Вернувшись на аэродром, пытаюсь проанализировать увиденное. Ясно, что главный удар танковой группы на Ельню проваливается. Хотя Гудериан и врубился в нашу оборону километров на пятнадцать, но его клинья похожи сейчас на сигарету, брошенную в сугроб: снег топит и сама гаснет. И в лоб, и с флангов колонны "T-IV" расстреливают многочисленные противотанковые батареи. Рвы и минные поля заставляют командиров дивизий маневрировать, искать обходы. А обходы приводят, как правило, в огневые засады, где их встречают противотанковые дивизионы.
Они откатываются назад, посылают вперед пехоту, а тех встречают наши танки. Наши "Т-34" - всюду. Такого их количества я еще не видел. Они гуляют по тылам немцев. Отсекают танковые колонны Гудериана от баз снабжения. Атакуют с флангов, расчленяют их. Словом, нашла коса на камень. Здесь, на подступах к Ельне, приходит конец славе танкового стратега Третьего рейха Гейнца Гудериана.
Зато под Рославлем, где наносится вспомогательный удар, картина иная. Немцы уже взяли Воргу и Екимовичи. Еще один удар наносится через Шумячи. Участь Рославля решена. Его придется оставить. Но это не страшно, дальше немцам не пройти. Между Рославлем и Починком - сплошные рубежи обороны. Идеальные условия для борьбы с танками. Если Гудериан вздумает повернуть туда, там его добьют окончательно. Операция по окружению нашей смоленской группировки срывается.
Я иду в штаб докладывать о результатах вылета. Обращаю внимание, что в штабе сидит незнакомый мне младший лейтенант с эмблемами чекиста. Выслушав мой доклад, Жучков говорит:
- Собирайся. Тебя вызывают в особый отдел армии. Вот посыльный сидит, за тобой приехал.
- Зачем это?
- Не знаю, товарищ гвардии капитан, - отвечает посыльный. - Я получил приказ доставить вас в армейское отделение Смерша, а зачем, мне не объяснили.
- Наверное, это связано с твоей разведкой группы Гудериана, - предполагает Жучков.
- А при чем здесь Смерш?
Жучков пожимает плечами.
- Я пойду переоденусь, вы подождете? - спрашиваю я младшего лейтенанта.
- Конечно, конечно, - соглашается тот. Он явно робеет перед гвардейскими летчиками.
Узнав, куда я еду, Сергей мрачнеет.
- Что-то, друже, мне это не нравится.
- Мне самому не нравится. Только что они могут мне предъявить?
- Э! Был бы человек, а статья у них найдется!
- Брось. Сейчас война идет. Им не до этого.
- То-то и оно, что война. Под военное время они что угодно приписать могут.
- Не думаю. Скорее всего я им нужен как свидетель по какому-нибудь делу.
- Это по какому же?
- Пути ЧК неисповедимы.
- Вот-вот! Комиссар знает?
- Нет. Он на задании, а Лосев - в штабе дивизии.
- Езжай, а я, как Федоров прилетит, подойду к нему.
Мы с младшим лейтенантом садимся на мотоцикл и едем в Починок, где расположен штаб армии. То, что посыльный приехал за мной один и преспокойно едет, имея меня на заднем сиденье мотоцикла, окончательно убеждает меня, что ничего серьезного в Смерше меня не ожидает.
Особый отдел армии расположился на окраине города в двухэтажном кирпичном доме. Мы с младшим лейтенантом проходим по коридору первого этажа и останавливаемся перед одним из кабинетов. Заходим в "предбанник". Там сидят три солдата и старшина. Посыльный говорит мне:
- Вы раздевайтесь, товарищ гвардии капитан, у нас тут жарко, а я пока доложу.
Я вешаю куртку на гвоздь. Младший лейтенант проходит в кабинет, через минуту возвращается и показывает мне на открытую дверь:
- Проходите.
В кабинете за столом сидит лейтенант. Жгучий брюнет. Вьющиеся волосы, высокий лоб, густые брови, полные губы, томный взгляд. Одним словом, красавец-мужчина. Ни дать ни взять эстрадная звезда. Я представляюсь:
- Гвардии капитан Злобин.
Лейтенант не обращает на меня внимания и возмущенно кричит:
- Птицын! Почему он при оружии?
- Вы же не говорили…
- А вы на что? Порядка не знаете? Обезоружить! Быстро!
- Какого черта… - начинаю я, хватаясь за кобуру. Сзади меня хватают крепкие руки. Мою правую умело блокируют, расстегивают кобуру и извлекают "ТТ".
- Ордена! - кричит лейтенант.
Старшина протягивает было руку к моей груди. Видимо, в моем взгляде он читает нечто такое, что заставляет его поспешно отдернуть руку и сделать шаг назад.
- Ладно, успеется, - говорит лейтенант и указывает на табурет.
Меня усаживают. Лейтенант кивает, все выходят и закрывают дверь.
- В чем дело, лейтенант? - спрашиваю я.
Тот не отвечает, листает какую-то папку. Минуты три он как бы игнорирует мое присутствие. Ясно. Хочет поиграть на нервах. Не на того напал. Достаю папиросы и закуриваю.
- Объясните, лейтенант, в чем дело? - повторяю я.
Лейтенант захлопывает папку и, улыбаясь, смотрит на меня.
- Объяснять будете вы, Злобин. А вот курить я вам не разрешал.
- А я не имею привычки спрашивать разрешения у младшего по званию.
- Ничего, это дело наживное. А сейчас рассказывайте.
- С чего начать? Со школьной скамьи, с училища, с Карельского фронта или с 22 июня?
- Не валяйте ваньку, Злобин! Говорите по существу. Рассказывайте все о своей подрывной деятельности, - он похлопывает рукой по папке. - И учтите, мы знаем про вас все.
Интересно, что он может такого знать? Взять сейчас и сказать ему всю правду! Сразу его кондратий хватит или он сначала поорет?
- Тогда зачем мне рассказывать, если вы все и так знаете?
- Вы, Злобин, плохо разбираетесь в наших законах и плохо представляете себе функции НКВД. Наша задача - не только и не столько разоблачить и покарать преступника, сколько дать ему возможность исправиться и облегчить свою участь. Я даю вам такую возможность, а вы не цените.
Правильно, не ценю. Интересно все-таки, проходят годы и десятилетия, а тактика у этого сословия не меняется. Они все время ищут дураков, которые клюнут на эту удочку, испугаются и начнут оговаривать себя и других. Ведь именно последнее понимается этими "слугами закона" под "помощью следствию". И ведь что самое страшное, они таких дураков находят, иначе они давно бы отказались от этого метода.
- Вы правы, лейтенант. Я действительно не могу оценить всего гуманизма вашего предложения. Не могу по той простой причине, что не припомню за собой ничего такого, что можно было бы расценить как подрывную деятельность.
- Вот как?
- Да, так.
- Это ваше последнее слово?
- В данный момент да.
- Зря вы так, Злобин, зря, - сокрушенно качает головой лейтенант. - Я хотел как лучше. Значит, вы предпочитаете, чтобы я задавал вам вопросы?
- Да.
- Хорошо. Но учтите, с этого момента возможности облегчить свою участь чистосердечным признанием у вас уже не будет.
- Благодарю за заботу.
Лейтенант игнорирует мою фразу, встает из-за стола и несколько раз проходит по кабинету из угла в угол. ("Как по камере", - невольно приходит мне в голову.) Сапоги его поскрипывают. Внезапно он останавливается у меня за спиной и быстро спрашивает:
- Кто дал вам задание распространять пораженческие настроения и восхвалять военную мощь Германии?
Вот оно что! Пораженческие настроения и восхваление противника - стандартный набор. Обвинение абсурдное, но интересно: откуда растут ноги?
- Это когда же и где я этим занимался?
- Здесь спрашиваю я! Извольте отвечать на вопрос.
- Хорошо. Мне никто не давал такого задания.
- Значит, вы действовали в соответствии с собственными убеждениями?
- Нет. Я убежден в обратном: войну мы выиграем, победа будет за нами.
- Это вы сейчас мне говорите. В другое время и в другом месте говорили совсем другое.
- Не припомню такого.
- Придется напомнить, раз у вас такая плохая память. Четвертого мая, в обществе командиров Красной Армии и студентов вузов, вы утверждали, что скорая война неизбежна, что нас ждут тяжелые бои с огромными потерями, как людскими, так и территориальными. Вы утверждали, что Германия - противник очень сильный и что победить ее невозможно. Что вы скажете на это? Было такое или нет?
Какая б… катнула донос? Впрочем, народу там было много, поди узнай, кто чем дышит. В чужую душу не заглянешь.
- Было. Не отрицаю. Вы вообще-то довольно точно передали тот разговор, за исключением одной детали. Я действительно говорил, что война вот-вот начнется, что она будет очень тяжелой, не такой, как Халхин-Гол или Финская кампания, что большие жертвы неизбежны…
- Значит, признаете?
- Признаю что? Что оказался прав?
- В чем прав?
- А что? Война началась не 22 июня, а 22 сентября? Или наши потери не исчисляются уже сотнями тысяч? Или это мы стоим у стен Берлина, а не немцы у стен Смоленска и Ленинграда? И Киев в наших руках? И Германия оказалась настолько слаба, что вообще непонятно, как они досюда добрались?
- Допустим, здесь вы каким-то образом оказались правы. А как быть с непобедимостью Германии?
- А вот этого я никогда не говорил, и вы не сможете этого доказать.
- А вы сможете доказать, что не говорили?
- А почему я должен это доказывать? Наше законодательство основано на презумпции невиновности. Доказывать должны вы.
- Хорошо. У меня есть показания свидетеля, что вы это говорили. Чем вы можете их опровергнуть?
- Хотя бы тем, что могу представить вам по меньшей мере трех свидетелей, которые покажут, что показания вашего свидетеля - ложь. Этого достаточно?
- Вполне. Кто ваши свидетели?
Лейтенант садится за стол и берет лист бумаги.