Удивительные приключения рыцаря Палечка в Чехии, Германии и Италии от рождения в день битвы при Домажлицах до поступления на службу к славной памяти государю Иржику из Подебрад (XV век).
Содержание:
Разговор с Франтишеком Кубкой 1
Улыбка Палечка 3
Слезы Палечка 50
Примечания 95
Примечания 95
Франтишек Кубка
Улыбка и слезы Палечка
Разговор с Франтишеком Кубкой
Я увиделся с ним незадолго до отъезда из Праги.
Из-за письменного стола навстречу мне поднялся большой человек с изрезанным морщинами, но еще моложавым лицом и осанкой дипломата. Он заговорил по-русски чисто, почти без акцента.
- Я рад, что роман о Палечке будет издан в вашей стране. С нею у меня связано очень многое. Целая жизненная эпопея… Моя биография? Дату моего рождения вы, наверное, знаете: 4 марта 1894 года… Настоящим другом моего детства был дедушка, тоже Франтишек Кубка. Сын крепостного крестьянина, он четырнадцатилетним пареньком ушел в Вену учиться ремеслу. Когда вспыхнула революция 1848 года, молодой мебельщик вступил в ряды рабочей гвардии. Отряд, в котором он сражался, не сложил оружия и после подписании капитуляции. Дед был схвачен и приговорен к расстрелу. Помилование пришло в тот момент, когда его уже вывели на казнь. Потом сорок лет солдатчины… Бывший инсургент вынужден под знаменами маршала Радецкого защищать ненавистный габсбургский престол… Вы уже догадываетесь, почему я подробно рассказываю о своем деде?
- В нем я узнаю одного из главных персонажей романов "Молодость дедушки" и "Гнездо в бурю", которыми вы начинаете семитомную эпопею "Великое столетие". А третья часть цикла - роман "Свадьба поэта" - тоже имеет реальную подоснову?
- Если прибегнуть к помощи арифметики, то можно сказать, что в нем семьдесят процентов личного жизненного опыта и тридцать процентов вымысла. Главная героини - Таня - моя жена.
- И вы познакомились с нею в Иркутске?
- Нет. Вот тут-то как раз один из этих тридцати процентов. Я встретился с ней в Харбине. Но ее предки действительно были крепостными графа Льва Николаевича Толстого. Родители жены ушли на заработки в Сибирь. Мой тесть был слесарем Харбинского депо Восточно-Китайской железной дороги. Большевиком…
- А как вы сами оказались в Харбине?
- Пожалуй, придется начинать издалека. В 1912 году я стал студентом философского факультета университета Карла Фердинанда в Праге. Специальность - богемистика и германистика. Вскоре в журналах начали появляться мои статьи. Я писал о Гофманстале, д’Аннуцио, Фаррере, о влиянии Николауса Ленау на Ярослава Врхлацкого, о философии Фридриха Ницше. Еще гимназистом, в 1910 году, под псевдонимом Гумулюс (учащимся было запрещено издавать плоды духа своего) я напечатал тетрадку переводов из римского лирика Валерия Катулла, а в 1911 году под прозрачной анаграммой А. К. Бук - путевой дневник в стихах и прозе "Отзвуки Шумавы". В нем были не только отзвуки лесов, гор и озер южной Чехии, но и отзвуки Генриха Гейне и его "Путешествия на Гарц". Сборник стихов "Солнцеворот", написанный не без влияния Врхлицкого и античной поэзии, был отмечен жюри "Фонда Юлиуса Зейера". Но мне так и не удалось в полной мере насладиться сомнительной славой поэта-эпигона. Весной 1915 года я был зачислен вольноопределяющимся в тот самый полк, где когда-то служил мой дед, и отправлен на фронт, в Галицию. Ночью 28 июля в наши окопы ворвались солдаты Полтавской дивизии. Начались мои скитания по лагерям. В плену я набросился на чтение. Первой русской книгой, которая попала мне в руки, была "Казаки" Толстого. Но читал я и Соллогуба, и Брюсова, и Белого, и Владимира Соловьева. Россия казалась мне тогда жертвой, распятой на кресте во имя будущего счастья человечества. О классовой сущности революции и философских принципах ее организаторов я и понятия не имел. В 1918 году в Иркутске меня мобилизовало командование чехословацкого корпуса, но не как солдата, а как рабочего. Я не признавал за собой права вмешиваться в дела русского народа. Гражданскую войну в Приморье я наблюдал из Харбина, где в 1918–1920 годах был сначала шофером интендантства, а потом переводчиком чехословацкой политической миссии. Здесь судьба свела меня с революционными поэтами Николаем Асеевым и Сергеем Алымовым. От них я впервые услышал о Блоке, Есенине, Маяковском. Запомнился "поэзо-концерт" в Коммерческом клубе. Асеев читал отрывки из "Мистерии-Буфф", Алымов декламировал "Левый марш". Это напоминало взрыв бомбы… Русские люди, русская природа, русская литература, русская революция - все это наполнило мое сердце новым содержанием и уже никогда не покидало меня. Русская тема стала ведущей и в моем творчестве 20–30-х годов.
На родину я возвращался другим человеком. Путь был долгим: Мукден - Шанхай - Коломбо - Триест - Прага. В декабре 1921 года я уже закончил университет, после которого нашел работу, дававшую мне скромное жалование. Свободное свое время я делил между ученой диссертацией о деятеле чешского национального Возрождения И. Добровском и его отношении к России и работой для газет и журналов. Из моих путевых воспоминаний в 1923 году возникла книга импрессионистических зарисовок "Цветы Востока". Литературные портреты русских поэтов и переводы их произведений составили книгу "Поэты революционной России". Тогда, в 1924 году, это была первая у нас антология поэзии, вызванной к жизни русской революцией. На следующий год вышел сборник моих стихов "Звезда королей". Для вас не будет тайной, что за спиной их автора стояли тени Блока и Есенина. Мои рассказы, объединенные в книгах "Фу" (1924), "Двойники и сны" (1926), "Рассказы для Иржичка" (1927), "Семь остановок" (1931) и пьеса "Атаман Ринов" (1928), также написаны в основном на русском материале…
- Скажите, пожалуйста, чем объяснить длительный перерыв в вашем творчестве в тридцатые годы?
- В 1927 году я стал сотрудником газеты "Прагер прессе", где проработал десять лет. Говорят, связь с газетой полезна для писателя. Пожалуй, это и так, но порой я чувствовал, что газета отнимает все мое время. В 1929 году была поставлена "Драма святовацлавская", написанная мною к тысячелетию со дня смерти чешского князя, считающегося патроном нашей страны. В 1931 году, кроме сборника рассказов, я издал перевод "Анны Карениной". Но с тех пор в течение двадцати лет не появилось ни одной моей книги, если не считать сборника путевых очерков и интервью "Menschen der Sovjetunion", составленного из моих репортажей о поездке в СССР. Работа в "Прагер прессе" заставила меня не только овладеть искусством художественной публицистики, но и научила разбираться в политике.
- Профессия журналиста, видимо, дала вам немало материала и для книг "Собственными глазами", "Голоса с Востока" и "Лица с Запада"? В этой мемуарной трилогии вы рассказываете о встречах с интереснейшими людьми XX века.
- Да, мне исключительно повезло в жизни. Я разговаривал с Шаляпиным и Роменом Ролланом, видел Голсуорси и Гауптмана, слушал Маяковского и Томаса Манна, брал интервью у Рахманинова и Мейерхольда, был дружен с Карелом Чапеком и Алексеем Толстым. С ним мы, кстати, перевели на русский язык либретто оперы нашего классика Бедржиха Сметаны "Проданная невеста". Я побывал во многих странах. Из моих путевых записей получился целый том (в 1958 году и издал его под названием "С дорог"). О своих встречах я рассказываю в мемуарах, над которыми работал последние три года. Увиденное мною живет и на страницах романов и рассказов.
- Вы говорите, вероятно, о романе "Мюнхен"?
- Не только о нем… Но герой этого романа журналист Ян Мартину действительно становится свидетелем многого из того, чему сам я был очевидцем. Подготовка мюнхенской трагедии развертывалась буквально на моих глазах. Положение журналиста, а затем - в 1937–1938 годах - служба в министерстве иностранных дел, поездки в Женеву, Париж и Рим - все это позволило мне заглянуть за кулисы внешней и внутренней политики.
- Мы снова вернулись к вашему историческому циклу. В заключительных его романах "Сто двадцать дней", "Чужой город", "Ветер из глубин" Ян Мартину попадает в фашистский застенок, затем перебирается в СССР, становится военным корреспондентом, участвует в битве под Москвой, вступает в чехословацкую армию и, наконец, победителем возвращается в Прагу. Это тоже автобиография?