- Господи, прости меня за столь дерзкий поступок и соизволь выслушать! - тут же воскликнул Птолетит, и его слова эхом прокатились по безмолвной равнине.
Светлый лик Господа озарился приветливой улыбкой.
- Я готов выслушать тебя, ангел мой, оттого я и здесь. - Просто сказал он, и, взяв Птолетита за руку, подвел к ближайшему плоскому камню.
- Давай-ка присядем и побеседуем, друг мой! Ведь я давно жду твоего появления.
- Правда? - Удивился Птолетит.
- Да, с тех самых пор, как тебя одного среди многих стали глубоко волновать некоторые вопросы.
Птолетит с облегчением вздохнул, и в голове его невольно пронеслась мысль сожаления о том, что он не посмел раньше придти к Господу.
Они разместились на камне немного поодаль друг от друга, после чего Птолетит выжидательно взглянул на Всевышнего. Создатель, в свою очередь, вопросительно взглянул на неугомонного ангела, хоть и наперед знал то, на чем тот попытается сейчас сосредоточить все его внимание.
- Я слушаю тебя, Птолетит, - сказал он, и в знак внимания склонил перед ангелом свою мудрую голову.
Птолетит, вмиг почувствовав облегчение от такого непредвиденно легкого стечения обстоятельств, ощутил, как мысли в его голове тут же упорядочились, выстроившись в логический ряд, а язык, развязавшись сам собой абсолютно без всяких на то усилий, произнес вопрос.
- Скажи, Господи, отчего человечество, созданное тобой в совокупе своем так безжалостно и жестоко по отношению не только к окружающему его Миру, но и друг к другу?
- О! Это сложный вопрос, на который нет однозначного, готового ответа. В этом следует разобраться Птолетит, и если ты хочешь постичь всю глубину последующего ответа, наберись терпения и приготовься к долгой беседе.
Неистовый ангел, вмиг став покорным, приложил руки к груди и с благоговением взглянул на Всевышнего.
- Я готов к долгому разговору, Господь мой, ибо это не дает мне покоя!
- Дело в том, что создав человечество, я не имел цели создать зло, которым оно оперирует! Человек сотворил зло сам, и в этом, в большей степени, выражается свобода, дарованная ему мной!
- Как это? - удивился Птолетит.
- Очень просто! Зло, - это своего рода предательство, совершаемое в условиях свободы.
- Предательство к кому?
- Предательство к своему создателю, то есть ко мне!
Птолетит вновь изумленно посмотрел на Бога. А тот, улыбнувшись, продолжил свои рассуждения.
- Дело в том, что при создании человечества я даровал ему определенную несвободу, однако, признав такой акт несправедливым, я вынужден был подарить ему и равнозначную свободу!
- И в чем же проявляются эти две стороны медали? - поинтересовался Птолетит.
- Несвобода, - или нравственный закон, прежде всего, обусловлена моим присутствием в человеке, и к ней можно отнести такие категории как любовь, совесть и нравственность, - одним словом, все то, чем люди способны выделяться из остального живого Мира! Свобода же - истинна! И она заключается именно в самом человеке, а если сказать точнее, - в человеческой самонадеянности! Ибо самонадеянность есть ни что иное, как слепота человека, отрекшегося от Божьего закона и не ведающего, что он творит!
- Не ведающего, что творит! - горестно произнес Птолетит и покачал головой.
- Да, Птолетит, люди свободны в своем желании оставаться слепыми.
- Так зачем же ты дал им эту свободу?
- Я не хотел сделать людей лишь рабами моими! Ибо в одной только несвободе не сможет осуществляться предназначение человеческое!
- А в чем оно, это предназначение?
Создатель лукаво взглянул на своего собеседника.
- А этот вопрос и вовсе неизмерим в понятиях. Он поддается только чувственному восприятию, которое заключается, прежде всего, во времени и познании!
- Я полагаю, что этот вопрос неизмерим для всех, кроме тебя, Господи?
Создатель улыбнулся.
- Совершенно правильно! Однако на этот счет я могу тебе сказать только то, что предметное осознание человеческой роли будет означаться в темпе медленных эпох и веков, и это лично для тебя, Птолетит, вполне приемлемо!
Взгляд Птолетита помрачнел.
- Ты хочешь сказать, что я на протяжении столетий буду вынужден смотреть сквозь пальцы на все человеческие прегрешения, и ждать незначительных перемен, которые в течение всего этого времени будут медленно подводить безжалостное человечество к какому-то его предназначению, задуманному тобой?
- Не кипятись, мой друг, ибо все, касающееся твоей критики в данный момент, имеет гораздо большее значение, чем ты себе представляешь. В предназначении человеческом видится не только судьба цивилизации, если рассматривать ее как отдельный элемент! Ведь человечество, ко всему прочему, является одной из деталей вселенческого процесса, встроенной в этот процесс, а потому вынужденной последовательно развиваться, участвуя в нем.
- Ты говоришь сейчас о человечестве в целом, как о механизме, но меня эта общая схема его развития не волнует, ибо боль моя проявляется в сопереживании за каждую отдельную человеческую душу! Ты же уводишь меня от этой темы, пытаясь прикрыть ее глобализацией своих идей, но от этого мои страдания, увы, не уменьшатся!
Птолетит, отчаявшись, безнадежно махнул рукой.
- Ты напрасно спешишь с выводами, Птолетит! Ведь я вовсе не увожу тебя от темы, а только пытаюсь подойти к ней таким образом. Говоря о роли человечества в темпе медленного течения эпох, я хочу сказать только то, что в развитии своем оно еще слишком молодо, и, отступив от закона моего, в силу дарованной свободы, идет вслепую куда попало, не ведая по молодости своей, что путь его, в конечном итоге, к закону и приведет! Однако человечество, обладая дарованной свободой, упрямо, а упрямству истину признавать несвойственно! Вот оно и копошится в этой своей мнимой свободе, и это, Птолетит, неизбежно!
- Ты говоришь, что в конечном итоге человечество все равно придет к закону?
- Безусловно!
- И что же, тогда исчезнут страдания?
- Конечно! Ведь люди, испробовав все, поймут, наконец, что избежать страданий и обрести свое счастье возможно только соблюдая закон. Они поймут, наконец, что и дан он был им именно для этой цели!
- Но, ведь до этого на Земле случиться еще столько бед! Не слишком ли велика цена твоей цели?
- Нет! Ибо в этом как раз и заключается предназначение человеческое!
- Но, как же быть мне? В чем я должен найти для себя утешение?
Всевышний улыбнулся.
- Коль ты приспешник божий, - то в том же, в чем нахожу его я!
- Ты?
- Ну, да!
- Так ты… Ты тоже от этого страдаешь?
- Увы! И может гораздо в большей степени, чем ты!
Птолетит недоуменно воззрился на Бога.
- И в чем же ты находишь утешение, Господи?
- В любви!
- В любви?
- Я нахожу утешение в любви к людям, а отсюда и к всепрощению их прегрешений! Ведь только любовь в истинном своем проявлении может быть милосердной, долготерпимой, не мыслящей зла или отмщения.
- Прости, но мне такое не под силу, даже не смотря на то, что я твой приспешник!
- А это потому, Птолетит, что ты не познал истиной любви! Ибо только истинно любящий может все терпеть и прощать!
- Ну, что ж, выходит, я обречен на страдания!
- Я так не думаю, и мне кажется, что у тебя есть выбор.
- Выбор? Какой?
- Либо оставить все как есть, и обречь себя на вечное страдание, либо познать любовь и найти утешение в ней!
- Ты хочешь сказать, что даешь мне этот выбор?
- Именно так!
- И как же я смогу познать любовь?
- Это решать тебе!
- Но, если… Если я должен буду познать любовь к человечеству, значит и искать ее я должен среди людей.
- Выбор за тобой, Птолетит! Выбор за тобой!
Глаза Птолетита оживились.
- И каким же образом ты позволишь мне это сделать? Как я смогу отличить грань дозволенного и недозволенного тобой в познании этой самой любви?
Создатель лукаво улыбнулся.
- Для тебя я сотру все грани, Птолетит, ибо ты этого заслуживаешь!
- Но!.. - Произнес, было, Птолетит, однако пространство вокруг него тут же померкло и благодатное влияние, снизошедшее на него с появлением Господа, вновь улетучилось, а на другом краю камня, где только что сидел его собеседник, легкой, едва уловимой струйкой закрутился синеватый дымок и тут же растворился в лучах жаркого послеполуденного солнца.
ГЛАВА 3
Серафима сделала последний шаг, сойдя с трапа и очутилась в салоне уютного, просторного лайнера. Стюардесса, молодая красивая девушка с необыкновенно проницательными, серыми глазами, мило улыбнулась ей и жестом пригласила пройти вглубь салона. Отыскав свое место Љ 27 "А", Серафима, обремененная предполетными хлопотами и жарой, вот уде неделю не покидающей город, с удовольствием опустилась в мягкое, обитое синей материей кресло, ощутив приятную прохладу подлокотников, и перевела дух. Спустя минуту она, оценив удобную форму кресла, вольготно откинулась на спинку и закрыла глаза, чтобы расслабиться. Однако через несколько мгновений ресницы ее затрепетали, и она украдкой приоткрыв их, скосила глаза в сторону пустующего рядом кресла.
- Фу! Опять! Что за наваждение! Пора, видно, обратиться к психиатру!