* * *
Путешествие, особенно его начало, подтвердило все худшие опасения Конана. В дом Масардери явились три кузины - какие-то щебечущие родственницы, как на подбор малорослые, с тяжелыми задницами и выпученными черными глазами. Все эти создания с преувеличенной стыдливостью закрывали лица покрывалами - чтобы тут же "случайно" уронить эта самые покрывала прямо перед хмурым варваром. Конан взирал на них с преступным безразличием, и они возмущенно фыркали ему в спину. Одна из девиц отчетливо произнесла: "Какой бесстыдник".
Масардери оделась в ярко-синие шаровары, красные сапожки для верховой езды и широкую льняную рубаху навыпуск. Ее голову покрывал капюшон, прихваченный на лбу тонкой тесьмой; белый плащ надежно защищал от палящих солнечных лучей.
Она намеревалась часть пути проделать верхом, часть - в карете, со своими кузинами.
Большая карета уже готова была к отбытию, гигантских сундука с нарядами крепились на крыше; четверо негров устроились сзади на специальном месте; Масардери не брала с собой носилки, но оставлять дома слуг не захотела. Зная преданность чернокожих хозяйке, киммериец вполне одобрил ее решение. Конан верхом на коне сопровождал карету. На нем была обычная одежда для дальних путешествий: штаны и рубаха из выделанной кожи. Огромный меч за спиной варвара выглядел чрезвычайно внушительно. Кроме того, в карете имелись туранские сабли: Конан решил вооружить чернокожих слуг. Пусть в самом Акифе это запрещалось - вряд ли власти города сумеют разглядеть, что творится на берегах озера Вилайет, и сделать госпоже Масардери строгое внушение из-за того, что она пренебрегла законом.
Кэрхун казался вездесущим. Он повсюду расхаживал с хозяйским видом, везде распоряжался, отдавал приказы громко и четко. Было очевидно, что он наслаждается своей ролью спасителя госпожи Масардери от неприятностей и как бы демонстрирует окружающим: "Вот как надо это делать, олухи!"
Они выступили из города сразу после полудня и часть пути проделали под палящим солнцем. Впрочем, чернокожие слуги и Конан не слишком страдали от жары, а дамы прятались в карете, где беспрестанно пили прохладную воду и обмахивались веерами. Масардери, судя по всему, чувствовала себя отлично. Она скакала на лошади, подставляя лицо ветру и солнцу, и даже что-то напевала.
Кэрхун ехал, поотстав от нее, но явно не сводил с нее глаз. Что касается Конана, то он внимательно следил за деятельным родственником хозяйки. Что-то в поведении туранца настораживало. Вероятно, его настойчивое желание показать Масардери, что она полностью зависит от его деловой хватки и умения руководить.
Разумеется, тайное намерение Кэрхуна вовсе не было таким уж тайным. Он ничего так не хотел, как завладеть вдовой покойного дяди - а заодно и его имуществом. Масардери, в конце концов, очень привлекательная женщина. Так что женившись на ней Кэрхун убил бы одной стрелой сразу двух куропаток.
- Кэрхун! - окликнула его одна из кузин, высунувшись из окна кареты. - Мы устали, и у нас заканчивается питьевая вода. Далеко ли еще до колодца? Лучше бы нам отдохнуть на каком-нибудь постоялом дворе! Ты уверен, что хорошо знаешь дорогу?
- Милая, я ведь не раз уже ездил из своего островного имения в Акиф, - напомнил Кэрхун. - Эту дорогу я изучил как свою ладонь и даже лучше! Скоро мы будем возле караван-сарая, а там весьма вероятно встретим каких-нибудь путешественников и сможем присоединиться к ним. Как видишь, я все предусмотрел. - Он метнул взгляд в сторону Масардери: слышит ли та; но молодая женщина слишком была увлечена скачкой на свободе, чтобы прислушиваться к разговорам. - Как известно, караванные дороги - едва ли не главное богатство пашей земли.
- Не считая жемчугов из моря Вилайет, - добавила девица, сидящая в карете.
- Да, жемчужинами мы тоже славимся, - многозначительным тоном произнес Кэрхун, явно давая ей понять, что под "жемчужиной" подразумевает ее.
Девица приняла изысканный комплимент и захихикала. Кэрхун поскорее отъехал от кареты. Его занимала только одна женщина, а она, по мнению предприимчивого племянника, слишком много времени проводила в обществе киммерийца.
Караван-сарай показался за несколько колоколов до заката. Кэрхун взирал на это строение с таким видом, словно сам его выстроил.
- Ждите здесь, я договорюсь о ночлеге, - бросил он своим спутникам.
Отъезжая к караван-сараю, он покосился на Конана - не захочет ли киммериец взять на себя часть организаторских обязанностей; но Конан с полным равнодушием проводил его глазами.
Варвар предпочел остаться с женщиной, которую взялся охранять.
Скоро Кэрхун вернулся, чрезвычайно возбужденный и довольный. Его глаза так и блестели.
- Нам очень повезло! Мы встретили большой караван из Иранистана. Они направляются в Кхитай через наши земли, так что завтра мы сможем выступить в путь вместе! Охрана надежная и многочисленная, народу - человек десять купцов, из Иранистана и из Кхитая, пара кхитайских философов-созерцателей, одна толстая иранистанская дама, которая прониклась особенными чувствами к вере кхитайцев и намерена поклониться кхитайским богам на их родине…
- Превосходно! - сказала Масардери, весело посмеиваясь. Было очевидно, что перспектива путешествовать в большой компании радует ее. Всегда можно встретить новых людей, узнать что-нибудь любопытное - а заодно и позабавиться за чужой счет; последнее развлечение было ее любимым. Масардери никогда не упускала случая подшутить над окружающими.
В дороге все ее страхи постепенно рассеивались. Она была по-настоящему благодарна Кэрхуну за его предложение. Племянник, кажется, нашел рецепт от болезни! Печаль отступила, страхи начали казаться смехотворными…
Ночлег прошел без происшествий, и наутро караван тронулся в путь, обогатившись новыми спутниками.
Конан все так же ехал, не выпуская из виду Масардери, и тут к нему подскакал на маленьком пузатом ослике кхитаец в развевающемся оранжевом халате.
- Учитель Конан! - вскричал он.
Конан удивленно повернулся в сторону низкорослого человечка со смуглым плоским лицом. Тот улыбался, так что глаза его превратились в крохотные щелочки, и низко кланялся, сидя в седле.
Красное его седло было украшено кисточками и бубенчиками; грива ослика заплетена во множество косичек, а сам кхитаец был облачен в оранжевые одежды, расшитые красной и золотой питью. Узоры в виде птиц украшали спину и грудь халата. Приглядевшись, можно было попять, что вместо хвостов у этих птиц яркие завитки пламени.
- Учитель Конан! - продолжал кхитаец улыбаться и кланяться. - Вы учили нас мудрости в садах философии! Вы помните великого учителя Тьянь-По?
- Да, - сказал Конан нехотя.
Он начал припоминать. У него был приятель, кхитаец по имени Тьянь-По, человек остроумный и хитрый. Казалось, трудно было сыскать людей менее похожих друг на друга, чем маленький кхитайский философ и огромный верзила варвар; и все же между ними существовали симпатия и уважения. Иной раз они даже считались друзьями.
Как-то раз, когда Копан находился в Кхитае, Тьянь-По оставил его со своими учениками, и Конан - не без успеха - обучал их своей философии.
"Сперва определи достоинство человека, - учил Конан, - а потом дай ему по башке как следует, дабы он, если останется жив, мог оценить по достоинству тебя!"
Среди кхитайцев нашлись и такие, кому это учение пришлось по вкусу, так что Конан прослыл великим, хоть и несколько своеобразным, учителем.
И вот теперь, очевидно, он повстречал одного из своих бывших учеников. Конан поднатужился, вспоминая его имя.
- Ляо-Сё, кажется, - сказал он.
Кхитаец склонился лицом к самой гриве ослика.
- Учитель помнит мое имя! - воскликнул он в восторге. - Только оно звучит чуть-чуть иначе. Мэн-Ся - вот мое настоящее имя.
- Кром! - пробурчал Конан. - Прости, если я позабыл.
- Учителю не следует просить у меня прощения, - заверил Мэн-Ся. - Для меня большая честь путешествовать в вашем обществе. Я должен поразмышлять над разницей между именами "Мэн-Ся" и "Ляо-Сё". Возможно, таким образом я постигну самую глубинную суть моего характера и пойму, чем то, кем я являюсь, отличается от того, кем меня считают другие люди…
Конан только покачал головой. Парнишка, на его взгляд, слишком увлекался отвлеченными материями. Когда-нибудь это крепко помешает ему в жизни.
Впрочем, Конан ничего не имел против общества молодого кхитайца. Мэн-Ся едва вышел из подросткового возраста - вряд ли ему исполнилось больше двадцати. У него был быстрый взгляд и веселая улыбка. По каждому поводу он охотно заливался смехом. И еще, присмотревшись, Конан понял, что руки у кхитайца, хоть и малы и худы, на удивление сильные. Это стало очевидно, когда он поднял бурдюк с питьем. Полный бурдюк был довольно тяжелым, но кхитаец поднял его тремя пальцами и без особого труда.
День тянулся медленно. Разговоры то начинались, то смолкали. До следующего колодца оставалось еще несколько колоколов пути, а у многих уже опустели бурдюки.
Масардери тоже выглядела усталой. Пыль лежала на ее покрывале, на руках. Она подъехала к Конану и его кхитайскому знакомцу.
- Как забавно, что вы встретили здесь приятеля! - заговорила она.
Конан протянул ей фляжку с вином.
- Выпейте, вам станет легче.
Она понюхала флягу.
- Это же неразбавленное вино!
- Да. И никто еще не умирал от жажды, имея при себе неразбавленное вино!
Она покачала головой:
- Я послушаюсь вас, ведь вы мой телохранитель и лучше всех знаете, что требуется для моей безопасности. Но учтите - я опьянею и начну говорить глупости.
- Такова моя сокровенная цель, - объявил Конан.