[15.07.1940, 07:12 (брл). Окраина Берлина, старый одноэтажный дом]
Хлеб, кусок шпика, две луковицы, пакетик с солью. Всё как всегда. Фрау Марта ещё раз оглядела разложенный на свежей, пахнущей типографской краской, газете обед, собранный ей для своего младшего сына, после чего аккуратно, стараясь ничего не помять и не испачкать, свернула газету в аккуратный свёрток.
Курт уезжает сегодня, наверное, ночевать не придёт, он и сам пока не знает, куда поедет. Куда начальник скажет - туда и поедет. Надо же, как время-то летит! Кажется, совсем недавно фрау Марта качала его на руках и пела ему колыбельные песни, а вот гляди ж ты, вырос как-то незаметно. Работать пошёл. Шестнадцать лет уже, пора. Работник.
Вот и ему теперь обед собирать приходится. Конечно, в дороге покушает где-нибудь горячего, найдёт. Не всё же время они ехать будут, остановки-то у них тоже случаются, хотя бы для того, чтобы воду залить в паровоз. Ну, а если уж никак еды нормальной не достать, вот тут-то свёрток и пригодится. Шпик свежий совсем, фрау Марта сама его приготовила, он у неё очень вкусный получается, все три сына очень шпик её любят. Младшенькому, Курту, она половину куска в дорогу отрезала, а вторая половина старшему останется. Проснётся - покушает. А то он пришёл сегодня, даже и есть не стал, сразу спать завалился, устал сильно. Адольф её обычно по ночам работает. Правда, что он там, в типографии делает, Марта так и не поняла, хоть Адольф и объяснял ей. Да на что ей это надо? Она и читает-то кое-как, по слогам. Не женское это дело, книжки всякие читать. Книжки мужчины пусть читают, она и без книжек обойдётся. Вон, Адольф пару газет свежих притащил, из числа тех, что они напечатали этой ночью. Так что, фрау Марта читать их будет? Нет, конечно. Одна на растопку пойдёт, а во вторую она Курту покушать завернула в дорогу.
А шпик-то хорош как! Ммм… Жалко, Фриц не попробует, удался шпик в этот раз. Ну, Фрица, наверное, и так хорошо кормят. Он в последнем письме написал, что его перевели на новейший германский корабль, линкор "Бисмарк", чем Фриц очень гордится. Да, Фриц у неё герой. Вот выйдет он на своём корабле в море, так англичане и узнают, кто на самом деле "владычица морей", Англия или Германия. Фриц им ещё покажет…
[15.07.1940, 08:07 (брл). Берлин, железнодорожный грузовой терминал]
- …Герр Шильке, я пришёл!
- А, Курт, пришёл?!
- Ага, герр Шильке.
- Так. Вчера Мюллер заболел, придётся тебе подменить его сегодня.
- Хорошо, герр Шильке. Мне куда сейчас?
- С восемнадцатой бригадой поедешь, вместо Мюллера.
- А куда?
- О! За границу поедешь, как большой, понял?! И чтобы вёл себя там прилично. Девок русских не лапай. Ну, без их согласия не лапай, я в виду имел.
- Я… русских? Я в Россию поеду?
- Угу. В Брест пойдёте, через Варшаву. Там русской команде передадите - и обратно. А дальше пусть у русских голова за эти станки болит. Если и повредят что по дороге - это уже не наше дело.
- Хорошо, герр Шильке. Идти-то куда мне?
- Ко второму иди, там они грузятся. А Максу скажи, что он проиграл. Не голопятка это, а голомянка. Осёл он, Макс. В Байкале голомянки водятся, а Макс осёл…
[15.07.1940, 13:21 (брл). Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности, внутренний двор]
- …Так что, поджигать, господин группенфюрер?
- Погоди. Мюллер?
- Думаю, ждать дальше бессмысленно. Всё, что только возможно было собрать, мои люди собрали. У одного старичка его экземпляр выкупили аж за семьдесят рейхсмарок. Тот решил, что это раритет будет, раз гестапо скупает. Никак добром отдавать не хотел.
- Он хоть жив остался, старичок-то?
- Ему повезло. Я разрешил до ста рейхсмарок за экземпляр платить, если почему-то конфисковать невозможно.
- А если бы и на сто не согласился?
Мюллер пожимает плечами, разводит руки в стороны и говорит фельдфебелю с объёмистым металлическим ранцем за плечами:
- Поджигай.
Фельдфебель бросил вопросительный взгляд на Гейдриха, дождался кивка, вежливо попросил обоих начальников отойти на несколько шагов назад и поднял трубу, которую до этого держал в руках, опустив её вниз.
Тугая струя пламени вырвалась из ручного огнемёта и мгновенно поглотила лежащую на грязном асфальте кучу газет. "Берлинский вестник автолюбителя", последний номер. Газету Гейдрих закрыл своей властью, редактор-алкоголик поедет лечиться в концлагерь. А весь последней номер только что скрылся в пламени огнемёта. Там сгорело почти всё, что только гестапо смогло найти и либо конфисковать, либо выкупить. Все 2994 экземпляра. При общем тираже в три тысячи экземпляров. Ещё два экземпляра находились сейчас в личном сейфе Гейдриха. Просто так, на всякий случай. Оставшиеся четыре экземпляра, скорее всего, уже погибли. Во всяком случае, люди Мюллера их не нашли…
[15.07.1940, 22:38 (мнск). Брест, железнодорожная станция Брест-товарная]
- …Ну, а теперь за солидарность рабочих СССР и Германии!
- СССР! Корошо!
- Конечно, хорошо, чурка немецкая.
- Сталин, корошо!
- Ещё бы! Сталин - это Сталин, понял?! Дружба! Фройндшафт!
- Трушба!
- Опп-она! Петрович, беда!
- Чего у тебя там?
- Так это, колбаса закончилась. А у нас ещё четвёртый пузырь почти полон. И чего делать?
- Да, здоровы немцы закусывать. Всю колбасу у нас сожрали, черти.
- Слыш, а может у них попросить? А то чего, и водка наша, и закуска наша. Непорядок.
- Ну, попробуй, попроси.
- Эй, чурка, слухай сюда. Вишь, колбаса закончилась у нас. У вас есть чего покушать? Ну, ням-ням. А то чем закусывать-то станем? Ну, ладно ещё я с Петровичем. На крайняк мы и без закуски можем. А вас же, чертей, самих развезёт, вы же квёлые. Слыш, пацан, а ну, пошустри давай, поищи по углам-то. Небось, есть чего у вас.
Всего через десять минут объяснений Курт понял, что от него хотят эти русские. У них закончилась колбаса, и стало нечего кушать. Поначалу Курт даже обрадовался тому, что колбаса закончилась, ибо вкус её был очень непривычным и Курта с неё мутило. А может, мутило его и не от колбасы, а от русского шнапса, который Курт попробовал сегодня впервые в жизни. Но не выпить с русскими он не мог, никак не мог. Они ведь всю их бригаду экспедиторов пригласили, всю-всю. Значит, и Курта тоже, хоть тому и шестнадцать лет всего. И Курт вместе со всеми сидел на полу товарного вагона, в котором поедут дальше уже принявшие у них груз русские, пил шнапс и заедал его странной русской колбасой. Курт невероятно гордился тем, что взрослые мужчины пригласили его в своё общество и общаются с ним, как с равным. Он даже за этот вечер чуть-чуть успел выучить русский язык. Вот вернутся они завтра домой в Берлин, и Курт обязательно похвастается своими новыми знаниями перед матушкой. Оказывается, его должность "помощник экспедитора" по-русски звучит гораздо короче: "чурка".
[16.07.1940, 09:44 (мск). Немного восточнее Витебска, товарный вагон]
Хороша водка была, ой хороша! Даром, что в Москве самой купили, в госторговле. С тем самогоном, что о прошлой неделе Петрович притащил, и сравнивать смешно. Небо и земля просто. Голова с такой водки и вовсе не болит, ой хороша. Жалко, мало купили. Знали бы, что такая хорошая, побольше бы взяли. Да ещё и немцы эти навязались, экспедиторы берлинские. А не угостить нельзя, не по-человечески было бы, они ведь помогли здорово, когда на наши платформы станки перегружали, без них раза в два дольше проваландались бы, да ещё и сломали бы чего-нибудь наверняка. Хотя, немцы в основном на колбасу налегали, не на водку, но всё равно больше бутылки на всех выжрали. А им с Петровичем всего чуть меньше, чем по полтора пузыря на рыло и досталось. Маловато.
Немцы же слабы пить против наших. Сидят, цедят по капельке. Пацан тот белобрысый, что сало достал откуда-то когда колбаса совсем закончилась, так тот пацан и вовсе с половины стакана на пол завалился. Лежит, бормочет чего-то. Его потом свои подхватили, да утащили куда-то, сам-то он уж и идти не мог.
Хотя сало пацан знатное достал, это он молодец. Хорошее сало было. Жалко, мало. Впрочем, всё равно закусывать теперь нечего. Остановок до самого Воронежа не будет больше. А в Воронеже к эшелону Афанасий Кузьмич подсядет, у него-то не забалуешь. Он запах с пяти метров чует. А уж если на рабочем месте застукает за этим делом, то тут уже и статьёй попахивает. Строг он, Афанасий Кузьмич. Впрочем, оно, может, так и надо.
Григорий Степанович тяжело вздохнул, сунул в рот последний кусочек немецкого сала, скомкал газету, в которую оно завёрнуто было, да и выбросил ту в приоткрытую дверь теплушки. Кажется, у Петровича ещё остатки самогона были. До Воронежа время есть, тащится эшелон медленно. Может, успеет запах выветриться?..