Бильярдный шар зацепил Александра Васильевича. Больше смотреть на бутафора сверху вниз я не мог. Он беседует с цветочками, я - с героиней своего сценария. Но в нем хоть светится покой умиротворения, а я выклевываю печень. Не трески, а свою собственную.
Шурочка смотрела на меня без жалости и сострадания.
- Что лысый, что нелысый, - рассудительно сказала она, все равно один как перст.
- А ведь вы, дорогая моя, в моей власти, так что поразборчивее в выражениях. Между прочим, я могу выдать вас в конце фильма замуж за начальника автоколонны, а могу и не выдать. Мало ли одиноких женщин на свете…
- Ерунду вы порете, Геннадий Степанович, - решительно покачала головой Шурочка. - Во-первых, сценарий-то утвержден И потом, - она улыбнулась насмешливо и победно, - я ж вижу, что нравлюсь ему. И вообще, чего вы ко мне прицепились? Это ж я ваши слова говорю. Это вы себя не любите и не уважаете.
Я невесело рассмеялся. Поистине неисчерпаемы способы самоедства.
- Наверное, вы правы. Простите, что разбудил вас. Ложитесь-ка спать, товарищ героиня.
Шурочка пожала плечами, зевнула и полезла в сценарий.
Этой ночью мне приснилось, что я смотрю на маленькие сердцеобразные листья сциндапсуса, а они на моих глазах съеживаются, отворачиваются от меня, желтеют, сохнут. Я чувствую, как из меня изливается какой-то невидимый яд, злобно впивается в зелень. "Я не хо-очу!" - кричу я и бросаюсь к горшку с безымянные цветком. Длинные его тонкие листья словно пятятся от меня, судорожно стараются спрятаться, но и их я обдаю своим ядом. Безымянка вздрагивает, луковица ее вздувается и лопается.
Я лежу с колотящимся сердцем на своем ложе пыток и смотрю на едва сереющий прямоугольник окна. Я с трудом встаю, зажигаю свет и с замиранием сердца смотрю на листочки двух отростков сциндапсуса. Они маленькие, упругие, сочные, зеленые. И сразу становится легче дышать. Я улыбаюсь, а глаза почему-то влажнеют. Со сна, наверное. А Безымянка? И она здорова.
- Маленькие мои бедные зеленые друзья, - бормочу я. Спасибо, что вы живы и здоровы. Я постараюсь заботиться о вас. Я не хочу обижать вас.
Я заснул с улыбкой, и больше в ту ночь мне ничего не снилось.
5
Я понимаю, что для скептического ума это покажется неубедительным, но с того самого дня, как в моей квартирке поселились два отростка сциндапсуса и безымянный цветок, мои страхи и безотчетная тоска пошли на убыль. Я больше не поднимался на свой четырнадцатый этаж, как на Голгофу, тахта не казалась ложем пыток.
И даже пейзаж за окном разительно изменился. На заправочной станции шоферы стали меньше ругаться из-за того, что кто-то пытался заправиться без очереди, и машины подъезжали деловито, почти весело. Поезда бежали энергичнее, и направлялись они в более интересные места, чем раньше. И кладбище казалось уже не столько последним заброшенным приютом, сколько приятным тихим зеленым уголком.
И улица моя каким-то таинственным образом приблизилась к центру города. На счетчиках такси это почему-то не отражалось, но я явственно ощущал движение своей улицы, особенно по ночам. Мысль эта меня не пугала. Передвигают же дома, почему улицы не могут странствовать в зависимости от настроения их обитателей.
Я никого не собирался ни в чем убеждать. Я не собирался писать диссертацию о влиянии комнатных растений на нервную систему сценаристов. Я просто был преисполнен благодарности этим стебелькам и листочкам.
- Вы молодцы, ребята, - говорил я им. - жаль, что мы так поздно познакомились. Были бы вы со мной раньше, я бы и с Катей не расстался. И было бы у нас полно ребятишек, и все бы вас холили и поливали.
Я решил пригласить к себе Александра Васильевича. Он охотно согласился.
- Забрались вы, однако, Геночка, - покачал он головой, когда я открыл ему дверь.
- Что вы, я тут как раз вместе с улицей перебираюсь ближе к центру.
Александр Васильевич не засмеялся. Был он рассеян, и чувствовалось в нем какое-то напряжение. Он снял потертое пальто, долго сматывал с шеи длинный тонкий шарфик и наконец сказал мне почти сурово:
- Ну, показывайте.
- Что? - не понял я.
- Как что? Растения.
Он долго и придирчиво рассматривал заметно вытянувшиеся отростки сциндапсуса, нежно пропустил между пальцев длинные листья Безымянки.
- Ну, слава богу, - вдруг просиял он. И глаза у него сразу залучились, и лысинка порозовела.
- В каком смысле?
- Вы не представляете, Геночка, как я волновался и за них, - он кивнул в сторону растений, - и за вас.
- А почему? Вы боялись, я не буду поливать их?
- Э, милый, это не так просто. Бывает, человек ухаживает за цветком по всем правилам науки, а цветок чахнет. И не потому, что этот человек злой - хотя растения прекрасно это чувствуют, - а потому что как-то они не показались друг другу. Это как любовь. А вы понравились друг другу, и я за вас рад, Геночка. Смотрите, вот и вот еще - это новые отростки. Еще немножко - и вам придется помочь сциндапсусам. Они ведь отчаянные акробаты. Дайте им опору - и они под самым вашим потолком пойдут. И умницы, заметьте. Вот увидите, начнут они выпускать воздушные корни. Дома, у себя на Борнео, эти корни тянутся к земле, укрепляются в ней. А здесь он выпустит корешок, посмотрит-посмотрит сверху, вместо джунглей - московская квартирка, вместо земли - паркет. И что вы думаете? Дальше корешок не растет. Настроение-то у вас как?
- Спасибо, поровнее, поспокойнее.
- Ну и слава богу. Это вы им спасибо скажите. Это они действуют. Тут, надо думать, большую роль сциндапсус на себя берет. Очень спокойный он, веселый, домовитый. Я вот сколько раз замечал: он разговаривает-разговаривает со мной, а потом и не поймешь, то ли он говорит, то ли поет. Вы еще не разговаривали? - деловито спросил он меня.
- Нет.
- Ну, все-таки это дикари маленькие, не забывайте. Они вначале дичатся. Осторожны донельзя. Зато потом… Трещат, как сороки. Я так думаю, это неудивительно. У себя в джунглях они и между собой переговариваются, и с насекомыми могут поболтать, с птицами, с животными. А здесь с кем? Со шкафом?
Странное дело, на этот раз бутафор уже не казался мне таким сумасшедшим, каким представлялся раньше. Конечно, я понимал, что он несет чепуху, но чепуха эта не вызывала активного протеста, над ней не хотелось смеяться. Мною владело благодушие человека, только что узнавшего, что он сдал трудный экзамен.
- Но они заговорят, - убежденно кивнул мне Александр Васильевич, - обязательно заговорят. Вы только чаще с ними беседуйте. Похвалите их, пошутите.
- Да я иногда что-то говорю им…
- Я знаю, - кивнул Александр Васильевич.
- Откуда же вы знаете?
- Как откуда? - изумленно посмотрел он на меня. - Они мне сказали. Безымянке вот особенно нравится ваше обращение "маленькие мои бедные зеленые друзья". Говорите вы так?
Я молча кивнул. Голова начала плавно вращаться, набирая обороты. Откуда старик мог знать про "маленьких бедных зеленых друзей"? Но с другой стороны, это же чушь собачья! Мы сели за стол.
- О, вы, я гляжу, прямо кулинар заправский! - почти пропел Александр Васильевич. - Это что, бефстроганов?
- По книжке, - кивнул я.
- Все равно вкусно, - он зажмурил глаза от восторга.
Я улыбнулся:
- Для вас постарался. Себе я почти не готовлю.
- Спасибо, Геночка. Я сразу понял, что вы добрая душа, а теперь и цветочки это подтверждают. Я неопределенно хмыкнул.
- Да, да, подтверждают. Вы не представляете себе, как они проницательны, эти зеленые ребятишки.
- А вы что сейчас делаете? - спросил Александр Васильевич. - Съемки, похоже, идут нормально, Сурен Аршакович доволен.
- Да вот все думаю о новом сценарии.
- А о чем, Геночка?
- Да нет пока никаких идей, - пожал я плечами.
- А вы вот про растения напишите, про то, как они разговаривают, помогают людям.
- А что, - улыбнулся я, - это идея. И обязательно предусмотрим в сценарии роль мудрого бутафора-бильярдиста, знатока человеческих и растительных душ.
- И пусть будет недоверчивый сценарист.
- Прекрасно. Представляете, в какой восторг придет мой редактор? "А, Гена, это что у вас, заявка?" - спросит он. "Да вот набросал тут кое-что". - "Это о чем же? Село? Город?" - "Да не совсем. Это, понимаете, о том, как растения и человек находят общий язык". - "Труженики села? Я ж вас спросил. Повышение урожайности?" - "Да нет, это в городской квартире сциндапсус беседует с. немолодым бильярдистом…" Вы представляете, как он на меня посмотрит? "Отлично, Геннадий Степанович, очень и очень актуальная тема. Страна буквально задыхается без фильма о флирте цветов".
У Александра Васильевича даже выступили слезы от смеха. Он вытащил из кармана несвежий платок, стыдливо скомкал его и промокнул краешком глаза.
Он ушел от меня поздно, оставив мне подробную инструкцию по уходу за растениями и по устройству опор для акробата сциндапсуса.
Я засыпал в этот вечер с улыбкой, и непривычное ощущение этой улыбки заставляло меня то погружаться в теплый сон, то выскакивать, как поплавок, на поверхность бодрствования. Но тут откуда-то мне улыбнулся Александр Васильевич, и я благодарно заснул.