Пляшет площадь. Красное, белое в глазах мелькает, подолы рубах волнами раскачиваются, длинные рукава крыльями всплескивают.
Пляшет Вахрушка, острыми носками сапожек пыль загребает, подковками притопывает - из камушков искры высекает.
Эх, стук! Эх, звон! Эх! Эх! Эх!
А народ на Вахрушку дивится-пересмеивается:
- Сам-то маленький, а сапоги-то большие! Хорошо пляшет.
Стали ему кидать кто что может. Кто репку, кто пирог, кто пряжи моток. Кто беличью шкурку. Кто мелкую монету-резану. От смеха люди щедреют - большую кучу всякого добра накидали.
- Золотой мальчишка, - говорит Еван Алешке. - Я это сразу заметил, еще когда он в тот вечер вокруг гуся скакал. Нам от него польза будет.
- Я первый заметил, - говорит Алешка.
Глава пятая ДУДОЧКИ
Алешка учил Вахрушку в дудочки, свирельки свистеть. Дудочек у него было припасено, как у воина стрел в колчане для всякой надобности: тупая - по пушному зверю, острая - врагу в коварное сердце.
Были у Алешки дудочки для радости и для печали. Были тростниковые, берестяные, из птичьих косточек. С раструбом из коровьего рога, чтобы громче звучали, и с вставленной в них тыквочкой, чтобы дольше пели. Были простые, были двойные, было пять трубочек, вместе связанных, как ступеньки лесенки, а по ним песня взбиралась все выше и выше.
Дудки, рожки, кувички, свирели, сопелки, жалейки.
Алешка учил Вахрушку, как держать дудочку, как лады перебирать, зажимая пальцами то одну, то другую дырочку, как дыханием и движением губ менять звуки.
Алешка не по своей охоте учил Вахрушку. Сперва, когда Еван приказал ему обучить парнишку ремеслу, Алешка стал ворчать и спорить.
- Не было забот, завели порося, - бранился он. - Не дам мои дудочки-жалейки сопливому мальчишке, самому пригодятся.
На том и уперся. Сколько Еван ни торговался, пришлось уступить. Обещал Еван, как срок придет, рассчитаться с Алешкой.
Учил Алешка строго и придирчиво: чуть что не так, не по его, начнет браниться, вырвет дудочку из Вахрушкиных рук и примется его по голове лупить. Но не таковский был Вахрушка, чтобы безропотно терпеть колотушки. В первый же раз, как Алешка, нагнувшись к нему, схватил его за вихры и ударил, Вахрушка тут же дал сдачи и, тотчас отскочив и подпрыгивая на месте, крикнул:
- А ну, подходи! Я тебе так нос расквашу, неделю не утрешься! Я тебе так дам, мокрое место останется!
Ядрейка вмешался, рассудительно заговорил:
- Ну что ты, Вахрушка, петушишься? Он же тебе добра желает. Какой же это учитель, если не наказует дитя? Уж так положено!
Ну, раз уж так положено и Ядрейка так говорит, Вахрушка не стал спорить. Поклонился Алешке и попросил прощения.
А между тем время шло, и мелкие дождички смыли с деревьев листья желтые, и красные, и бурые. Уже ночами случались заморозки, и иной раз наутро лужи белели корочкой льда. Иной раз не успевали скоморохи добраться с вечера до людского жилья, приходилось им заночевать в лесу. Внизу мох мокрый, сверху еловые лапы качаются, и с них льется вода, будто нерадивая девка полные ведра опрокидывает. Разыгралась непогода, безобразничает - дождем плачет, тучами хмурится, буйными ветрами дикие песни воет.
- Я ухожу, - сказал Алешка. - Надоела мне такая жизнь. Надоело мне по непогоде маяться. Пойду в город Блестовит. Там меня ждет невеста.
- Я ее видел, - говорит Ядрейка. - Она рябая.
- Зато у ней изба теплая. Каждый день будет топить. У меня голос в горле замерз, пищит, как слепой котенок. Я пойду. Вольному воля, а спасенному рай.
- Спасайся, - говорит Ядрейка. - Спасайся на печи под овчиной. А мы люди вольные - нам воля всего дороже.
Повернулся Алешка к Евану, заговорил жалобными словами:
- Хоть ты меня пойми, Еванушка. У меня от этой сырости голос охрип. Голос у меня высокий, заливчатый. На мой голос птицы слетаются, люди сбегаются. А без голоса что я буду за человек? И не держи на меня обиды. Взамен себя подготовил я вам свирелышка, обучил Вахрушку всему, что сам умел.
- Я и на дудочке, и на сопелках, и на кувичках, - гордо заговорил Вахрушка.
- Не хвались, - поддразнил Ядрейка, - твои сопелки не сопят, кувички не кувикают.
- Иди, Алеша, - проговорил Еван. - Давно я этого дня ожидал. Мы на тебя зла не держим. Пришло время расставаться, разойдемся подобру.
Он вынул тряпицу с серебром, разделил его на три кучки и одну подвинул Алешке. Тот сграбастал серебро, подарил Вахрушке одну дудочку попроще и ушел.
В тот же день солнышко, как на смех, пригрело по-летнему, и всю неделю дождя не было. А на четвертый ли, на пятый ли день случилось, что сидели они на полянке и обедали и вдруг выскочила из-за кустов собака, высокая, как теленок, узкая, как змея, мелькнула мимо них, будто молния. А за ней вторая, третья, целой стаей пронеслись. А за ними кони, а на конях всадники. Иные из них в цветных одеждах, за плечами пестрые плащи плещутся, а в руках и них трубы - у кого медные, у кого деревянные, они в них на скаку дуют и гудят.
А иные всадники в узкую кожаную одежду с ног до головы затянуты, кожаные островерхие колпаки низко надвинуты. Обличье у них не наше - лица плоские, глаза узкие. И верхом сидят, низко пригнувшись, к конской спине прильнув, будто то не люди, а серые волки в седла посажены. А за этими всадниками еще несколько повыехали из лесу, остановились посреди поляны, о чем-то совещаются. При виде их Еван упал на колени и потянул за собой Ядрейку с Вахрушкой.
Все-то эти всадники в шелку да в бобрах, а один среди них всех краше и нарядней. Под ним белый тонконогий конь, сбруя на коне камнями-самоцветами усыпана. На всаднике плащ - по малиновому полю большие круги. Золотое ожерелье жемчугом унизано. Шапка на нем круглая, высокая, соболями отороченная. А лицом всадник бел и румян, брови дугами, нос орлиный, глаза карие, круглые, выпуклые.
Тут вдали победно загудели трубы, всадник ударил коня плетью и ускакал. И все остальные, хлестнув коней, скрылись будто видение.
- Игорь Святославич, внук Ольгович, - сказал Еван, поднимаясь с колен. - Я его в Чернигове видел.
Ядрейка повернул к Евану длинное бледное лицо, спросил:
- А рядом-то с ним, в серебряной кольчуге, узнал ты его?
- Как не узнать? В прошлом году, в Переяславле, помнишь? Да… этого не забыть. Пришел он на русскую землю, много зла сотворил, иных пленил, иных порубил, множество младенцев побил. Как бежали мы тогда от Переяславля, как тогда удалось нам спастись, и посейчас не пойму. Бежали, себя не помня. Как его не узнать - Кончака, половецкого хана?
Тут он вздохнул, задумался, проговорил:
- А кто их поймет, князей? Года не прошло, половцы русскую землю жгли, а теперь с Игорем Святославичем рядышком на ловитву лесного зверя ездят. Да не нашего ума это дело. Наше дело - добрых людей смешить, от их щедрот питаться. Надо бы нам разузнать, где они после ловитвы остановятся. Любят князья вино пить с бубнами, со свирелями, любят слушать, как им славу поют. Пели славу старому Олегу, мы молодому Игорю споем. Нам что? От льстивого слова язык не отсохнет.
Глава шестая КОЛЬЦО
Среди широкой поляны раскинулись три шатра. Первый шатер холщовый, второй полотняный, третий шелковый. В том шелковом шатре Игорь Святославич с друзьями пирует.
Как напились они хмельного вина, начали друг перед другом похваляться, как били они куниц, вевериц,
красных лисиц и всякого зверя. Как запускали ясного сокола в поднебесье, взмывал сокол над облаками, оттуда камнем вниз падал, избивал гусей-лебедей.
Один хвастал, как лось его ногами топтал, рогами бодал, а он голыми руками поборол его. Другой хвастал, как один на один ходил на медведицу, ту медвежью шкуру молодой жене подарил.