергли себя одиночному заключению.
Кранц стоял навытяжку, руки по швам, но не поддавался на увещания.
- Преступник, оттого и сижу. А в чем мое преступление, сказать не могу. Отказаться от дачи показания - мое право. Можете судить!
- Но как же вас судить, если мы не знаем нашего преступления?
- А мне какое дело? Буду сидеть в предварительном заключении, пока не узнаете. Если Кранц сказал "нет", значит, нет. Дело кончено, не будем говорить. Но я, заключенный, имею жалобу на тюремный режим.
- В чем дело, Кранц? - заинтересовался прокурор.
- Безобразие! Подали к обеду борщ. Зачерпнул я ложкой и выловил кусок мяса, граммов на двести. А поверх борща - жирок. Если этакими борщами в тюрьмах начнут кормить, то и честные люди станут разбойниками. Непорядок! Я вам заявляю категорически, господин прокурор: если только пищу не ухудшат, я объявляю голодовку, так и знайте! Или такое, например, здесь водится: конвойные провожают преступников из одиночных камер в уборную, расположенную в конце коридора, вместо того чтобы ставить парашу. Разве это порядок? Им, может быть, параши выносить лень, а я из-за этого сбежать захочу, а меня при попытке к бегству… того… Прошу принять меры к неуклонному выполнению тюремных правил внутреннего распорядка!
Прокурор даже рот приоткрыл от удивления.
Правда куску мяса в двести граммов и жирку в борще он не удивился: прокурор хорошо знал, что другие заключенные не вылавливают кусков мяса из жидкой, вонючей похлебки. Но требование об ухудшении пищи! Таких требований еще никогда не приходилось выслушивать прокурору.
"Бедняга, - подумал прокурор, - у него совсем мозги набекрень после визита к Штирнеру!" - И, желая быть как можно мягче, прокурор заговорил:
- Я вас очень прошу, Кранц, скажите мне обо всем, как старшему товарищу. Ведь мы так много работали вместе… Ну дайте хоть какое-нибудь показание!
- Дать вам показание? Вот вы чего захотели! Если преступники будут давать показания, то что останется делать нам, сыщикам? По миру идти? Вы хотите оставить нас безработными? Нет-с, я не сделаю подлости против своих товарищей! Пусть они раскроют мое преступление и получат награду!
Прокурор был ошеломлен этой неожиданной логикой и огорчен неудачей.
Кранц заметил это. Казалось, ему стало жалко прокурора. Кранц порылся в карманах, извлек оттуда мелкую серебряную монету и протянул ее прокурору, как нищему.
- Вот все, что могу вам дать!
Прокурор машинально протянул руку, взял монету и с недоумением смотрел на нее.
- Приобщите к вещественным доказательствам. Деньги, полученные преступным путем…
Это была монета, полученная Кранцем от Штирнера "на чай".
Прокурор молча удалился, вертя меж пальцами вещественное доказательство.
"Какого ценного работника мы потеряли! - думал он. - И все Штирнер! Неужели нам не удастся покончить с ним?"
Когда члены комитета, с нетерпением ожидавшие прокурора, спросили его, чем кончился его визит к Кранцу, прокурор только рукой махнул и безнадежно опустился в кресло.
- Что же делать? Неужели Штирнер непобедим? - спросил министр внутренних дел.
Поднялся начальник военного округа, которого называли "железный генерал", - сухой, бодрый старик с щетинистыми фельдфебельскими усами.
- Что делать? - начал он неожиданно громким и молодым для его лет голосом. - Я вам скажу, что делать. Объявить Штирнеру настоящую войну. Простите мне, старику, господин министр, но у вас, штатских, должно быть, нервы слишком слабы. Послали пару полицейских, они проворонили дело, и вы уже говорите о непобедимости какого-то проходимца, едва ли даже нюхавшего порох. Вот что надо делать, - и "железный генерал" начал кричать, как будто он уже командовал на поле сражения миллионной армией, - объявить в городе осадное положение. Оцепить дом Эльзы Глюк сплошным кольцом линейных войск и идти на приступ. Да, на приступ! На всякий случай подвезти артиллерию. И если, - чего я не допускаю, - пехотная атака почему-либо не удастся, смести с лица земли весь дом. Картечи и гранаты еще никому заговаривать не удавалось. Вот что надо делать, а не паникерствовать!
Энергичная речь "железного генерала" внесла струю бодрости и оживления.
Против проекта генерала раздавались отдельные голоса, но и они возражали не по существу самого проекта.
- Могут пострадать соседние дома…
- Чем виноваты живущие со Штирнером, хотя бы его жена?..
- Я сказал, что до бомбардировки, по всей вероятности, не дойдет, - отвечал генерал. - Но если бы и так: война без жертв не бывает. Лучше пусть погибнет несколько сот человек, чем все государство.
- Нельзя ли хоть предупредить граждан и эвакуировать их?
- Нельзя! Предупредить их, значит предупредить врага. Лучше этого дела не откладывать. Сегодня ночью, если на то будет ваше согласие, я сам поведу моих обстрелянных солдат, и посмотрим, что запоет этот непобедимый!
- Но только без артиллерийского огня! - сказал военный министр.
- Почему?
- Потому что он уничтожит не только Штирнера, но и его орудие, а оно… может пригодиться и нам.
С этим все согласились.
В окрестностях города на совещании штаба "железный генерал" изложил свой план.