Я неуверенно взял красивую темно-синюю чашку с дымящимся кофе, от которого кроме запаха кофе веяло еще и ароматами роз, мяты и еще каких-то неведомых мне травок, сделал небольшой глоток и вдруг почувствовал почти мгновенное небольшое облегчение. Я сделал второй глоток, потом третий и допил чашку до дна. Болезненное состояние исчезло, и мне расхотелось курить. Я с улыбкой взглянул на Полину, которая успела отойти к окну, и спросил:
– Полина, а что это за чудный напиток ты мне подсунула и не в нем ли кроется секрет твоей молодости? Если его продавать, то можно неплохо заработать.
Полина обернулась, и ее лицо сделалось грустным, она сказала:
– Ты такой же материалист, как и твой папаша Спирин, я этого не уважаю, потому что жизнь полна стихов и музыки. Я могу сказать тебе, что в этом напитке нет никакого секрета, его тяжело и дорого приготовить, поэтому его массовое изготовление нерентабельно, но могу также сказать, что в нем есть секрет, как во всем на свете. Ты лучше ешь свой завтрак и пойдем гулять, я уже тысячу лет не была в Павловском парке.
Почти не удивившись известию об отце, я взялся за яичницу с ветчиной, луком и помидорами, которая оказалась необыкновенно вкусной (дома по утрам я обычно пил только несладкий чай с тонкими кусками булки – старшая Александра боялась потолстеть и частенько сидела на диете), и сказал:
– А мне сегодня приснился мой отец Спирин в образе огромного питона в полицейской форме, он читал "Гамлета" и сделал мне комплимент относительно моей внешности, вернее, комплимент сказала мама, она тоже была во сне, так вот, мама сказала, что у меня и у Спирина абсолютно похожие лица.
Полина, стоявшая у окна, не согласилась:
– Дмитрий не был похож на питона, внешность у него, конечно, с точки зрения многих, была довольно специфическая, но это был мужчина в моем вкусе: сильный и красивый, как божественный кузнец Гефест.
Я заулыбался и сказал:
– Вот чудеса, я только в сорок лет узнал, что моего отца зовут не Константин, а Дмитрий. Константин Арбатов, судя по фотографиям, был красивым мужчиной, и мама моя тоже красивая женщина, поэтому меня всегда удивляло, что я на них совершенно не похож, а мама все время меня убеждала, что мой папа – Константин Арбатов. Не пойму, зачем она это делала?
Полина пожала плечами:
– Она очень любила Константина и ненавидела Спирина, потому что всегда боялась его несокрушимой воли. Я же не выносила Константина, потому что он был безвольным слизняком, что он и доказал своим сумасшедшим поступком – спился за два года и умер прямо в постели твоей матери от передозировки алкоголя, сердце не выдержало такого издевательства и остановилось. Представляешь, "скорая" прибыла через три минуты после вызова, и его не смогли откачать, а мужику было всего-то чуть за тридцать. А твой отец Дмитрий совершенно не такой, его ерундой с пути выбранного не собьешь, даже если это не совсем истинный путь, да и внешне он красивее Костика в десять раз, как Гефест во много раз красивее этого женственного Аполлона. Теперь понял, почему ты, а не кто-нибудь другой в моей постели?
Я с аппетитом доел завтрак и ответил:
– Теперь понял, моя богиня. Меня моя внешность не пугает, потому что я привык к ней с рождения, меня пугает и восхищает твоя, потому что с такими красотками я еще не спал, обычно девяносто девять и девять десятых процентов красивых женщин смеялись надо мной, и я к этому привык и не обращал внимания, а тут вдруг судьба подарила мне тебя, и я не знаю, что делать.
Я встал с кровати, подошел сзади к Полине, положил руки ей на плечи, поцеловал в абсолютно черные, без малейшей седины, волосы, и повторил:
– Я вытащил выигрышный билет и не знаю, что с ним делать. А от твоих волос пахнет розами и мятой, как вчера. Каким шампунем ты пользуешься?
Полина резко развернулась, прижалась ко мне, крепко обняла мою мускулистую спину и проговорила:
– Розы и мята – это мой запах, и моему последнему супругу он страшно не нравился, он покупал мне шампуни с другими запахами и обливал ими с головы до ног.
Я бережно обнял эту бесподобную женщину и сказал:
– Он несомненно был дураком, у тебя божественный запах, меня он пьянит, как песнь соловья в весеннем лесу.
Женщина не согласилась:
– Но песнь соловья и запах моего тела – это же совершенно разные вещи.
Я пожал плечами:
– Я лишь попробовал выразить свои ощущения.
Полина поцеловала меня в губы и сообщила то, что я уже и так давно почувствовал:
– Игоречек, а твой "божественный молоток" уже встал.
Странно, одна из моих Александр называла его боровиком, вторая – пузатым кашалотом, одноклассница Бубнякова – пнем безобразным, а тут – "божественный молоток". Это название мне понравилось больше всего. Я довольно заулыбался, легко поднял Полину на руки и отнес ее к постели, шепнув:
– А в Павловск мы поедем чуточку позднее.
Полина возбужденно засмеялась и согласилась со мной:
– Да, Игоречек, Павловск немного подождет.
Мы любили друг друга до вечера, забыв обо всем на свете, кроме еды, конечно – каждые два-три часа мы выскакивали на кухню и съедали за четверых, точнее, я съедал за троих, а Полина только за себя, она мало ела, поэтому я всякий раз спрашивал ее:
– Полина, милая, а я не пугаю тебя своим зверским аппетитом?
Полина мотала головой из стороны в сторону и успокаивала меня:
– Не переживай, Игоречек, сильные мужчины и должны много кушать.
Я удивился:
– Странно, а все мои женщины считали меня слабым.
Улыбающаяся Полина подложила в мою тарелку еды и заключила:
– Милый, значит, это были не твои женщины.
Уже далеко за полночь мы уснули в объятиях друг друга, улыбающиеся и удовлетворенные. Спасибо тебе, господи, за царский подарок.
Рано утром Полина разбудила меня: А мной управляют целых три женщины – Львица, Козерог и Рыба (чуть было не сказал Лебедь, Рак и Щука)…
– Вставай, Игоречек, ведь сегодня уже понедельник и тебе пора ехать на работу, завтрак на столе в кухне.
Твою мать! О работе, об этой сраной работе я абсолютно забыл. Время в объятиях Полины остановилось, и два дня промелькнули, как две секунды. Банк мы еще не ограбили, значит, надо ехать на завод и точить металл.
Я принял душ, почистил зубы, натянул на себя парадный костюм, в котором приехал в гости к Полине, и вошел в кухню. На столе стояло несколько видов салатов, дымящийся плов из баранины в огромной тарелке и большая чашка знаменитого Полининого кофе, рецепт которого она мне так и не открыла. На Полине был надет светлый коротенький халатик, почти полностью оголяющий ее стройные ноги, я поцеловал ее в румяную щеку и буркнул:
– На завтрак я съел бы тебя, царица.
Она улыбнулась, довольно сильно оттолкнула меня и сказала:
– Меня ты съешь на ужин, милый, а сейчас быстрее жуй, ты почти опаздываешь.
Я взглянул на часы, согласился с Полиной, сел за стол, умял все ею приготовленное, вызвав улыбку на ее божественном лице, и поехал на завод. По дороге я вдруг понял, как мне следует поступить: я возьму внеплановый отпуск по семейным обстоятельствам, ведь у меня пятеро детей и начальник мне не откажет, впрочем, если он помнит последний вечер, то не откажет наверняка. Твою мать! За эти два дня с Полиной я совсем забыл о последней сцене на заводе. Не знаю теперь, как со Славиком и Кацем встречаться. Во всем виноват спирт. Все, спирта больше не пью.
Как говорит моя мама, если мужчина безвольный и слабый, значит, им плохо управляет его женщина.
Большинство людей в автобусе дремало, потому что час еще был ранний и люди не успели до конца проснуться. Только один маленький мужичок неопределенного возраста, стоявший рядом со мной, пел довольно громко старую военную песню "Врагу не сдается наш гордый "Варяг"". От мужичка сильно пахло водочно-пивным перегаром, на первом же повороте он упал на меня и сказал: Я сделал удивленное лицо и спросил в свою очередь:
– Извини, братишка, сегодня в море выходить опасно, потому что штормит сильно, не менее семи баллов, хотя вчера было не меньше девяти и ничего, все выжили, так что будем выходить в любой шторм. Так командарму можешь и доложить, кавторанг носатый, у вас, у кавторангов всегда такие огромные носы и маленькие глазки.
Я пообещал доложить командарму, что в Багдаде все спокойно, и вышел из автобуса, потому что он тормознул рядом с моим заводом.
Через десять минут я пожал руку начальника цеха Каца и сообщил, что мне необходим отпуск вне графика из-за семейных обстоятельств. Кац не стал возражать, потому что многие болевшие из бригады в конце лета вышли на работу и в эту самую минуту вместе с бригадиром Власовым уже привычно заряжались перед сменой техническим спиртом. Я написал заявление, начальник цеха его прочитал, сказал, что отпускные мне сейчас не начислят, и вдруг спросил:
– Игорь, а ты знаешь, что Славик Ершов повесился у себя дома на крюке для лампы? А перед этим он позвонил мне и сообщил, что жизнь без тебя и твоей взаимной любви ему не нужна, а поскольку ты любишь меня (и он это видел в пятницу собственными глазами), то он уходит из жизни по собственной воле, что он и сделал, дурррак.
Кац заглянул мне в глаза сквозь свои толстые очки и спросил:
– Игорь, а ты и вправду меня любишь?
Я честно ответил:
– Иосиф Ромуальдович, я вас уважаю как начальника, но не люблю в сексуальном смысле.
Кац обрадовался: