Это было так странно и неожиданно. Еще зимой говорили о том, что скоро будет конец войне. Германия капитулирует, если начнется полномасштабное наступление по всем фронтам. Страна была уже истощена этой войной. А врагов становилось все больше. И недавние союзники покидали нас. И вот, в марте, в России, в самой благополучной и практически нетронутой войной стране, происходит революция. Полнейшая неразбериха и борьба за власть. Солдаты массово сдаются в плен или отступают. Нам оставалось лишь дожать их. Мир был так близок. И вот все начиналось сначала.
Словно кто-то играет, наслаждаясь войной и страданиями людскими. Чего они добивались? Сколько людей, обычных людей, погибло на этой войне? Наверняка уже миллионы. Мы получили новое оружие, которое позволяло убивать людей, сидя в безопасном месте. Но и у врагов оно было. Что только не применялось впервые здесь, на этой войне. Химические атаки, новейшая дальнобойная артиллерия, авиация, и еще какие-то бронированные машины, которые англичане называли "танки". Словно кто-то хотел испытать все это. Но перед чем? Что может быть разрушительней этой войны, которая идет уже по всему миру. Я надеялся, что она станет последней. Люди должны были осознать всю разрушительную мощь и отступить. Мир, в котором мы все могли бы жить, несмотря на все различия и противоречия.
Ополченцы из лагерной охраны рассказывают, что вначале пленные не были такими вялыми. В лагере, как это обычно бывает, было много случаев мужеложства, и, судя по рассказам, на этой почве пленные нередко пускали в ход кулаки и ножи. Теперь они совсем отупели и стали ко всему безразличными. Я вижу их темные фигуры. Их бороды развеваются на ветру. Я ничего о них не знаю, кроме того, что они пленные, и именно это приводит меня в смятение. Это безымянные существа, не знающие за собой вины.
Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов. Другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой тяжкой карой. Кто же из нас сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людях с их детскими лицами? И все же, если бы они были сейчас на свободе, мы снова стали бы стрелять в них, а они в нас.
Но мне пора отправляться на фронт. Последний рывок перед отпускным, который мне обещали. Вообще-то последние два месяца я провалялся в больнице. У меня была перебита кость и множественные осколочные раны. Я все реже использовал предмет, и все чаще получал раны. И после этой я должен отправиться домой на две недели в отпуск. Но меня вызвали сюда, на передовую. Говорят у многих отозвали отпускные. Наверно планируется что-то масштабное. И требуются абсолютно все, кто мог держать винтовку.
Прибыв к месту назначения, я не застаю в разрушенном местечке никого из наших. Узнаю, что наш полк входит теперь в состав летучей дивизии, которую всегда бросают туда, где что-нибудь неладно. Это, конечно, не очень весело. Мне рассказывают, что у наших будто бы были большие потери. Я быстро нахожу своих трех друзей и боевых товарищей, если их можно так назвать. Они все были живы. Фридрих, как всегда что-то громогласно объяснял, а Мартин улыбался, словно говоря одной только своей ухмылкой: "не прав, ты голубчик".
- Ясно только то, что война идет, - Вставил свое слово Штефан. - И с каждым днем в нее вступают все новые страны.
- А не подскажешь, отчего вообще возникают войны? - И снова Мартин со своей ухмылкой. Фридрих почему-то затих.
- Чаще всего от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбление, - Отвечает Штефан.
- Страна? Ничего не понимаю, - Ухмылка у Мартина становится больше. Фридрих куда-то потопал, махнув рукой. Мартин и Штефан остались одни. Они по-прежнему меня не замечали. И я оставался в стороне, не встревая в разговор. - Ведь не может же гора в Германии оскорбить гору во Франции.
- Я же не то хотел сказать. Один народ наносит оскорбление другому…
- Тогда что здесь делаю я? - отвечает Мартин. - Лично меня никто не оскорблял.
- Народ тут надо понимать как нечто целое, то есть государство! - восклицает уже в нетерпении Штефан.
- Государство, государство! Полевая жандармерия, полиция, налоги - вот что такое ваше государство.
- Да я не то хотел сказать. Как же с тобой трудно, Мартин. Государство и родина это далеко не одно и то же. Родины без государства не бывает.
- Правильно, но ты не забывай о том, что почти все мы простые люди. Да ведь и во Франции большинство составляют рабочие, ремесленники, мелкие служащие. Теперь возьми какого-нибудь французского слесаря или сапожника. С чего бы ему нападать на нас? Нет, это все правительства выдумывают. Я вот сроду ни одного француза не видал, пока не попал сюда, и с большинством французов дело обстоит точно так же, как с нами. Не говоря уже об этих дикарях, русских. Как здесь нашего брата не спрашивают, так и у них.
- Значит, есть люди, которым война идет на пользу.
- Ну уж только не мне. Да и кайзеру от нее тоже пользы мало. У него ж и так есть все, что ему надо.
- Генералам война приносит славу.
- Но ведь надо еще одержать эту победу
- Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хотят.
- А вот это уже в точку. Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, и война уж тут как тут. Мы войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть ли не весь мир в нее впутался.
- Одно хорошо: война идет здесь, а не в Германии.
- Это верно, - неожиданно вставил я, появившись у них из-за спин. - Но еще лучше, когда войны вовсе нет.
Они были рады моему возвращению. Мы еще какое-то время поговорили на разные темы, пытаясь хоть на какое-то время отвлечься от войны. Но все сводилось именно к ней. Я пытался узнать у них, что намечается, но они и сами толком не знали. Русские отступают, и надо бы их добить окончательно. Нас отправляют на передовые. Через несколько дней мы выступаем, чтобы занять одно местечко.
И когда наступил тот день, мы выдвинулись. В этот день стаяла солнечная погода. Мы выдвигались на заранее подготовленную позицию, с которой и должны были начать наступление. Но пришли мы уже ближе к вечеру. Смеркалось, и я сделал вывод, что атаковать будем ночью, как обычно. Пока что мы движемся походной колонной, но вскоре неожиданно по нам начался обстрел. Земля дрожит, слышатся крики, снаряд угодил в замыкающий колонну взвод, и осколки основательно потрепали его. Мы бросаемся врассыпную и падаем ничком, но в то же мгновение я снова замечаю что то. Чувство напряженности, которое всегда под огнем бессознательно диктовал мне кабан, не помешало бы мне сейчас. Но все же я сдерживаюсь, и не одеваю его, продолжая держать во внутреннем кармане. Еще мгновение - и я ощущаю в левой ноге резкую, как удар хлыста, боль. Та сама, которую я лечил эти два месяца.
Я с трудом отрываюсь от земли и бегу как могу. Надо перемахнуть через живую изгородь. Превозмогая боль, я отталкиваюсь в прыжке от земли, и перепрыгиваю эту изгородь. Снаряды рвались постоянно. Крики и стоны раздавались отовсюду. Странно, ведь атаковать должны были мы, а не нас. Перемахнув через изгородь, я направился к воронке, надеясь, что в одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает. Вскоре начался пулеметный огонь. И я не знал наши это, или по нам бьют, но лучше не высовываться из воронки.
Рядом со мной с шипением падает небольшой снаряд. Я не слышал, как он летел, поэтому сильно вздрагиваю от испуга. В следующее мгновение меня охватывает беспричинный страх. Я здесь один, я почти совсем беспомощен в темноте. Быть может, откуда-нибудь из воронки за мной давно уже следит пара чужих глаз и где-нибудь уже лежит наготове взведенная ручная граната, которая разорвет меня. Может настал мой последний день. А ведь после сегодняшней битвы, меня ждал отпуск. Как все меняется. Что же произошло?
Голова у меня гудит от суматошно толкущихся в ней мыслей. Я словно на яву вижу проволочную сетку, у которой стоят русские с их развевающимися бородами. Они смотрели на меня своими странными глазами. Абсолютно дикие и звериные. Они жаждали вырваться из своего лагеря, в котором их держали. Они хотели посадить туда меня. Нет. Они хотели растерзать меня как животные. Я попытался выбросить эти мысли из головы.
По моему телу студнем расползается расслабляющее мускулы желание лежать и не двигаться. Руки и ноги накрепко прилипли ко дну воронки, и я тщетно пытаюсь оторвать их. Прижимаюсь к земле. Не могу стронуться с места. Чуть-чуть приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Я так напряженно вглядываюсь во мрак, что у меня ломит в глазах. В небо взвивается ракета, и я снова пригибаю голову. Я веду бессмысленную, отчаянную борьбу с самим собой, хочу выбраться из воронки, но все время сползаю вниз. Кабан мог бы спасти меня, как и всегда. Он словно бросал мне вызов: "ну же, возьми меня. И отступит боль. Все прекратится" А нога ныла все сильнее.
Где-то с треском рвется снаряд. Сразу же за ним - еще два. И пошло, и пошло. Огневой налет. Стучат пулеметы. Теперь остается только одно - лежать, не трогаясь с места. Дело, кажется, кончится действительно атакой. Вот только кто атаковал? Повсюду взлетают ракеты. Одна за другой. Затем я замираю. Где-то брякает металл, шаркают и топают приближающиеся шаги. Кто-то наступал. Каждый нерв во мне сжимается в холодный как лед комочек. Что-то с шумом проносится надо мной - первая цепь атакующих пробежала. Только одна распирающая череп мысль сидит в мозгу: достать кабана и я буду спасен.