Косте подумалось, что когда-то, миллиард лет назад, сюда рухнул огромный метеорит. И эта котловина, в которой расположилась Петуховка вместе с прудом, речкой, стадионом и коровами - не совсем качественно залеченный временем шрам на теле Земли. А может, кратер давно потухшего, но не умершего насовсем вулкана, который когда-то проснётся, и новые Брюлловы получат превосходную тему для художественных полотен. Не хотелось бы мне укрываться от горячего пепла и вулканических бомб своей ветровкой, подумалось ему ещё.
Коровы не только стояли в воде, но и неторопливо, тяжело шли мимо Кости, изредка роняя на ходу сочные духовитые лепёхи. Обработать коров репеллентом не пришло никому в голову: слепни, мухи и прочая гнусь ела их поедом, они остервенело мотали башками и хвостами. Одна из коров, рыжая, с мокрым тугим животом, выменем до земли и угрожающе торчащей арфой рогов, вдруг остановилась возле мотоцикла. Часть оводов оторвалась от её персонального вампирского роя, устремившись к Косте. Тот подобрался и замахал руками, стараясь не делать излишне резких движений. Коров он, надо сказать, побаивался.
Вытянув морду, с которой капала слюна, и закатив глаза, корова взревела, обдавая Костю густым запахом травяной жвачки и парного молока. Рев её ничуть не напоминал классическое "Му-му". Динозавры и мастодонты приходили в это время трепещущему Косте на ум, слоны и бегемоты, паровые сирены, тепловозные гудки - только не нежное мычание Бурёнушки из сказки.
Дядя Тёма на голос коровы отреагировал странно. Он лёгким скачком перемахнул метровую ограду из толстых труб, разделяющую дорогу и бетонный скат плотины, и направился к скотине со словами: "Да ты моя Малютушка! Да хорошая ты моя! Нагулялась, родимая…" - и далее, в том же режущем Костины уши духе. Лодка, как и полуголая селянка в момент лишились его внимания, пав жертвою хозяйской любви к скотине-кормилице. Впрочем, кажется, дяди Тёмина измена ничуть их не задела.
Обласкав Малютушку, родимую, хорошую, и приказав ей шагать домой, дядя Тёма, заметно просветлевший лицом, завел мотоцикл.
- Поехали дальше? - крикнул он.
- Поехали, - крикнул в ответ Костя.
Его удивляла привычка дяди Тёмы разговаривать непременно и в основном при работающем двигателе. Недоумевая, Костя, тем не менее, придерживался правил игры.
А куда деваться?
Скача по крупной щебенке дороги, точно архар и немилосердно дымя в две трубы, "Иж" взобрался на гору, перевалил вершину и покатился вниз. Дядя Тёма при этом отключил передачи и вовсе заглушил двигатель - шпарил накатом. Подобная сомнительная экономия бензина слегка напугала осторожного Костю. Если тормоза мотоцикла откажут, на такой скорости (а дядя Тёма также и не притормаживал - берёг вдобавок резину) очень даже просто можно расстаться с жизнью или сделаться калекой. Не спасёт и каска.
Обошлось. Спуск закончился, мотор затарахтел. Они въехали в населённый пункт, о котором погнутый дорожный указатель немногословно сообщил: "Мурышовка". Хотя, судя по цветовому оформлению указателя - белые буквы по синему фону, - Мурышовка населённым пунктом как бы не считалась, и в ней можно было даже не сбавлять скорости.
И дядя Тёма подкинул газку.
Замелькали дома и трактора, стоящие под окнами домов. Собаки, спящие в тени тракторов. Грязные, поджарые почти до стройности и очень жизнерадостные поросята, бегающие мимо спящих собак взапуски друг с другом и с мотоциклом дяди Тёмы. Долгомерные брёвна, лежащие вдоль дороги, и козы, ошкуривающие брёвна зубами. Неуместно выглядящий телефон-автомат под ярким пластиковым козырьком, приколоченный к серой стене перекошенного сенного сарая, помнящего, должно быть, падение Римской империи. Сельскохозяйственные навесные орудия - красные, воинственно растопырившие блестящие серпы, спицы и лемеха. Длинные поленницы, крытые от непогоды толем и поленницы, аккуратно сложенные на манер эскимосских иглу и не крытые ничем. Пыль стала столбом, волочилась за "Ижом" пышным объёмистым шлейфом. У Кости клацали зубы и от встречного ветра слезились глаза. Ящик под задницей громыхал железом, щедро поддавал Косте углами. Клеёнка давно куда-то подевалась. Дядя Тёма жестко, почти кирпично улыбался из-под усов, не разжимая губ, и походил на жокея или скорее, кавалергарда; на гусара, мчащегося косить, бить, расчленять, давить конскими копытами врага в бешеной атакующей лаве таких же бесшабашных рубак.
Эх, вольная воля, русский простор! Эх, быстрая езда, которую кто же у нас не любит?! Эх, дороги! И дураки, разумеется, тоже. Эх…
Второй раз они остановились, когда Косте уже решительно стало казаться, что он давно умер, по-видимому, ещё в автобусе. Выпал через распахнувшуюся на ходу заднюю дверь, которую забыли закрепить на болты, убился… - а всё, произошедшее с ним после - самое настоящее чистилище. Или, быть может, даже вовсе ад. Ну а дядя Тёма - стало быть, бес, приставленный к Косте на первых порах. Оттого и изгаляется. Работа у него такая…
Костя скосил глаза - виден ли бесовский хвост? Пола дяди Тёминой штормовки лежала на сиденье, вздувшись пузырем, под которым вполне поместился бы хвост размера коровьего и даже более.
- Гляди, Константэн, Марьин утёс! - сквозь треск адского мотора провозгласил тем временем дядя Тёма. - Смотрел старое кино "Тени исчезают в полдень"? Помнишь, там белобандиты и подкулачники большевичку со скалы сбросили? Во, это она и есть, та скала! Ух, красотища!
Костя посмотрел.
Марьин утёс походил на избитый всеми штормами нос титанического каменного ледокола ушедших цивилизаций, погрузившегося некогда в океанические глубины. Занесённый миллионнолетними донными отложениями, а сейчас, спустя эпохи, частично вынырнувший - уже из земли, поскольку океан давно отступил, - ледокол так и не сумел выбраться на поверхность целиком. Наклонно уходящая в склон горы палуба поросла тёмными елями, без которых тут никуда, а на месте форштевня из последних сил цеплялась корнями за камень кривоватая берёзка. Под утёсом струилась речушка, стояли яркие палатки любителей отдыха на лоне природы. Кто-то удил рыбку.
Дядя Тёма, зычным голосом превосходя шум мотора, рассказывал историю каменной достопримечательности - с легендарной древности и до новейших времен. Он был горд ею так, словно сам её воздвиг. Даже тем, что кроме киношных большевичек с утеса падали и настоящие, живые люди.
Костя бездумно кивал, согласный с чем угодно, уже даже не пытаясь улыбаться. Когда, пардон, попа болит, словно сплошная рана, а впереди котлы с кипящей смолой, не до улыбок, знаете ли. Что вы говорите! Революционерку сбросили? Ай-яй-яй, беда какая! В набежавшую, то есть волну… Ужас, ужас! Фобос, так сказать, и Деймос. Так ведь Ад, товарищи большевики и большевички, чего вы хотели? Думали, ежели в него не верить, так его и не станет - так, что ли?…
- Безусловно. Именно так они и думали, - подтвердил дядя Тёма.
Ой, ужаснулся Костя, так я что же, вслух?…
- И знаешь, были по-своему правы, - продолжал греметь дядя Тёма. - Ежели Рай, Ад и сопутствующие метаформации являются предметами религиозно-духовной культуры, то в тонком мире, связанном с обществом атеистов, они постепенно стали разрушаться.
- Рай и Ад? - спросил Костя.
- Конечно. Понимаешь, почему?
- Нет, - признался Костя. - А почему?
- Ну, это же просто! Душа в России была объявлена категорией материальной. Совокупностью электрических сигналов мозга. То бишь категорией исключительно земной. Даже приземлённой. Большевистская наука поставила знак равенства между нею и сознанием. Народ же российский, получивший наконец вожделенное образование - в основной массе именно атеистические и материалистическое образование, - электрической теории свято поверил… - дядя Тёма осёкся. - …Ну, ежели позволено мне будет применить слово "свято" в таком вот контексте. Поверил, практически свершив тем самым массовое самоубийство. Которое, как известно, Душу у человека демонтирует напрочь.
- Как это - самоубийство? - спросил Костя.
- А так. Если человек агрессивно убеждает себя и окружающих, что души у него вовсе нету, ей рано или поздно приходит конец. Мучительный. Она ж нежная, только на вере и держится. И что получилось в итоге? Горняя высь и Преисподняя остались без поступления свежего материала, свежей идеальной энергии, поддерживающей их существование. И если Эдем ещё пополнялся кое-какими святыми да светлыми, особенно - страдающими за веру, то Тартару пришлось совсем туго. Грешники, основной полуфабрикат, в него больше не верили. "Ад? - восклицали они. - Ха-ха-ха! Да вы шутить изволите. Черви и тление, товарищи, и более ничего!" Иностранные Души российское Запределье питать, разумеется, не могли. Веры разные, культуры разные, менталитеты. Эгрегоры, если хотите - разные. Железный занавес жив и за чертой земного бытия.
- Границы в Раю? - спросил Костя. - Похоже на кощунство.