- Я и браслеты делаю. Это товар самый дешевый, а ходко идет. Стекло-то хрупкое, бьется. Расколет баба браслет - тотчас за новым прибежит. Стекло мне привозят из Киева, я его расплавлю в тигельке и какой хочешь браслет вытяну - хочешь витой, хочешь гладкий. Почему мне стеклом не заниматься! Очаг есть, тигельки есть. Вот они, тигельки мои глиняные, для всего годятся. И медь плавить, и серебро, и стекло тоже можно. Вот тигелек плоский, будто чашка, вот горшочком. Вот кувшинчик с носиком, с ручкой. Из него хорошо разливать металл. Ручка-то подбитая. Кошка, негодница, хвостом задела, уронила. Я было хотел ее поучить - не прыгай, дура, куда не положено, да подумал: сам виноват, зачем на дороге поставил… Вот они, запястья, нашлись.
- Дедушка Макасим, здравствуй!
Василько вошел, быстрым взглядом мастерскую окинул, сел на скамье, заболтал ногами, затараторил:
- Дай, думаю, навещу дедушку - не надо ли ему по хозяйству помочь. Я бы раньше зашел, да отец не велел никуда отлучаться, едва вырвался. И Куземка сейчас придет… Да вот он, Куземка. Куземка, заходи.
- Здравствуй, дедушка Макасим. Дай, думаю, зайду - не надо ли помочь.
- Да откуда вы вдруг взялись, помощнички? - изумленно воскликнул Макасим. - До нынешнего вечера вас и пряником не заманишь, а тут вдруг сразу два набежало. А у меня уж свой помощник есть. Вот Милонег.
Мальчики искоса поглядели друг на друга.
- Ведь вы уже видались как будто? - спросил Макасим.
- Разве?… - протянул Василько и поднял брови. Но Куземка, улыбнувшись, ответил:
- Вчера весь день вместе в кустах просидели. Мы нарочно пришли посмотреть, как он тут живет.
- А раз так, садитесь, гости будете. А третий-то паренек с вами ходил? Паренек с ноготок, голова с горшок, руки-крюки, глазки-буравчики?
- Завидка? - сказал Василько и засмеялся хитрой дедушкиной присказке.
- Завидка? - спросил Макасим. - Имя-то какое хорошее… Песнопевец царь Давид в древние времена был. Где ж он, Завидка этот?
- Его отец из дому выгнал. Я его сам второй день нигде не найду.
- Найдется, - сказал Куземка неестественно равнодушным голосом. - Не иголка, не потеряется. Перестанет гончар гневаться, соскучится по сыну, он и найдется в недолгий срок.
- А раз в срок найдется, нечего его не вовремя вспоминать, - сказал Макасим, внимательно поглядев на Куземку. - А вы, милые, садитесь. Вот форма высохнет - заливать станем. А покамест поиграйте.
- Не маленькие мы играть, - сказал Василько. - Лучше, дедушка, расскажи нам что-нибудь.
Глава XI
КНИГА
- Про что же мне вам рассказать? - спросил Макасим, сощурив глаза, покрасневшие от печного жара и ночных трудов. - По всей русской земле я колобком прокатился, надивился на всякие людские дела, разных человеческих слов наслышался. Но самое диво дивное, самую красоту распрекрасную ни глазами не видал, ни слухом не слыхал, а в книгах читал, что мудрецы писали…
- Разве ты умеешь читать, дедушка? - спросил Куземка.
А Василько подхватил:
- У нас только господин Глеб, да отец, да еще человека два читать и писать умеют. А из женщин одна госпожа Любаша свое имя написать может. И книг ни у кого нету, и слыхал я, что они всего на свете дороже.
- Это правда, что книги дороги, все же их купить можно, а то и самому переписать. В городах многие умеют читать: и бояре, и купцы, и ремесленные люди. В Киеве две школы есть для знатных людей и детей поповских. В Новгороде девчонки и те грамоту знают. А книги и верно дороги. Но у меня книга есть…
- Покажи!
Макасим мгновение колебался, потом прошел в горницу. Слышно было, как щелкнул там замок и, откинувшись, ударилась о стену тяжелая крышка сундука. Макасим снова вошел, обеими руками неся завернутую в шелковый лоскут книгу, и остановился. Василько рукавом вытер столешницу. Макасим положил книгу на стол и развернул лоскут.
Листы пергамента были сшиты толстыми нитями на кожаных ремнях, и так прекрасно переплетались эти нити, то выступая над ремнями, то скрываясь под ними, что образовывали узор. С двух сторон ремни были пропущены в деревянные доски, обтянутые кожей и по углам украшенные серебряными пластинками с выбитыми на них крылатыми зверями-грифонами.
- Как же она тебе досталась? - спросил Василько, не смея притронуться к книге.
- Всю ее я сам сделал своими руками.
- О-о! - прошептал Милонег.
А Куземка схватил Макасима за рукав и, дергая его и жарко дыша, просил:
- Расскажи, расскажи нам про это!
- По двенадцатому году остался я сиротой. Подобрал меня печорский монах, и стал я ему за кусок хлеба служить. Воду и дрова носил в гору и что придется еще делал. А монах этот дни и ночи переписывал книги. Он пишет, а я нити пряду для переплета. Ночь длинная. В светильнике масло трещит. Сон разбирает. А мой монашек, чтобы не заснуть, вслух бормочет, что пишет. Много я тогда узнал и на всю жизнь запомнил. И про солнце со звездами, и про море-океан, и про Троянскую войну, и про разных животных. Только та беда, что монашек мой лишь под утро вслух читал, а остальное время писал молча. Оттого-то я ночное его писанье наизусть знал, а дневного не знал. А может, оно того важней было. Да и он частенько на полуслове останавливался. Пристал я к нему: обучи да обучи меня, я тебе отслужу. А когда я научился лучше его писать, а он от старости стал немощен, я за него пять лет книги переписывал. Он же меня и переплетать обучил. Захотелось мне в одну книгу всю мудрость переписать, чтоб всегда она была при мне, а пергамента не было. Мой старик мне перед смертью и пергамент подарил, а я еще три года в монастыре жил и свой изборник составил…
- А как же ты златокузнецом стал? - спросил Куземка.
- А уж после, голубчик мой. Кем я только не был - и швец, и жнец, и в дуду игрец. Это уж после было, когда я из монастыря убежал.
Он бережно открыл книгу, и мальчики увидели диво дивное, красоту неописанную.
Во всю страницу лазурью, киноварью и золотом был нарисован храм. Тринадцать глав вздымалось ступенями все выше и выше. Вокруг всего храма птицы летали, а внизу, в открытых вратах, стояли мудрецы. У них были узкие парчовые одежды и большие, не по росту, головы с длинными бородами. А вокруг стен храма и башен росли травы, закручивались завитками по своду над вратами, а в завитках - цветы и меж ними вьющиеся ветви.
- Это киевская София, - пояснил Макасим. - София - значит мудрость. А средь мудрецов я и моего монашка изобразил за то, что был он мой первый учитель.
- Он таков и есть, этот храм - киевская София? - спросил Куземка.
- Во сто крат он краше, да не сумел я в точности изобразить, а делал по своему слабому уменью.
Макасим перевернул страницу, и мальчики увидели в два столбца темно-бурые четырехугольные буквы. Макасим торжественно прочел:
- "Подобны суть книги глубине морской, ныряя в которую износят дорогой бисер".
Все вздохнули. Макасим снова прочел:
- "Се бо суть реки, напояющи вселенную".
И вдруг закрыл книгу и бережно стал завертывать в посекшийся по складкам шелковый лоскут.
Василько, будто очнувшись от сна, потер глаза и спросил:
- Что ты?
- Темнеет уж, - ответил Макасим. - Бляшку заливать время, а вам пора по домам.
- Макасим, мы тебе поможем - так-то скорей будет.
Мальчики раздули огонь в горне. Василько сдвигал и раздвигал мехи, чтобы жарче горело. Куземка плавил в тигельке серебро. Макасим прикрыл форму каменной плиткой, обвязал проволокой, чтоб не сдвинулось, поставил форму на попа и залил в воронку серебро.
- Своей тяжестью вниз опустится серебро, весь узор заполнит - хорошо будет, - сказал он.
Маленький кирпичик на полу у горна весь изнутри светился красным жаром. Над ним поднялось облачко пара. Потом стало темнеть и гаснуть.
- Вот и залили, - сказал Куземка. А Василько тихонько попросил:
- Дедушка, ни в одном глазку спать не хочется. Пока бляшка стынет, расскажи, что в твоей книге написано.
И Макасим, присев на скамью и свесив усталые руки меж колен, начал рассказывать о том, что в книге его говорилось о мироздании, что земля наша плоская и вокруг обтекает ее океан. А за океаном во все стороны тянется твердая земля, куда люди не могут добраться, хотя некогда там и жили. А на крайних пределах недостижимой земли со всех сторон стена вздымается и, закругляясь вверху, образует небосвод. И в этом твердом небе, в небесной тверди, как лампада, подвешено солнце, и оно в восемь раз меньше земли. А ниже и выше солнца в семи небесах хрустальные светильники звезд висят.
И еще в той книге говорилось о разных зверях - о слоне, льве, пеликане, пантере, обезьяне и черепахе. О том, как пеликан оживляет своих птенцов тем, что, расклевав себе грудь, орошает их своей кровью; как феникс, прожив пятьсот лет, сгорает на благовонном костре и из огня вновь выходит живым и юным; и как лев, когда спит, то очи его бодрствуют.
И еще говорилось о человеке: что тело его создано из земли, кости - от камня, кровь - от моря, очи - от солнца, мысль - от облака, дух - от ветра, тепло - от огня.
И тут Макасим замолчал, потянулся и сказал:
- Бляшка-то до утра не остынет. Рано ее из формы вынимать. Спать не пора ли?
И тогда Василько с Куземкой простились и пошли домой.
Было совсем уже темно. Вдруг мальчики увидели, что на западной башне вспыхнул свет, будто кто-то зажег фонарь. Потом этот свет спустился вниз, мелькнул в окнах верхней клети, вышел из двери Василькова жилища и двинулся к воротам. В воротах открылась калитка, вновь закрылась, и свет исчез.
- Что это? - шепнул Куземка.