- Так-то, солдаты! Значит, теперича, с Октября мы за Лениным к своему берегу пришвартовались. Все в полном порядке и спокойствии - без суматохи, но и не без этого! Во! Коротко говоря! - На всякий случай матрос показал свой сжатый кулак и, поправив на голове покрепче бескозырку, стал собирать вещи к выходу.
Поезд начинал замедлять ход.
- Вот газеты свежие, питерские, последние. Я их целую пачку с собой везу, - сказал матрос. - Тут вот в двух газетах есть статьи товарища Сталина по нашему украинскому вопросу. Вот тут от пятнадцатого числа декабря, стало быть, "Правда" позавчерашняя, как есть вот об Украинской Раде - "Что такое Украинская Рада?" Так вы почитайте, - сказал матрос. И он при этом поправил ремни на правом плече. - Ну, вот и стоп машина! Бахмач! Мне здесь слезать.
Матрос, свернул в широкий брезентовый портплед кучу газет и брошюр, но кое-какие из них тут же роздал на прощанье далее едущим солдатам и, еще пожав руку Кочубею, в этот раз более многозначительно, тряхнул ее крепко-накрепко: мол, знай-понимай нашего брата, сунул ему что-то тщательно завернутое в газету, как потом оказалось - милсовскую бомбу.
И Кочубей, давно уже проглядывавший втихомолку оставленные газеты, принялся вслух читать сталинскую статью, напечатанную в "Правде" от 15 декабря 1917 года, - "Что такое Украинская Рада?"
Другая газета оказалась украинская, киевская. И в этой газете извещалось, что Рада разорвала дипломатические отношения с РСФСР, - между РСФСР и Украинской "народной республикой" устанавливается Радой "граница". Эшелон шел в сторону названной границы. В той же газете объявлялся и набор "вильных козакив" и "гайдамакив" вольнонаемной армии Рады - для борьбы с Советами.
И тут же Денис возвысил голос за то, чтобы не дать устанавливать Раде границу:
- Как это - чтоб Украине с Советами рвать?
- Неужто Россия - советская, а Украина кадетская будет! - хлопнул волгарь широкой ладонью по газете. - Уж мы как-нибудь да Украине подмогнем.
- Эк, как он, товарищ Сталин-то, буржуев рассортировал, - сказал другой солдат, просматривая еще раз газету. - Выходит, что эта Рада - буржуазная гада. А мы и не ждали, как она нас, Рада, порадует!
- Народ наш расколоть метят.
- Запродала, значит, иудина Рада Украину Каледину, и мы теперь не домой, а прямо к гадам едем! Антантовому буржеглоту запродали родину.
- Вот Рада каким боком к нам пути-дороги поворачивает!
- Ну, на этом пути мы Раде той и рельсы скрутим.
Каждый солдат подавал свое красное словцо, как сухой хворост в горящий костер, и костер общего гнева полыхал, как будто раздуваемый ветром во мчащемся по многострадальной Украине поезде, по земле, прямо из-под ног у народа продаваемой заморскому капиталу при помощи "мягкостелющих" буржуазных националистических болтунов.
Денис понимал, что кому-то тут же надо возглавить это возмущение народа и дать ему надлежащее русло, чтобы не расплескалось оно, и тут же предложил - организоваться и, доехав до намечаемой Радой границы, начать действовать.
Не дать устанавливать Раде границу.
А как - это будет видно по ходу дела.
Так на том и порешили.
А поезд, погромыхивая, несся к искусственно создаваемому контрреволюцией "водоразделу" украинской границы, границы для затора разливающейся с пролетарского севера октябрьской революционной народной лавы, первым валом которой и шел этот Кочубеев эшелон, в котором он неожиданно волею обстоятельств становился командиром, чтобы отсюда же с места в карьер и стать партизанским вожаком. Революционная волна подбросила его, как птицу, взмахнувшую крыльями в далекий полет, как борца за светлое будущее.
- Не давать разрывать с Россией! - кричали солдаты. И стали проверять, какое у кого было с собой оружие: ехали с фронта.
На станции Сновская менялся паровоз. Падал снежок. На перроне стояло человек пятьдесят дебелых красномордых "добродиев", наряженных в разноцветные шелковые жупаны и в шаровары "с целое синее море", в серых и черных смушковых шапках с желто-блакитными шлыками; да сверх всего еще из-под шапок нависали у некоторых и "оселедци" - чубы.
Казалось, что то была оперная труппа, переезжающая на другую станцию не разгримировавшись. Однако ж на "добродиях" было полное вооружение. На перроне стояли два пулемета. Это и были новоиспеченные "гайдамаки", или "вильни козаки" Центральной Рады, о которых объявлялось в газете.
Кочубей не выдержал и расхохотался, глядя на них, взявшись за бока, а вслед за ним принялись хохотать и другие, соскочившие из вагонов.
Гайдамаки глядели, выпучив глаза, и не знали, что же им предпринять.
Наконец они вышли из оцепенения, и самый пузатый и чубатый из них направился к Денису, стоявшему впереди всех и бывшему как бы заправилой "смехачей", и схватил его за рукав.
- Ты хто такий? Чого ты иржешь, як жеребець?
- От жеребца слышу! - ответил Денис толстопузому. - Это что - труппа, выгнанная из театра?
- Хто ты такий, я тебе запитую? - кричал толстопузый, напирая на Дениса, которого уже тесным кольцом окружили "вильни козаки".
- Я большевик, - отвечал Кочубей.
- А! Значит, босяк? Взять его!
- Кого берешь? Не трожь! Эй вы, буржуи, отвались! - кричали эшелонцы.
Но Дениса уже схватили и поволокли на вокзал. Эшелонцы бегали вдоль поезда и выкликали товарищей на выручку Дениса.
В это время на перроне появился какой-то голубоглазый стройный человек в шапке набочок и прокричал, что на границе уже стоят большевики. Гайдамаки бросили Дениса и, мигом отцепив паровоз от прибывшего эшелона, погрузились на него с пулеметами и уехали по направлению к Гомелю.
Голубоглазый подошел к Денису, ругавшему на чем свет стоит товарищей по эшелону:
- Запечные мамаи вы, а не бойцы! Вот теперь и угнали паровоз!
- Да мы не сразу раскумекали - за что браться: за тебя или за паровоз. Суматоха получилась, как это они тебя сразу застопорили. Сейчас во всем разберемся, - говорили смущенные справедливым упреком фронтовики.
- Коль в дружбе клялись, то так и держись! - отвечал Кочубей. - Ну, выходи, кто вооружен, живо!
- Да ты не кипятись, сейчас эшелон пойдет, - обнадеживал Дениса голубоглазый.
- Гони скорее эшелон, - говорил ему Денис, - если ты тут командир.
- Сейчас погоним. Ребята, кто с оружием - вылезай на тендер!
Вывалило человек пятьдесят вооруженных. Голубоглазый усадил их на тендер поданного к эшелону нового паровоза, и эшелон пошел вдогонку за гайдамаками.
На разъезде за станцией Хоробичи, у границы, все, кто был вооружен, выгрузились, а эшелон с остальными отошел назад. Паровоз с тендером, на котором прикатили всполошенные гайдамаки устанавливать границу, стоял у моста через Терюху. Гайдамаки ушли разведать мост, и на тендере остались лишь пулеметчики с двумя пулеметами.
Эшелонцы тут же их ссадили и, подъехав к мосту на гайдамацком паровозе, счистили с моста в Терюху и всю маскарадную партию первых "вильных козакив".
А самого толстопузого командира нашли зарывшимся в снегу. При допросе командир этот оказался сыном миллионера-сахарозаводчика Терещенко.
Голубоглазый командир поехал на Гомель с эшелоном, а Кочубей вернулся назад к Хоробичам, на родину. И при расставании с русскими товарищами, уезжающими дальше, к себе на север и запад, пожали крепко друг другу руки на вечную боевую революционную дружбу русские и украинцы.
И довелось Денису Кочубею видеть своего избавителя в следующий раз только спустя три месяца, в конце февраля 1918 года, в момент отступления из Гомеля, когда последним эшелоном он угонял брошенное Новобелицким отрядом оружие на не занятую еще оккупантами городнянскую территорию.
Голубоглазый: появился так же неожиданно, одетый в солдатский ватник, с котомкой за плечами:
- Еще раз: здравствуй, Кочубей! Думаешь держаться?. Ну, а не выйдет, отходи к границе, свяжись с Семеновкой: я там командую, фамилия моя Щорс. Борьба затянется надолго. Так помни же: Новозыбков, Семеновка, Щорс.
Этот адрес пограничной с РСФСР полосы в 1948 году стал боевым адресом для украинских партизан. А человек тот - их боевым организатором и командиром..
Борьба с оккупантами затянулась действительно надолго, чуть не на год. Хоть Денис и поглядел в ту минуту на Щорса косо, но пришлось впоследствии не раз вспомнить его слова.
Лето 1918 года было самым героическим и самым трудным для молодой республики Советов.
Враги революции не довольствовались открытой войной против революционного народа.
Не могли они успокоиться и на интервенции иностранных империалистических государств. И нанятый чужеземный солдат мог заразиться отважным свободолюбием русского народа. Или же могло произойти то, что случилось с немецким солдатом на Украине, где он если и не сделался революционным, оставаясь в большинстве своем верен вкорененной в него психологии прусского ландскнехта, то все же разлагался как солдат от длительного, чуть не годового паразитизма, и лишался дисциплинированности, начиная понимать в конце концов всю безнадежность интервенции, предпринятой против несокрушимого в своем единстве трудового русского народа, впервые осознавшего силу своего братского классового единства.