Глава седьмая
Её доставили в клинику Амбруаза Паре и поместили в специальное неврологическое отделение. Она провела там почти год. Лучшие специалисты города осматривали эту "спящую русскую", – так её здесь прозвали. Мнения были совсем разные, но все были едины в том, что это последствия контузии или травмы головы и тяжелейшего нервного срыва, а сон – это защитная реакция организма.
В один из дней Фани вдруг явно услышала голос:
– Где тут у вас эта знаменитая "спящая русская", – дайте, коллеги, посмотреть на соотечественницу. Скрипнул стул у кровати и кто-то грузный сел на него.
– Боже, Фани! – тихо воскликнул этот "кто-то". И она впервые открыла глаза.
– Нет, не сразу, – строго сказал почти знакомый голос, – и тёплые пальцы прикрыли их снова, – забыли мои советы? Постепенно привыкаем! – и он медленно, массируя её глаза, заставлял Фани открывать их на мгновение и тут же закрывать вновь.
Она вспомнила эти руки. Это были руки профессора Гришмана, который вернул ей зрение ещё в Крыму. А мудрый Гришман всё говорил и говорил без остановки, не давая её сознанию уходить в такое удобное для него небытие. Он заставлял Фани вспоминать имена друзей, рассказал о том, как с последним транспортом ушёл из Крыма в Стамбул, а оттуда сюда в Париж.
В этой клинике его хорошо знали и теперь у него в распоряжении целое офтальмологическое отделение. Наконец Гришман понял, что Фани устала.
– На сегодня всё, дорогая…, – посмотрел на табличку в изголовье кровати, – дорогая Мария, теперь я буду приходить каждый день, и всё у нас будет хорошо.
За его спиной уже собрался весь персонал отделения.
Лечащие врачи и сёстры с изумлением наблюдали за волшебным сеансом профессора Гришмана. Под аплодисменты коллег Гришман вышел в коридор.
– Это моя старая пациентка, жена моего друга, – сказал он им на прощание и попросил разрешения у лечащих врачей навещать Марию Дюпре.
После этого посещения Фани быстро пошла на поправку. Она уже сама вставала, ходила на процедуры в отделение доктора Гришмана. Провалы в памяти ещё были, она, например, не знала, сколько времени провела здесь и какой на дворе год и месяц, но и эти белые пятна в её памяти постепенно исчезали.
Фани возвращалась к жизни. В один из дней, когда она лежала и читала книгу, к ней пришёл посетитель, незнакомый мужчина в чёрном костюме и белом халате на плечах. Молча поставил на её столик пакет с фруктами и соками, поинтересовался её здоровьем, сказал, что ей передают большой привет её знакомые из России, и будто нечаянно распахнул халат. Фани увидела знакомую до боли жёлтую пуговицу на его жилетке. На прощание незнакомец положил ей под подушку толстый конверт, вежливо попрощался и ушёл.
Ночью она включила настольную лампу, надела очки и вскрыла конверт. Там был адрес её новой парижской квартиры на улице Мари Роз в доме № 5, номер счёта в одном из отделений "Publik bank". За годы там накопилась очень большая сумма, и из "сопроводиловки", написанной рукой Семёнова, было понятно, что Москва так благодарит её за операцию в Стамбуле. "Вот так, Катя, ты подарила мне жизнь, а я у тебя её отобрала – за тридцать серебряников", – она будто писала письмо туда, где писем не читают, да и ответа ждать тоже не приходится. И, наконец, фотография Натали. "Боже, мой! Как ты выросла, моя девочка". Натали стояла на фоне новогодней ёлки, а за её спиной висел красивый транспарант: "Поздравляем с Новым – 1936-м годом!".
Глава восьмая
Москва. Школа-интернат им. Лазаря Кагановича
В школе царил предпраздничный аврал, как на палубе эсминца, который, вдруг, неожиданно, должна была посетить царствующая особа. Директор школы Геннадий Иванович Сиврюшкин, весь в мыле, носился по залу, где заканчивали наряжать ёлку, расставлялись стулья для высоких гостей и отдельно, в кабинете директора, накрывался шикарный праздничный стол.
На втором этаже младшая группа пионеров репетировала песню о Сталине, которой нужно было встретить гостей. Старшие, уже выпускники, готовили по углам свои новогодние номера, бесконечно путая и заполошно повторяя свой приветственный текст. Да ещё, "чёрт его принёс", путался под ногами корреспондент журнала "Ленинская искра".
Он непременно хотел снять для журнала на фоне ёлки лучшую выпускницу школы Натали Дюпре. Пробегая мимо, Сиврюшкин подумал: "Какой-то странный корреспондент", – и, как ураган, понёсся дальше.
Неожиданное посещение школы дочерью самого Кагановича, Альбиной Лазаревной, было больше, чем событием. Школа снабжалась хорошими продуктами, формой для учеников, да и зарплаты учителей и особенно директора были непомерно высоки. Поэтому ударить "в грязь лицом" и не порадовать хозяйку и благотворительницу интерната он никак не мог.
Сегодня Геннадий Иванович принарядился по-особенному. Он взял на прокат у соседа по коммуналке чёрный смокинг, белую рубашку и бабочку, зная эстетические наклонности Альбины Лазаревны. Из окна второго этажа Сиврюшкин увидел, как к дому подъехали три черные машины и бросился вниз встречать гостей.
Младшие уже выстроились около ёлки и ждали только сигнала. Старшие, с цветами и подарками, образовали коридор, по которому должна была прошествовать царица бала и её свита. Сначала в дверях появились двое товарищей в штатском, а за их могучими спинами возникла и сама Альбина Лазаревна. По программе малыши исполнили "величальную" о Сталине А. Александрова. Грянул писклявый и разношерстный хор:
"От края, до края, по горным вершинам
Где горный орёл совершает полёт
О Сталине мудром, родном и любимом
Прекрасную песню слагает народ…"
Этот апофеоз вождю Альбина и её свита выслушали стоя. Затем гостей рассадили согласно их рангу, а мать-благодетельницу препроводили в кресло, которое привезли по такому случаю из Малого театра.
Сиврюшкин вышел к ёлке и совсем коротко, чтобы не утомлять высокую гостью, рассказал об успехах школы и объявил начало концерта. Открывать его должна была Натали стихами поэта Джамбаева о Сталине. Она вышла к ёлке и поклонилась с достоинством персонально Альбине Лазаревне. Альбина смотрела на неё и думала: "Кажется, вполне подходит, на все руки мастерица, как говорит Сиврюшкин, и перед гостями будет не стыдно". Геннадий Иванович подобострастно наклонился к ней и прошептал: "Ода Сталину, но там есть строки и о Лазаре Моисеевиче", и махнул Натали рукой: "Начинай!" Вдруг, неожиданно для себя, глядя прямо в глаза царице, Натали начала:
По вечерам, над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух….
Сиврюшкин остолбенел, он ничего не понимал, вспомнил, что на репетициях всё начиналось со слов: "Сталин! Ты крепость врагов сокрушил!…", но Натали продолжала дальше, а это было ещё хуже:
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами, она садится у окна….
"Где "товарищ Сталин" и где строки о Кагановиче!? "Твой, Каганович, могучий приказ, слово твоё – закон!", – панически проносилось в голове Геннадия Ивановича, – она с ума сошла!".
Его начала бить мелкая дрожь и мелкий, едкий пот градом покатился под рубашку арендованного смокинга соседа-артиста. Альбина удивлённо оглянулась и как-то странно посмотрела на директора. А его уже била "лихоманка" – так говорили у них в деревне под Рязанью. Но дальше был ужас….
… И пьяницы с глазами кроликов
In vino veritas кричат…
У Геннадия Ивановича зашевелились волосы на голове: "В лучшем случае уволят, но может быть и похуже. И кто это с глазами кролика, она о чём, о ком?!!! Нет, в Рязань не получится, кранты", – попрощался со свободой Сиврюшкин.
А когда Натали, взявшись двумя руками за галстук, как за спасательный круг, закончила:
…Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю, истина в вине!
В зале наступила мёртвая тишина. Ноги директора словно приросли к полу, смокинг можно было выжимать, а цвет его лица трудно поддавался описанию. Думается, что о существовании таких цветов и оттенков не подозревали даже великие живописцы прошлого.
В этой звенящей тишине вдруг прозвучали одинокие аплодисменты Альбины Лазаревны, которые сначала неуверенно, а затем дружно и подобострастно, подхватил весь зал. Она встала, подошла к Натали и поцеловала её в щёку:
– Как тебя зовут, девочка?
– Натали Дюпре….
– Кто твои родители?
– Я не знаю…
– Ты молодец. Блок хороший поэт, но у него есть ещё и поэма "Двенадцать".
– Я знаю…
– Выучи её!
Альбина ущипнула Натали за щёку и прошествовала в кабинет директора. По дороге "оживший" Сиврюшкин перечислял достоинства Натали:
– Всё умеет, поверьте, не подведёт! И даже вышивает крестиком.
– Завтра привезёте Наташу ко мне в дом, мне срочно нужна новая домработница. Думаю, эта девочка нам подойдёт, – приказала она.
Нужно сказать, что Альбина "держала" модный во всей Москве салон, где собирались известные артисты, музыканты, спортсмены и художники. "Будет, чем удивить гостей", – думала она.
Сиврюшкин привёз Натали к большому дому на Фрунзенской набережной ровно к десяти утра. Здесь проживал второй эшелон придворной знати вождя – семьи, родственники и любовницы первых лиц государства.