* * *
- Вот эта квартира, - Маша отдернула золотую плюшевую занавеску.
Ее спутник зашел в круглую комнату башни и обескураженно оглядел золоченые книжные ряды и камин с тремя мраморными кошками, подпирающими ушами высокую каминную полку. Живых кошек почему-то не наблюдалось. К счастью, Миру было не больно-то хорошо и без говорящих котов.
- Я понимаю, ты мне не веришь… - начала Маша.
- Нет-нет, - зачастил он, волнуясь. - Не то чтобы не верю. - Мир взволнованно опустился на диван. - Просто… Давай еще раз все по порядку. Вы пришли в "Центрѣ Старокiевскаго колдовства на Подолѣ" к некой Кылыне. Именно так ее звали?
- Да, - кивнула Маша Ковалева. - Необычное имя.
- И она умерла. Умерла у вас на глазах позавчера днем?
- Да. Четвертого числа.
- И умирая, передала вам свою силу?
- Видимо, - обтекаемо подтвердила Ковалева, вспомнив, как Даша назвала ее "типа богатырем".
- А потом, - продолжал Мир, - некто К. Д. прислал вам письмо и пригласил сюда. И вы поняли, что стали ведьмами.
- Киевицами, - с нажимом выправила Ковалева. - Это не одно и то же! Мы как бы защищаем Киев…
В ее словах не слышалось особой уверенности.
- И как бы владеете им?
- Так написано в книге.
В своей власти над чем бы то ни было Маша была уверена еще меньше. Если требование защищать находилось хотя бы в понятной ей категории обязанностей, власть была понятием, ни разу не надеванным, и даже необъяснимая, но уже ощущаемая ею власть над Миром смущала ее куда больше, чем радовала.
- "Киев властвует над вами, так же как и вы над ним", - продекламировала она. - Но может, это так, образное выражение.
Мир затряс головой, безуспешно пытаясь утрамбовать там объемную киевскую фантасмагорию.
- А потом вы увидели на небе три красных огня? - Вид у него был совершенно несчастным.
- Об этом тоже написано в книге, - извинительно пояснила она. - И огни звали нас в Выдубицкий, дом Терещенко и на Кирилловскую гору, где убили…
- Но почему ты думаешь, что Кылыну тоже убили они? Это же нелогично!
- Почему? - удивилась Маша.
- Потому, - стоило Миру уцепиться за эту тему, как он снова почувствовал под ногами спасительную твердь, - что убийства в Кирилловской были не просто убийствами, а жертвоприношениями. Их совершали согласно одному и тому же ритуалу, с одной и той же целью…
- Найти клад Мазепы!
- Да, клад, - угрюмо кивнул он. - И смерть Кылыны в эту концепцию никак не вписывается. Ее убил кто-то другой… И уж точно не Митя.
- И как Митя мог прокрасться в музей? - радостно согласилась с его невиновностью Маша. - Да еще так, чтоб не сработала сигнализация. Ведь она включилась, только когда Даша…
- Если честно, - ласково остановил ее Мирослав, - я вообще не сильно понимаю, почему ты пришиваешь музей к церкви. Да, подтасовать можно. Но с натяжкой… В милицию ж тоже могут поступить два сигнала одновременно, но это еще не означает, что преступления связаны между собой!
- Потому, - аргументировала Ковалева, - что Кылына сказала: "Я стала первой, но будет и вторая, и третий. И он вновь вернет себе силу, которой был лишен тогда".
- Кто он? - встрепенулся Красавицкий.
- Я не знаю, я об этом еще не думала.
- М-да…
Мир потерянно нахмурился, и Маше оставалось только догадываться, что происходит в его переполненном невозможным сознании.
- Подожди-ка… - Она требовательно потерла висок, выжимая из него забывшееся слово. Ее вопрошающие глаза невольно поискали книгу, а рука раздраженно отмахнулась от поисков и спешно нырнула в карман брюк. - Я тут ночью законспектировала себе кое-что, чтобы потом подумать. Я всегда так делаю, - объяснила она, вытаскивая на свет сложенную бумажку. - А то бессмыслица какая-то: "Страшный обряд или обряд, который невозможно свершить". Если невозможно, зачем писать, как это сделать? И что здесь невозможного? "Чтобы вернуть прошлую власть, следует принести в жертву слепую, слепца и ясную Киевицу, по воле их…"
- Слепую и слепца? - сузил глаза Мирослав.
- И я никак не проассоциировала, ведь слепых никто не убивал! - разъяснила Маша. - А сейчас подумала: "слепыми" книга называет обычных людей! Это просто синоним, вроде "обывателей". Получается, нужно убить женщину, мужчину и Киевицу. Обряд уже закончен! - выкрикнула она. - Но кто же тогда вернул себе власть? Стена только треснула, деньги так и не достали…
- Думаю, что никто. - Мир уронил лицо в ладони и глубоко вздохнул. - Он был просто сумасшедшим… Послушай! - порывисто заговорил он вдруг о другом. - Я должен сказать тебе одну вещь, это важно! Я действительно люблю тебя. Я не знаю, как это получилось. Как-то вдруг… А потом ты изменилась, ужасно изменилась… - Он замолчал, тоскливо вспомнив, как виртуозно врал женщинам раньше. Чем меньше чувств, тем легче мы лжем, что соскучились, и говорим о своих чувствах. Но любовь делает косноязычными даже самых красноречивых. - Ты, наверное, не простишь мне после того, что я с тобой… тебя… тогда… - удрученно похоронил себя Мирослав.
И Маша поняла: он имеет в виду свою пижонскую шутку в институте. Но шутка была такой далекой и неважной, случившейся в позапрошлой жизни, - и все же, пожалуй, именно она, застрявшая, как кость, где-то в глубине гортани, мешала ей проглотить его признания. Заставляла отстраняться от них, испуганно поджимая живот.
Впрочем, имелась и еще одна причина: его любовь к ней была не-ло-гич-на! А если объяснять ее логически, была скорее паническим страхом Мира остаться сейчас одному…
И третья: в отличие от сумасшедшего убийцы, эта нелогичность могла подождать!
"И он вновь вернет себе силу, которой был лишен тогда!"
"Кто он?"
- Но я уверен, ты сможешь понять… сможешь попробовать, - пробормотал Мир, по-прежнему глядя в пол, - потому что я, правда, люблю тебя. Слышишь?
- Слышу. Нет, не слышу… - сказала правду она.
Мир поднял глаза и обреченно улыбнулся.
- Ничего, я тебя и глухую люблю.
Из дневника N
Нет, каким же кондовым жлобом надо быть, чтобы всерьез пойти в сатанисты и, принося жертвы Сатане, верить, что он подарит тебе взамен деньги и власть?
Их деспотичный Христос хотя бы обещал им свою любовь. А что обещал им Дьявол, бескомплексно представляющийся человекоубийцей от века, отцом лжи и врагом рода человеческого? Только одно - ненавидеть их, обмануть и убить. Он честен в своей бесчестности. И никогда даже не скрывал своих намерений, раздавая интервью направо и налево! И просить его помощи - все равно что нанимать вора охранять твой дом и маньяка - сторожить твою жизнь…
Нет, это не сумасшествие, а банальный дебилизм фанатов, которые режут на кладбищах бродячих собак и, целуя перевернутый крест, просят: "Стань моим хозяином, Сатана! - Ненавидь меня, обмани меня, убей меня!"
Ну не козлы?
Только самое смешное не это… А то, что никто не будет даже ненавидеть их, обманывать и убивать. Никто, кроме них самих, обманывающих самих себя. Потому что их харизматичного человеконенавистника попросту нет в природе. Есть лишь массовое невежество поколения пепси, чьи представления о Сатане почерпнуты из американских киношек с Джеком Николсоном и Де Ниро, Аль Пачино и Билли Зейном, Элизабет Харли и Эммануэль Синье.
Только не придет к вам Де Ниро, и не надейтесь! А Николсон не придет тем более…
Тот, кого вы зовете, - сейчас рядом с вами!
Глава шестнадцатая,
в которой появляются провалы
Киевское пространство, оказывается, имеет прямые выходы в иные миры, эти выходы изображены Булгаковым но не названы…
М. Петровский. "Мастер и Город"
- Стой! - прервала его Маша нетерпеливо и даже грубо.
Во-первых, потому, что когда мужчина начинает объясняться тебе в любви, у женщин появляется странное и совершенно иллюзорное чувство, что так будет всегда, и значит, не так уж это и важно.
А во-вторых, а точнее, в самых-самых главных, рядом появилось некое осознание - оно притаилось где-то неподалеку, и Маша нетерпеливо защелкала пальцами, пытаясь подманить его поближе.
- Ты помнишь, писатель… Нет, он не историк… этот, как его? Нам Черешина про него рассказывала, когда говорила про Киев, который Александр II назвал русским Иерусалимом.
Мир посмотрел на нее с неподдельным интересом, с каким может глядеть на девушку, несущую околесицу, только истинно влюбленный.
- Петровский! - вспомнила Маша. И кисть ее сразу ослабла, повиснув в воздухе полураспустившимся цветком.
Она замолчала и настороженно обвела глазами комнату - теперь невидимое осознание было совсем рядом, оно стояло, не дыша, в одном из закутков. И было абсолютным и вмещающим в себя совершенно все, как матрешка, самой маленькой из которых и не таящей внутри никаких секретов была сама Маша, помещенная в матрешку другую, побольше - загадку двух и еще одного перевалившего за полдень дня, а третья, огромная и необозримая, звалась Киев - Город Киев, где и происходило все это, и происходило оно всегда.
- Ты знаешь почему… - провозгласила она возбужденно. Но ее прервал хриплый звон старинного ушастого телефона.