– А что дальше?
– Ничего. Жди. Только – жди… Стой, где стоишь и не двигайся. Когда услышишь первые удары в бубен, тогда глаза и откроешь. А дальше – как получится… Откуда – бубен? В моём старом походном мешке – всякое найдётся…
А потом пришёл сон. Вернее, сладкая предательская дрёма – неверная и обманчивая.
Перед внутренним взором Пуш-нига навязчиво замелькали цветные рваные картинки: череда низких светло-серых зданий, бородатый высокий старикан, облачённый в длинный тёмно-фиолетовый балахон, железные пятнистые кони, оснащённые – вместо ног и копыт – чёрными вертящимися колёсами… А ещё в этом сне была она, стройная и безумно-красивая черноволосая женщина – с тёмно-тёмно-зелёными глазами молодой степной кобылицы…
Время текло медленно и вязко. Незнакомка – в том странном сне – ласково улыбалась и призывно махала рукой. Хотелось смеяться от радости и бежать, бежать, бежать… Куда – бежать? Конечно же, за ней. За той единственной, которая предназначена ему Богами…
Раздался размеренный ритмичный перестук.
"Пора", – подумал Пуш-ниг и, безжалостно отогнав усилием воли призрачно-сонное наваждение, открыл глаза.
Вокруг царил тревожно-серый полусумрак. Наступил час волка. Невдалеке трескуче догорал шаманский костерок.
Чуть в стороне от костра, внимательно вглядываясь в тёмный восточный край ночного неба, застыла старая Гульча.
"Куда подевались её грязные обноски-лохмотья?", – мысленно удивился Пуш-ниг. – "Да и уродливый горб пропал без следа…".
Сейчас шаманка была облачена в широкий бордово-малиновый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и круглыми блестящими монетками. На её голове красовалась островерхая монгольская шапка, отороченная пышным тёмно-рыжим мехом неизвестного животного. Лицо пожилой женщины было густо испещрено красно-чёрными узорами – вычурными и загадочными.
Гульча, несколько раз сильно ударив в бубен, прокричала несколько гортанных и резких фраз.
Странно, но на Небесах её как будто услышали: уже через мгновенье на восточном краю небосклона затеплилась-затрепетала робкая розовая нитка юной зари. Звёзды начали, тускнея, исчезать. Бледная Луна, потеряв где-то половинку своего круга, визуально приблизилась к западной линии горизонта.
Шаманка закружилась в каком-то странно-изломанном танце, полном резких и угловатых движений, а потом запела – на древнем степном языке – что-то очень тягучее и рвано-непостоянное. Порой в её песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный и ни чем не прикрытый гнев…
Удары в бубен участились.
Старуха, медленно и плавно обойдя несколько раз вокруг догорающего костра, направилась к Пуш-нигу. Её глаза – молодые, ясные, ярко-голубые – приблизились к нему вплотную.
"Какие же у неё красивые волосы!", – пробежала в пустой голове одинокая мысль. – "Огненно-рыжие, густые, блестящие. И бородавок на носу больше нет…".
– Смотри на меня! – велел звонкий голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – В глаза мне смотри, степной жеребёнок! Не мигая, смотри! Ещё! Ещё! Ещё!
Небесно-голубой омут, сноп ярких жёлто-фиолетовых искр, короткая ультрамариновая вспышка, угольная чернота…
Он пришёл в себя. Жаркое оранжевое солнце стояло-сияло высоко над головой. В бездонном голубом небе – плавно и величаво – парили степные орлы. Где-то, как казалось, совсем рядом, беззаботно звенели легкомысленные жаворонки. Пахло походным дымком, летним разнотравьем и наваристой мясной похлёбкой. В отдалении слышалось довольное конское ржание.
– Вставай, мой степной хан, – уважительно прошамкал глухой старушечий голос. – Время пришло. Перекусим и тронемся в обратный путь.
Пуш-ниг проворно сел и с интересом огляделся по сторонам. Его тёмно-гнедой конь, войдя по пузо в реку и жадно поводя тугими боками, пил хрустальную степную воду. Костёр – ярко и уверенно – горел на прежнем месте. Над его пламенем был пристроен походный бронзовый котелок, в котором, бодро булькая, кипело какое-то варево.
– Сушёные лягушки и крылья летучих пещерных мышей? – брезгливо морща нос, предположил Пуш-ниг.
– Обижаешь, степной хан, – старательно помешивая в котелке гладко-струганной самшитовой дощечкой, хихикнула Гульча. – Пока ты спать изволил, я успела подбить – из верной пращи – жирного степного зайца. Вставай, светлоликий. Умывайся. Будем кушать.
Старуха была прежней – низенькой, морщинистой, горбатой, седовласой, в грязных лохмотьях, с разноцветными бородавками на крючковатом длинном носу.
– Сперва – Пророчество, – неловко проводя ладонью по сонному лицу, заупрямился Пуш-ниг. – Всё остальное – потом.
– Будь, молодой и симпатичный хан, по-твоему, – понятливо вздохнула шаманка. – Слушай.…Женщину, которая заберёт в полон твоё глупое сердце, ты встретишь в знойной и страшной пустыне. В цветастом и пёстром шатре…
– Что ещё за шатёр?
– Никогда, мальчишка сопливый, не перебивай старших!
– Хорошо, не буду. Извини.
– Могучие Боги тебя извинят. Если, конечно, не забудут – в суматохе важных и неотложных дел… На чём это я остановилась?
– На прекрасной женщине, которая похитит моё глупое сердце, – любезно подсказал Пуш-ниг.
– Ага, вспомнила. Спасибо… Эта женщина будет невысокой, но очень стройной. В светло-серых одеждах. С короткими чёрными волосами. Зеленоглазой и улыбчивой, со смешливыми ямочками на смуглых щеках. Она полюбит тебя. Ты, степной хан, полюбишь её. У вас всё будет хорошо, лучше – просто-напросто – не бывает. Никогда и нигде… Черноволосая женщина понесёт от тебя. А потом, через положенное время, родит двойню – мальчика и девочку.
– Как же я найду эту страшную пустыню с пёстрым шатром? – озабоченно нахмурился Пуш-ниг. – И как узнаю, что это именно та черноволосая женщина? А ни какая-нибудь другая?
– Обязательно узнаешь, светлый хан. Во-первых, на момент вашей встречи она будет ещё девственной девушкой. А, во-вторых, рядом с ней будет присутствовать китайский единорог, покорный её воле.
– Китайский?
– Ага, – радостно ухмыльнувшись, подтвердила Гульча. – Это такой белоснежный конь с передними ногами антилопы, козлиной бородой и длинным винтообразным рогом, торчащим на лбу…
Утром, наскоро позавтракав, тумен поскакал дальше.
– Что с тобой, мой светлый хан? – обеспокоено посматривая на Пуш-нига, спросил сотник. – Почему сегодня ты такой хмурый и молчаливый? Что-то случилось?
– Предчувствия одолевают, – признался Алекс. – Хорошие предчувствия? Плохие? Пока не знаю, – резко махнув рукой налево, велел: – Уходим к югу!
– Зачем? Нам же это не по дороге. Да и барханы с южной стороны гораздо выше. Лошадки быстро устанут.
– Я слышу – в голове – зов. Мол, обязательно надо повернуть.
– Зов – великое дело, – согласился О-чой. – Это, наверное, всесильные и многознающие Боги тебе советуют. Поворачиваем…
Уже за полдень передовой отряд тумена забрался на вершину покатого песчаного холма, с которой открывался вид на узкую речную долину.
– Это – Хотан, – пояснил сотник. – Единственная река в пустыне Такла-Макан, которая никогда не пересыхает… Хм, вижу ярко-пёструю точку на речном берегу. Интересно, что это такое?
– Шатёр странствующего пилигрима, – радостно улыбнулся Алекс. – Слушай, О-чой, мой строгий ханский приказ. Пусть тумен переправится на противоположный берег реки вон в том месте, – указал рукой. – Переправится и встанет там лагерем. К пёстрому шатру запрещаю даже приближаться – под страхом лютой смерти. Я сам к нему подъеду.
– Один?
– Один.
– Но так, ведь, не полагается…
– У меня – зов.
– Зов – великое дело, – покорно кивнул головой О-чой. – Это, наверное, всесильные и многознающие Боги тебе советуют. Поезжай, мой светлый хан…
Подъехав к пёстрому шатру, Алекс соскочил с коня, подошёл к слегка приоткрытому шёлковому пологу и, остановившись, нерешительно кашлянул несколько раз подряд.
– Заходи внутрь, отважный хан Пуш-ниг, – пригласил низкий звучный баритон. – Не сомневайся. Я рад нашей встрече…
Он и прошёл. Прошёл, коротко, помня о своём высоком ханском достоинстве, поклонился и замер в ожидании.
"Неплохое внутреннее убранство, надо признать", – напомнил о своём существовании вездесущий внутренний голос. – "Особенно учитывая тот факт, что до ближайшего человеческого стационарного жилья будет ни одна сотня километров. В том смысле, что не менее десяти полноценных конских переходов… Восточными благовониями, понимаешь, пахнет. Элегантный бронзовый чайник, пристроенный на чугунной решётке над тёмно-малиновыми углями, закипает. Упитанный скворец в клетке дремлет на тоненькой жердочке. Наверное, говорящий. Вокруг – горками и рулонами – беспорядочно сложены-разбросаны шкуры и меха различных животных. Уют, покой и восточная икебана, короче говоря. А в дальнем углу помещения расположилась длинная китайская ширма – лаковая, изысканная и вычурная такая вся из себя, из серии – упасть и не встать. И, судя по тихому шороху, за ширмой кто-то есть… Вроде бы, всё. Ничего и никого не забыл? Ах, да, голова садовая. Про хозяина здешних экзотических апартаментов… На низеньком раскладном стуле восседает типичный китайский мудрец: бритый затылок с одинокой чёрной прядью, тонкие чёрные же усики – длинной подковой, покатые плечи, чёрно-серые балахонистые одежды, карие водянистые глаза, плетёная обувка на босу ногу. Восточный дяденька в сандалиях, если мыслить образами. А улыбка у него грустная и характерная – прямо как у тряпичной итальянской куклы Пьеро…".
– Меня зовут – "Борхь Цзан", – представился "восточный дяденька".