И неожиданно я осознал: из-за бревенчатых степ непрерывным потоком сочились чьи-то мысли. Кто-то был там, в доме, и я не мог понять, кто именно и сколько их. Мысли были одинаковые. Полотно для перевязки. Горячая вода. Противоядия. Чистое белье. Что для холода - болотный мох или свежие листья? Если бы они не наплывали одна на другую, можно было бы подумать, что там только одно существо. Я посмотрел на Эрриэз и с удивлением заметил, что и ее голосок подключился к этому неспешному потоку размышлений. Там были женщины. Ведь только женщины, даже если это и ведьмы, живут в таком простом, добротном и вечном мире вещей. Ни мне, ни Конану даже в голову бы не пришло делать то, чем они сейчас занимались. А для них это было чем-то таким же естественным, как дыхание.
В доме действительно за время нашего отсутствия произошло много перемен.
Гнилая солома, мусор из печки, грязные лоскуты и та необъяснимая дрянь, которая сверхъестественным образом появляется в заброшенных домах, - все это исчезло. Выскобленные до белизны нары были накрыты чистым полотном. Дом был протоплен, но дымом почему-то не пахло. И бесшумно сновали по единственной комнатке женщины. Я так и не понял, сколько их было - пять, семь. Они работали быстро, слаженно, ловко, ничуть не мешая друг другу в тесноте, и все у них получалось легко и красиво. Их белые руки летали над полотном, над ведрами с водой, над какими-то чистыми вещами из глины и бересты.
От них пахло свежестью. Они были разного возраста - и совсем старые, и средних лет, и даже одна девочка была моложе Эрриэз - но все они были одного роста, в похожих полосатых юбках и полотняных блузах с вышивкой, с одинаковыми волосами цвета соломы, заплетенными в косы и уложенными венцом. И глаза тоже у них были похожие, светлые, покорные, видевшие много зим. И голоса звучали так, словно это был один и тот же голос.
Я забился в угол, поближе к печке. Наша Эрриэз, несомненно, была им сестрой или дочерью. Но она, оборванная, загорелая, с пятнами сажи на коленях и блузе, казалась рядом с ними нелепым недоразумением. Она была как подменыш в этой красивой семье.
И теперь Эрриэз стояла посреди комнаты, опустив в растерянности свои исцарапанные руки, а женщины сновали мимо и ни разу не задели ее. Потом она беспомощно оглянулась и, заметив меня, присела рядом, обхватила колени и уткнулась в них лицом.
Я не стал ее ни о чем спрашивать. Рядом с этими женщинами я и сам казался себе чумазым недотепой.
- Они пришли, - неожиданно сказала Эрриэз, всхлипнув.
Я покосился на нее. Она исподлобья подсматривала за женщинами, вздрагивая от волнения.
- Кто они такие, Эрриэз?
- Моя семья. - Она повернулась ко мне и зашептала: - Я так счастлива, Кода. Я так давно не видела их. Видишь ли… - Она густо покраснела и с трудом вымолвила: - Я неряха. И всегда была такой, с рождения. Сперва я вытираю полотенцем чашку, потом протираю им же стол, потом - лужу на полу, а под конец в него же сморкаюсь… Забываю, что ли… - Она слабо улыбнулась. Она не плакала, но губы у нее почему-то распухли и нос покраснел. - Они велели мне уходить и жить среди людей, не позорить семью… И я стала такой, как люди.
- А люди, - подхватил я, - такие же, как эта земля.
Эрриэз подозрительно прищурилась.
- Ты сам дошел до подобных мыслей, Кода?
- Нет, - признался я. - Это Гримнир так говорит.
Гримнир, Гримнир… Никогда ни с кем нельзя ссориться. Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить…
У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом, готовая помочь.
Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит па руках человека, завернутого в плащ, и вскочил.
- Сядь, - бесцветным голосом приказала Эрриэз, - они сделают все, что нужно.
- Это же Конан, - сказал я. - Слушай, Эрриэз, он ведь умер.
- Может быть, и умер, - сказала она. - Разве это так уж важно?
Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от нее - на всякий случай.
- Для кикиморы это, может быть, и неважно, - сказал я наконец. - Но люди, Эрриэз, умирают навсегда.
Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его одежда, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тело. На левом плече кожа была содрана, а через грудь тянулись четыре глубоких пореза, посипевших и распухших - от яда, надо полагать.
Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не изменились только густые жесткие волосы.
Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в чистой глиняной плошке вода.
Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя. Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари закрылся в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел мимо на крыльях песчаной бури… Но теперь я уткнулся носом в угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча, безутешно рыдал.
Глава десятая
Гном и великан
Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно проснулся.
Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером, обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле печки, не заметив, что Код бок мне закатилось полено. И теперь было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое выздоровление.
Свист повторился. Я сел. Было уже утро, о чем я судил по лучу света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо просматривались летние Пыльники - крошечные зловредные человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу обратно в окошко.
Я поднялся и заковылял туда, где на полу лежал Конан, завернутый в чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон. Понимают в этом толк, ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были готовы к подобной неприятности (я имею в виду скоропостижную гибель) и на всякий случай заранее обсудили, кого и как надлежит хоронить. Так, еще год назад мне было поручено закопать безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с его верным мечом. Теперь я вспомнил тот давний разговор и мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не наложил свою волосатую лапу на чудесный клинок.
Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание, поскольку был погружен в горестные думы. Однако тело недовольно задергалось, и с этим я был вынужден считаться. Конан приоткрыл глаза.
- Кода… - позвал он меня.
Слезы немедленно потекли у меня по щекам.
- Все в порядке, - сказал я. - Я здесь. Враги уничтожены.
У него дернулся рот.
- Лежи тихо, - сказал я. - Только вот что. Как ты считаешь, кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно унесу тебя в лес?
Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от радости как-то забыл об этом.
Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал вполголоса:
- Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи, прикидывайся мертвым. У тебя великолепно получается.
Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так заскрипела, что все мои предосторожности тут же полетели к черту. Я выругался, помянув кости пророка Фари, и уже не таясь вышел из дома.
У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был Гримнир, так что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на корточках спиной ко мне и что-то разглядывал. От него во все стороны плыли волны восторга, но что именно привело его в такое расположение духа, я не мог понять.
На шатком чурбачке, прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Эрриэз и жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и она время от времени обтирала его пальцем, после чего облизывалась. Над Эрриэз летала оса. При виде меда мне стало дурно.
А перед Гримниром и лесной девчонкой стояло печальное существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие, спутанные зеленые волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял, что это нечто вроде гнома, и начал прикидывать, кто из нас двоих могущественнее.
Гримнир обернулся и в знак приветствия оскалил все свои зубы. Я предположил, что это улыбка, и криво ухмыльнулся в ответ.
- Привет, Кода, - сказала Эрриэз, догладывая свой хлеб.
Я настороженно переводил взгляд с одной сияющей физиономии на другую. Не нравились мне их рожи. Особенно та, гномья. Я пожал плечами и плотнее завернулся в свой плащ, хотя уже становилось довольно жарко.
- Ну, как там Конан? - спросил Гримнир. - Спит еще?