- Я возвращаю вам свободу, - улыбнулся Литтлмен и снял телепатическую блокаду с двигательных центров Рэя и Уилфилда.
- Подумаешь, - презрительно заявил веснушчатый, но на всякий случай попятился назад. - Я по телику ещё и не такой гипноз видел.
- Так всё-таки как насчёт волшебников? - Литтлмен сделал вид, что не услышал реплики Конни (он успел уже узнать имя третьего мальчика).
- В злых я верю, - сказал, подумав, Рэй. - Однажды сам дьявол зацепил мои джинсы за гвоздь. Голову даю наотрез - никаких гвоздей там раньше не было.
- Мой отец может даже дьявола посадить за решётку, - с гордостью вставил Конни. - Он шериф и с двадцати шагов попадает в монету.
- Мне домой пора, - вдруг вспомнил Уилфилд.
Литтлмен сделал в воздухе три загадочных пасса и вручил каждому из мальчишек по большому спелому яблоку. Этим он поразил даже скептичного Конни.
- Но ведь яблоки ещё не созрели, - прошептал тот, недоверчиво рассматривая сочный плод. - Мы все сады тут знаем.
- А ты ешь и слушай… Приходите, ребята, завтра к дому Фроста. На лужайку. Берите с собою своих друзей. Я научу вас, как стать настоящими волшебниками. Встречаемся после полудня.
Ребята убежали, а Литтлмен даже глаза прикрыл - вот оно, его предназначение. Его таинственная Миссия. Он создан, чтобы быть Учителем. Для этого и разбудил его колокол. Знания, большие или малые, не могут принадлежать одному. Чтобы не принести людям вред, они не должны оставаться тайными, спрятанными в государственные ловушки. Они должны идти в народ, стать общедоступными. И будь он проклят, если подумает или сделает иначе. Колокол разбудил его, чтобы он своё таинственное богатство раздал всем людям.
Литтлмен осмотрел ребячьи лица, мысленным взором коснулся биополя каждого - они показались ему лёгкими белыми облачками, и только у Конни клубилась там и мгла. Литтлмен пожалел мальчика - с таким отцом, как Шериф, трудно сохранить детскую непосредственность и чистоту. Не беда, он отмоет его, очистит от житейской скверны.
- Ребята, - сказал он, - я люблю вас и хочу сделать вас красивыми. Эта лужайка - не школа. Это место встречи друзей. Из всех искусств самое простое и одновременно самое сложное - быть человеком. Достойным, мудрым, сострадающим… У нас будет волшебная школа. Поэтому я хочу взять с вас клятву: нигде и ни при каких обстоятельствах не использовать во вред людям то, что вы узнаете от меня или чему здесь научитесь.
- Мистер Литтлмен, - перебил его Рэй. - Вы обещали, что наша школа будет самая нескучная, а пока только говорите.
Литтлмен рассмеялся.
- Ладно. Первый урок - концентрация внимания. Такое умение понадобится нам для совершенно сказочного занятия: усилием мысли вы сможете менять расположение атомов и создавать из ничего - а на самом деле из воздуха, воды, земли - всё, что вам заблагорассудится. Это называется материализацией.
- Такого не бывает, - усомнился Конни. - Тогда все наделали бы себе кучу добра и стали миллионерами.
- И воров не было бы, - засмеялся Патрик. - Зачем воровать вещь, если её можно придумать. Твой отец, Конни, стал бы безработным.
- Сказки всё это, - презрительно заявил Конни, но когда Литтлмен пообещал научить его материализации первым, придвинулся поближе. Слушал учителя внимательно, жадно ловил каждое его слово.
Вечер был свеж - куда и девалась дневная духота. В палисадниках слышались голоса, звякала посуда - одни уже ужинали, другие только накрывали на стол.
Ни с того, ни с сего сердце Литтлмена вдруг сжала тоска. Всё, кажется, в порядке - дети привязались к нему, каждый день приходят к дому Форста как в школу. И всё же… Один он! Беспредельно одинокий, никому, ну совершенно никому не нужный. Хотя бы скрипнула калитка, прогромыхали в застоявшейся тишине чьи-нибудь шаги. Ему много не надо: перемолвиться с живым человеком, попросить…
"О чём это я? - удивился Литтлмен. - Какая ещё калитка?"
Тоска - неожиданная и потому непонятная - не отпускала его, заставляла бесцельно бродить по городу.
Не замечая редких прохожих, едва сдерживая горестный стон, Литтлмен свернул в узкую, кривую улочку. Он прошёл в самый конец её, почти не потревожив ленивую пыль. Взгляд остановился на крайнем домике. Приземистый, давно не белённый, с облупившейся зелёной дверью, он показался Литтлмену нежилым. Окна его не светились, двор захватила сорная трава.
Именно в этом доме жила тоска.
Литтлмен понял это, как только увидел покосившуюся изгородь и слепые глазницы окон.
Чувство безысходности и одиночества, точившее весь вечер душу, наконец как бы покинуло его, перебралось в этот старый домик. Ветхость, сиротство… И отчётливое ощущение: здесь всё знакомое и близкое сердцу, хотя Литтлмен мог поклясться, что и домик и двор этот видит впервые в жизни.
"Странно… - подумал он и толкнул калитку. Она знакомо скрипнула. Ощущение-наваждение стало ещё более сильным. - Если сейчас окажется, что дверь открывается не наружу, как у людей, а вовнутрь…"
Дверь в самом деле открылась вовнутрь.
Опешивший Литтлмен остановился на пороге, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в полутьме дома.
Возле фанерной этажерки со старыми газетами и журналами таинственно блеснуло зеркало. Края его обрамляла то ли чёрная ткань, то ли чёрная бумага.
"Хозяин или хозяйка, по-видимому, умерли, - подумал Литтлмен, - а дом пустует. Нищих и бездомных юнцов в городке нет, вот развалюха и пустует".
- Это не траурный креп, мистер.
Дребезжащий старческий голос исходил откуда-то из угла, загороженного здоровенным буфетом.
- Это паутина и пыль. Обычная старая пыль.
Глаза наконец привыкли к полутьме, и Литтлмен заметил в углу старика. Тот громоздился в кресле, такой же огромный, как и его буфет. Лицо и руки старика в скудном вечернем свете выглядели бледно-голубыми.
- Артрит, - пояснил старик, будто сам увидел себя со стороны. - Я уже лет восемь не выхожу из дому.
- Простите, мистер…
- Ноубоди - подсказал старик.
- Простите, мистер Ноубоди. Я шёл по улице и совершенно случайно решил… Словом, я подумал… - начал оправдываться Литтлмен, но старик перебил его:
- Как бы не так. Вы услышали крики, да?
- Какие крики? Нет, я ничего не слышал.
Старик засмеялся.
- Вы не могли не слышать. Кричала моя душа, и вы толкнули калитку. По вечерам страх и одиночество бегают по дому, будто жирные крысы. Хватают меня за руки, грызут ноги. Не бойтесь, я не сумасшедший, - спохватился Ноубоди. - Самому с собой разговаривать противно, но вот когда в книге попадается красивое местечко, я смакую его вслух. Я люблю красивые слова и выражения. Кстати, как вас зовут? Я никогда не видел вас раньше.
- Литтлмен.
- Вот видите. Вы - человек. Пусть маленький, но человек. А я, судя по фамилии, вообще никто. Впрочем, все мы тля. Зелёная тля на вечнозелёных листьях жизни.
- Зачем вы так, мистер Ноубоди?
- Я знаю жизнь и потому жалею вас. Я слышал о вас и о вашей прекрасной школе. Да, да… Ко мне раз в неделю заходит посыльный из продуктового магазина. Он рассказывает мне все новости. Кроме того, если целыми днями смотреть в окно, можно кое-что увидеть и связать свои наблюдения с тем, что ты уже знаешь о внешнем мире. Хотя, конечно, это жалкие крохи. Иногда мне так хочется услышать человеческий голос, что я молю бога, чтобы в мой дом забрался вор. Но где взять такого глупого вора, мистер Литтлмен? Все знают, что от меня даже мыши сбежали. Видите ли, им надо хлеба, сыра и другого лакомства, а я их потчую одними разговорами. Кстати, почему вы не садитесь?
- Я на минутку… Вы сказали, что жалеете меня. Почему?
- Нет-нет, побудьте со мной. И не слушайте глупого старика. Во мне, словно птицы в клетке, сидят сотни слов. Когда я вижу живого человека, они хотят все сразу вылететь. Получается шум, гам и неразбериха.
- И всё-таки? - Литтлмен присел на краешек стула.
- В своё время, - старик на мгновение запнулся, будто хотел увидеть это своё время, да так и не разглядел, - я был профсоюзным лидером. Неудачным лидером. Я верил только в свои силы и умение. Как и многие, я наивно полагал, что своими силами верну на землю царство добра и справедливости. Однако время одиночек прошло. Мне кажется, что вы со своей школой повторяете ошибки моей молодости, мистер Литтлмен. Я никогда не был коммунистом, но на старости лет понял: без socialis, то есть общественного мышления и действия, социальные преобразования невозможны. В лучшем случае вы умрёте, как я, в нищете и одиночестве, не осуществив ни одного из своих благих намерений. В худшем - вас забросают камнями. Вы, конечно, сделали поправку на моё образное мышление? У камня давно появилась ветреная сестра - пуля.
Литтлмен вздохнул.
- То, что вы говорите, очень серьёзно, мистер Ноубоди. И похоже на правду… Однако мне трудно что-либо изменить. Я люблю детей. Я верю в их будущий разум. По-видимому, я просто не способен на большее. Борцом надо родиться.
- Им можно стать, - живо возразил старик, и дряблое тело его колыхнулось в сумерках. - Если поймёшь, что другого пути нет. Но даже не это главное. Я хочу, чтобы ваша душа потом не кричала от одиночества. Чтобы вы тоже не стали мистером Ноубоди.
- Я подумаю, - Литтлмен улыбнулся старику и встал. - Я только начинаю - собрал нескольких мальчишек и девчонок… Чтобы им не было так скучно летом… В ваших словах есть свой резон, мистер Ноубоди. Честно говоря, мне вовсе не хочется, чтобы в благодарность за всё меня забросали камнями.