Вторженец замер и инстинктивно потянулся тремя сложенными пальцами ко лбу, ощутив вдруг неосознанный и безымянный, но нарастающий и теснящий грудь ужас Хомы Брута, еще не знающего, что ожидает его за порогом полуночной и пустой церкви, но каждой порой своей кожи понимающего уже: лучше не знать этого никогда! Бежать без оглядки, пока еще не поздно!
Поздно.
Владимир Сергеич оглянулся. И сразу узнал, что заставило его занеметь, усомнившись в суровой святости сего ночного моления. Треугольник, в центре которого лежал молящийся, был красным. Таким же кошмарно красным, как и на адовых фресках у двери!
Цепенея, Машин отец подошел к крестообразному телу, утопающему в мокрой и густеющей крови. И понял: молящийся с заголившимися ногами - женщина, в темной и короткой джинсовой юбке.
Ее плотно сдвинутые ноги щерились двумя казавшимися до боли неуместными здесь малиновыми каблуками. Пышные темные волосы обрамляли бледную щеку и застывший, заострившийся профиль.
Она была молода, ужасно, нестерпимо молода и, наверное, красива, и невыносимость этого факта состояла в том, что она была столь же ужасно и нестерпимо мертва.
- Что у вас тут происходит? - грубо и угрожающе ударил его под дых внезапный голос, заставивший Сергеича вздрогнуть и посмотреть на дверь.
Но вместо косолапого, с засыпанным землей телом гоголевского Вия с железным лицом и запертыми веками, там стояло три хмурых и нахохлившихся милиционера, вызванных на "злостное хулиганство".
- Что ЭТО такое? - повторил вопрос первый.
- О боже, ни хуя себе! В церкви! - сказал другой.
А потом ночь пошла под откос. Люди все прибывали и прибывали: фотографы, судебные медики, эксперты-криминалисты. Их стало слишком много, и среди них мелькнуло какое-то припухшее и обеспокоенное начальственное лицо. А рядом с ним второе - злое, не выспавшееся и угрожающе-усатое.
И Владимир Сергеевич Ковалев, отстраненный от аварийных работ ради свидетельских показаний, сознавал: дело не в убийстве молодой девушки - дело в церкви.
- Жертвоприношение в храме. Этого только не хватало!
- Сам начальник РОВД. И с ОРБ даже прибежали…
- Имя, отчество, фамилия, год рождения…
- …от потери крови. Долго мучалась, бедная.
- Как вы вошли? Дверь была открыта?
- Замок не взломан. У кого-то был ключ.
- Диггеры? Значит, вы утверждаете…
- В церкви. Вот отморозки! Креста на них нету!
- Подождите еще, следователь хочет с вами переговорить.
- Студентка педагогического университета?
Эти-то четкие вопросительные слова и вывели "свидетеля обнаружившего" из сумрачной и мрачной апатии, навалившейся и накрывшей его тяжелым кожухом. И хотя, в отличие от множества других, вопрос этот адресовался не ему, - произнеся это, высокий и недовольный человек со слишком большими для мужчины глазами на некрасивом и маленьком лице перевел нанизывающий на острие взгляд на Владимира Сергеича так, словно мысленно наколол его на штырь, как товарный чек.
- Он? - спросил слишком большеглазый тоже не его, а другого - худого в штатском. Худой кивнул, и недовольный деловито направился к Сергеичу, ссутулившемуся на стуле у письменного стола, где под стеклом лежали аккуратно разложенные открытки с изображениями Кирилловской церкви внутри и снаружи.
Подошедший привычно умостился за столом, мельком сощурившись на поучающую стенопись, где худой, как обтянутый коричневой кожей скелет, черт со срезанной ногой, тянул палец к полуголому, полузакатившему глаза индиферентному праведнику, грозящему тому учительским перстом…
- Следователь прокуратуры Владимир Бойко, - не слишком бойко, скорее замедленно-сурово представился он тезке, словно уныло подсчитывал в уме, как скоро черт поймет, что зло нельзя остановить гордым пальцем, а праведник, запаниковав, примется звонить в милицию. - Вы первый обнаружили…
- Я. Она студентка педагогического, эта девушка? - нервно перебил его Владимир Сергеич.
- Вы знаете ее? - насторожился следователь.
- Нет. Но у меня дочь там учится. На четвертом курсе. На историка!
- На четвертом курсе исторического? - в слишком больших глазах мужчины зажегся опасный интерес. - В таком случае, возможно, вы знаете Риту Боец? Судя по всему, она однокурсница вашей дочери.
- Чего это вы так решили? - тревога Сергеича нарастала.
- Мы нашли ее сумку. В ней был студенческий билет и зачетка.
- О боже! - похолодело внутри. - Боже милостивый! Нет!
Смерть, и без того ужасная и безбожная, оказалась близкой, пробежавшей совсем рядом от самого дорого на земле существа - его Мурзика, Маши! Маши, убежавшей сегодня ночью вдруг - неведомо куда.
- Это диггеры! - порывисто наклонился Сергеич, протягивая к тезке руку, как будто намереваясь схватить того за рукав. - Я вашим говорил. Две ночи подряд, в этом самом месте. И Кирилловские открыты! А про эти пещеры сами знаете, что болтают…
- Что именно? - живо уточнил следователь.
- Да чего только не придумывают! Что нечисто там. И соваться туда нельзя, потому что они будто прямиком в ад ведут. В Киеве ж под землей пещер много, и про каждую своя байка есть. Про эту - такая.
- Это не байка, - свел брови следователь Бойко, глядя на Сергеича в упор казавшимися нереальными глазами. - Для кого-то это отнюдь не байка. Какой-то сумасшедший верит в нее так сильно, что убивает людей. Это ритуальное жертвоприношение. Они - не диггеры, а сатанисты… Ваша дочь знала о роде ваших занятий? - спросил он резко.
И Владимир Сергеич угадал: тезка уже подозревает его Машу, а заодно и его самого. Но, тем не менее, не почувствовал отторжения. Суровая клинопись складок на лбу Владимира Бойко, требовательные и упрямые узкие губы и напряженный поиск в слишком больших его глазах убеждали: тот - нормальный мужик. Серьезный. И не подлый, видно.
- Об аварии. Да нет, откуда? То есть утром знала, конечно, - ответил Владимир Сергеич честно. - А ночью… Да я и не должен был здесь быть, у меня выходной. Просто попросил, чтобы если что, ребята мне позвонили.
- Так-так, - кивнул Бойко, видимо, уже уведомленный о содержании показаний Сергеичевых коллег. - Но что, собственно, заставило вас предположить, что авария может произойти второй раз?
- Да то, что я сердцем чувствую, не так что-то! - вскричал Сергеич. - Не так что-то с трубами! Не могло новые трубы без причины все разом прорвать! Мы еще утром с Колей, другом моим, толковали, что надо в милицию сообщить.
- Вы считаете, кто-то повредил их намеренно?
- Не похоже, - сморщился Владимир Сергеич. - Следов топора или чего-то такого нету. Только странно это, и от этого еще страннее!
- Более чем странно, - подтвердил его собеседник неприязненно и многозначительно. И если неприязнь явно относилась к самой "более чем странной" ситуации, многозначительность, безусловно, адресовалась "свидетелю обнаружившему" и "чувствовавшему сердцем". - А ваша дочь, - вновь перевел он разговор на Машу, - никогда не упоминала кого-то с инициалами М. К.?
- М. К.? - обеспокоенно переспросил Машин отец. - Знакомые буквы-то… Они у нас по дому на всех бумажках намалеваны. Вы же знаете молодых девчат: влюбятся, и давай сердечки с инициалами рисовать. Только Маша моя тут ни при чем! - с нажимом объяснил Владимир. - Если вы клоните, что она как-то в этом страхе замешана…
- Нет, нет, - качнул головой тезка. - Я вполне могу допустить, что это лишь случайное совпадение. Но вы не поверите, если я расскажу вам, сколько раз за мою многолетнюю практику именно случайнейшее и нелепейшее совпадение помогало раскрытию преступления… Или, напротив, стоило людям жизни. И мне очень не хотелось бы, чтобы на этом самом месте, - показал он туда, где, заслоненный от них стеной, лежал накрытый простыней труп молодой и красивой девушки, которая уже никогда не станет старой, - завтра оказалась ваша дочь.
- Да откуда вы вообще это М. К. взяли?! - рассердился Машин отец, покоробленный его убийственным предположением.
- Кто-то зазвал ее сюда. Запиской, - сурово отчеканил тот. - Она была подписана инициалами…
- Понял. Его фамилия Красавицкий, - решительно объявил Владимир Ковалев. - Имя не помню. Маша мне как-то призналась, втайне от матери. Только ничего у ней с ним нет! Одни охи да ахи. А он даже ее не замечает. Моя дочь… В общем, она не из тех, кто парням нравится. К сожалению.
- В данном случае, это может быть и к счастью, - сказал следователь.
И прикусив узкую и бледную губу, хмуро поглядел нереальными глазами на полустертого ангела Апокалипсиса, сворачивающего небо в свиток на стене над ними.