Она говорила так, будто это было естественно, словно это была случайность, с кем не бывает.
– Да…
Мой голос задрожал.
От злости. От ужаса.
– Да как так можно!…
Конечно.
Судя по её рассказу, такому вообще не стоило удивляться – в лучшем случае, вместо отца ударила бы её мать, ударила чем-нибудь, а не рукой.
– Они никогда не вели себя как родители – но я никогда не думала, что они сделают что-то недопустимое для родителей. Я удивилась.
– Удивилась, говоришь…
– Я не смогла скрыть изумления.
– Разве они не холодная семья?!
– Они не семья. Но они холодны, да, – сказала Ханекава ледяным голосом.
– Возможно, они слишком охладели или замёрзли. Я наконец-то смогла принести равновесие. Значит, я сама виновата.
– Не может такого быть. Не можешь ты быть виновата…
Потому что ты всегда права.
– За что он так?
– Да ни за что, по сути. Я неосторожно заглянула в работу, которую он принёс домой, и он ударил меня. Мать стояла и молча смотрела. Вот и всё.
– Вот и всё, говоришь.
Ни за что – действительно.
Действительно, вот и всё.
Настолько "вот и всё", что и добавить нечего.
– И как же за такую мелочь отец может ударить дочь?
– Подумай, Арараги-кун. Представь, тебе сорок, представь семнадцатилетнего ребёнка, с которым ты незнаком, который ведёт себя так, будто знает, о чём говорит. Разве это не разозлит и не оскорбит тебя?
– …
Семнадцатилетний ребёнок, с которым ты незнаком.
Что это за мазохистский взгляд.
Он ещё страшнее, чем то, что Ханекаву ударил отец.
Нет, это не был страх.
Я понял, почеум дрожал.
Я чувствовал себя неуютно.
Я не заимствовал слова Ошино.
Это чувство было во мне – мои слова, мои настоящие чувства.
Из-за Ханекавы Цубасы я чувствовал себя неуютно.
Хоть она и не звала их семьёй, хоть она и сказала, что они подделка, хоть она и чувствовала холод – теперь Ханекава Цубаса защищала своих родителей.
Я не знал, от меня, от общества или ещё от кого.
В любом случае.
Она хотела защитить родителя, который не был родителем.
Родителя, ударившего свою дочь.
Ханекаву.
Как её друг, я чувствовал себя неуютно.
Что с ней.
Что за чертовщина.
– С насилием ничего не поделать? О чём ты? Разве это ты должна говорить? Разве это не самое непростительное…
– Всё хорошо, это случилось всего один раз, – сказала Ханекава.
Нет.
Я дал ей сказать.
– Кстати говоря, напомню, что ещё недавно я ударила тебя, Арараги-кун. Ты зол на меня?
– Нет, это…
Это моя вина.
Хотя цель оправдывала средства, неудивительно, что парень, задравший юбку одноклассницы, получил пощёчину.
– Видишь? Следовательно, ничего не поделаешь.
Ханекава невинно улыбнулась – она не пыталась казаться сильной или заслужить мою симпатию, она говорила абсолютно искренне.
– Такая уж я – если меня бьют, ничего не поделаешь.
– …
Не то чтобы я забыл все слова.
Нечего забывать.
Нечего говорить.
Интересно, как Ханекава восприняла моё молчание…
– Помни, ты обещал, Арараги-кун, – напомнила она.
Она подошла на шаг ближе.
Она говорила так, будто инструктировала меня:
– Ты обещал, Арараги-кун. Ты обещал, что никому не расскажешь.
Никому.
Ни своим сёстрам. Ни своей семье.
– Ни школе, ни полиции.
Нет.
Я неправильно понял. Не только.
Я пообещал не напоминать об этом самой Ханекаве.
Вот что имела в виду Ханекава.
Рассказывая всю правду, она ограничивала меня.
Она заставила принести ей клятву, чтобы запутать меня – ради её родителей.
Чтобы защитить.
Отца, который ударил её.
Мать, которая просто смотрела.
Двух совершенно чужих людей.
– Н-но как я могу…
Почему-то я задохнулся, видимо, из-за дрожи.
– …сдержать такое обещание.
– Прошу, Арараги-кун, – сказала Ханекава.
Всегда искренняя Ханекава Цубаса склонила голову перед столь неискренним человеком, который легко мог нарушить обещание.
Склонила очень низко.
Склонила голову с косами так низко, что я испугался, что её спина сломается, так низко, будто она тонула во тьме.
– Никому не говори.
– Ханекава, но я…
Я всё ещё колебался, но Ханекава как машина повторяла те же слова:
– Никому об этом не говори. Если ты будешь молчать, я сделаю что угодно.
– Э?! Правда?! Ханекава сделает для меня что угодно?! Ура!
Я заглотил наживку.
– А… Арараги-кун?
Я застыл в позе победителя, подпрыгивая на месте и крича от радости, а Ханекава уставилась на меня, не пытаясь скрыть изумления, и сделала шаг назад. Даже два или три шага.
Как будто её сердце было намного дальше.
Но в тот момент меня это не волновало.
Ханекава сделает для меня что угодно?
Ханекава Цубаса?
Если я буду молчать?!
– Ох, что мне делать. Что бы у тебя попросить, что бы у тебя попросить… Что бы лучше всего у тебя попросить? А, подожди. Не волнуйся, в такой момент нужно хранить хладнокровие. Ты должен быть серьёзен. Воспользуйся беспрецедентным шансом.
– Ч-что? Вот так ты реагируешь? Что за цирк? Разве в такой момент ты не должен быть тронут моей искренностью и с сомнением пообещать хранить молчание?
– Искренность? Что это?
Идёт она лесом.
Не имея сил сдержаться, я ходил туда-сюда без всякой цели, затем стал нарезать круги. Третья сторона нашла бы такое поведением крайне подозрительным, но меня не волновало общественное мнение. Меня даже не волновала нахмурившаяся Ханекава.
– Всё. Когда ты так говоришь, я даже не знаю, что выбрать. Чёрт, моя нерешительность так мешает. В такие минуты мужчина из мужчин смог бы моментально выбрать.
– Я думаю, это был бы худший из мужчин…
Ханекава была в ужасе.
Она была готова пуститься в бегство.
– Скажи, Арараги-кун. Помнишь нашу серьёзную беседу несколько минут назад?
– Нет.
– Не помнишь?
– Кто такой Арараги-кун?
– Ты и своё имя забыл?…
"Какой непредсказуемый поворот", – вздохнула Ханекава, держась за голову. Я был рад, что смог так шокировать её тем, что забыл своё имя, но неважно, как звали этого скромного дурака. Важны только слова, которые Ханекава сказала только что.
– Да, Ханекава Цубаса-сенсей готова ублажить Арараги-куна, я сделаю всё, что ты мне прикажешь ~☆.
– Я этого не говорила!
Ханекава разозлилась.
Но её ругань на меня никак не повлияла.
– И кто такая "Ханекава Цубаса-сенсей"?!
– А, прости. Я размышлял о том, как буду себя вести, если ты будешь играть роль учительницы, и по ошибке озвучил эти мысли.
– Что за чушь у тебя в голове?!
– Эй, Ханекава, так о чём мы говорили?
– Ох…
Несмотря на то, что ее переполняло недовольство, честность девушки не позволяла ей отступиться от своих слов и отказать мне.
– Никому не говори.
– Не это! То, что сразу после этого сказала.
Впервые я слышу эти слова.
Они звучат так свежо!
– Если ты никому не расскажешь, я сделаю что угодно…
– Я не слышал тебя из-за электромагнитных волн из космоса! Повтори ещё раз вторую половину!
– …
Ханекава больше не хмурилась, её взгляд прожигал меня насквозь .
Ух.
Если возможно, я бы хотел, чтобы она сказала это, сгорая от стыда, с пылающими щеками, но о таком я не попрошу. Меня устроит полное подчинение, даже если в сердце она будет презирать меня.
…Может, это все моё воображение, но мне кажется, будто презрительный взгляд сейчас принадлежит не одной Ханекаве. Мне даже кажется, будто я слышу, как люди, попавшие сюда после экранизации, смотрят на меня и внезапно закрывают книгу.
Неважно.
Кто-то, возможно, важный человек из прошлого говорил мне, что надо жить, оставаясь самим собой, невзирая на мнение других людей. Спасибо тебе, герой из прошлого.
– Я сделаю что угодно, – повторила Ханекава.
Впечатляюще монотонный голос.
– …
Как я и думал, монотонный голос меня не устроил.
– Прошу, больше эмоций.
Тот, кто хотел абсолютного подчинения, как ни странно, просил, низко склонив голову.
– Пожалуйста, считай, что в этот монотонный голос вложены всем мои чувства к тебе.
– Не может быть, Ханекава, поверь в себя. Ты можешь лучше!
– Я-сде-ла-ю-что-у-год-но.
В этот раз уже не монотонный – эти слова наполнены яростью, по-настоящему зловещие слова.
Похоже, она не сделает для меня что угодно.
Крайне маловероятно, что она хотя бы палец о палец ударит для меня.
– Пф… я не проиграю.
Я не проиграю её злости.
Она пообещала.
А значит, я могу делать что угодно.
Я на сцене.
Это театр одного актёра – Арараги Коёми.
– Ты сделаешь что угодно, хм… но что бы такое у тебя попросить? Так много вариантов, что я не знаю, какой выбрать! Лучше бы списком! Прямо сейчас мне нужна самая чёткая формулировка! Ты должна была лучше заставлять меня учиться!