- Наша классная дама. - Помолчала, явно борясь с собой, добавила: - Индюшка надутая… - И быстренько взглянула на Игоря: как он реагирует? Не шокирован ли?
Игорь был, скорее, обрадован, а никак не шокирован. Живая нормальная девушка. Симпатичная, весёлая. Ну до чего ж её воспитанием добили - слово в простоте боится сказать.
- Да ещё и дура, наверно. - Игорь злорадно довернул гайку.
Засмеялась.
- Ой, верно! Дура дурой.
Так-то лучше. Совсем ожила смольная воспитанница. Вернее, с этого… как его… с Лялиного спуска. Звучит попроще, нежели Смольный, но ведь и городок - не Питер.
Игорь смотрел по сторонам и ловил себя на странной мысли. То, что он видел в городе - дома, вывески, люди на улице, извозчики, - всё казалось знакомым, ничем не отличалось от того, что представлял он, читая книги, где действие происходило в таких же городишках. Не отличалось увиденное и от скрупулёзно выверенных декораций многочисленных фильмов, просмотренных Игорем. Чужая память, подсказавшая ему место действия, плотно смыкалась с собственной, хотя и тоже благоприобретённой - из тех же книг и фильмов, а значит, всё-таки чужой. Ясно одно: ничего нового, незнакомого, впервые узнанного Игорь не углядел. Ещё один парадокс путешествия в прошлое. Парадокс Бородина, ибо технически его путешествие не имело ничего общего с классическими, описанными в любимых Валеркой Пащенко романах. А каким оно было - о том знал только Игорь.
В городе ощущался явный перебор офицерья. Чистенькие, подтянутые, штабные, не нюхавшие, видно, пороховой гари, кое-кто с золотыми шнурами аксельбантов, столь легко перебиваемых пистолетной пулей - рассказ профессора тому порукой. И другие - погрязнее, не такие нафабренные, наглаженные. Скорее всего - боевые, пришедшие в город с передовой. Не исключено - серебряные орлы. Одни куда-то спешили, иные просто фланировали, ухаживали за дамами, входили в лавки и магазины, пошатываясь, вываливались из кафушек и из ресторации Ивана Дудко, носящей громкое имя "Валенсия". Почему "Валенсия", а не, к примеру, "Андалузия", Игорь не знал. Похоже, что и Иван Дудко смутно представлял себе местоположение настоящей Валенсии, выбрал название только по звучности да явной "иностранности".
Улица "Трёхсотлетия дома Романовых" упиралась в замечательно просторную площадь с фонтаном посередине. Позади него, в глубине, красовалось трёхэтажное здание с колоннами. На круглой купольной крыше вился трёхцветный романовский флаг. Офицеров - пруд пруди. Пешие, верховые. И - о чудо! - перед колоннадой стоял прекрасный открытый автомобиль, вершина технической мысли, сверкающий чёрной краской и зеркальной хромировкой, по виду - "бенц" года четырнадцатого. Игорь неплохо разбивался в старых машинах и даже некогда собирал их модельки, выполненные в точном масштабе, с подробностями, аккуратно.
- Что в этом здании? - спросил он Лиду.
- Не знаю, - пожала она плечами. - Какое-то военное ведомство. - И добавила радостно: - А вон там моя гимназия. Видите, улица за домом Махотина? Это Лялин спуск.
Игоря мало интересовала Лидина гимназия. И куда больше - "военное ведомство", судя по всему - штаб и резиденция командования той части, что расположилась в городе. А может, и контрразведка - не спросишь же…
- А что в этом здании до революции было?
- Я же сказала: Махотин жил. Помещик. Очень богатый. У него одних деревень в губернии штук двадцать, наверно.
- Где он сейчас?
- Уехал. Во Францию, кажется. Сразу после революции и уехал. У него дочка в нашей гимназии училась, только на три класса старше.
- В доме другие хозяева… - задумчиво сказал Игорь. - Свято место пусто не остаётся.
- Ой, там так красиво! - всплеснула руками Лида. - Кругом зеркала, разноцветный паркет, а уж мебель…
- Как вы туда попали?
- Махотин бал давал, когда дочка гимназию закончила. И пригласили нескольких лучших учениц…
- Из милости? - грубо спросил Игорь, но Лида не обиделась.
- Приглашали не из милости. Скорее - жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие всё-таки…
- То-то и оно, что чужие…
Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придёт посланец от Пеликана? Дома посидеть надёжнее.
- Тётя ещё не волнуется? - дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей ещё хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека?
Но Лида опровергла его опасения.
- В самом деле, пора. Мы же обещали недолго… - И опять оживилась: - Здесь близко. Как раз мимо гимназии и там налево. Десять минут - и мы дома…
10
Пока шли, выспрашивала:
- А вы стихи любите?
- Люблю. - Это было правдой.
- А чьи вы стихи больше всего любите?
- Блока. Удивилась:
- Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
- А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
- Ой, конечно! Он гений!
- Он и сам того не скрывал. Помните: "Я гений Игорь Северянин, своей победой упоён".
Стала серьёзной.
- Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
- А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно "Двенадцать"… - Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или ещё нет? Кажется, написана…
- У нас городская библиотека закрыта, - пожаловалась Лида. Настроение у неё менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова - глаза настежь, улыбается с надеждой: - Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
- Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а "Двенадцать" - особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон - от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря - недоуменными: идёт по улице сумасшедший, орёт в рифму, руками размахивает. Да и орёт что-то крамольное на слух… Лучше - мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, а эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их - недавно написанные, ещё горячие, живые.
И Лида слушала как заворожённая. А когда он выкрикнул последние строки - о Христе в белом венце из роз, - всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал супер-эффекта, то тут растерялся:
- Вы что?
- Жалко… - Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
- Что жалко?
- Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
- Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
- Очень! - Повторила для усиления: - Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте ещё что-нибудь.
Игорь усмехнулся: "Ещё что-нибудь? Пожалуйста". Начал:
- Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье ни покачнуло б шар земной,
Я всё равно паду на той, на той далёкой, на гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной…
- Кто это написал? - спросила Лида.
Сказать бы правду; не родился ещё сей поэт…
- Так, один…
И неожиданный эффект:
- Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних - из чёрт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
Растерянная тётя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила:
- К нам из контрразведки приходили.
Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе - от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну, а сейчас почему? Чего бояться?
- Зачем приходили?
- Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был…
- А вы?
- Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, - повторила она слова Пеликана.
Старик Леднёв по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина.
- Он знает? - спросил про Леднёва Игорь.
- О контрразведке? - Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. - Вряд ли. Он так и проспал всё на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала.
- Поверили?
- Они его мешочек - он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела - вытряхнули, а там документы. Всё честь по чести: Леднёв Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, ещё бумага какая-то от Академии наук…
Старик Леднёв перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно не сонным голосом:
- Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов всё одно…
Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитёр старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала.