Там веселилась Несравненная. Увидев нас, она помахала рукой, отколола бутоньерку от лифа и кинула мне. Я поймал мак, смяв большие тонкие лепестки, поднёс к губам и чуть не вскрикнул: он настоящий… "У неё всё настоящее", - уверил меня Ангел. Несравненная подошла к нашему столику, сказала: "Ребята, заберите меня отсюда, они меня замучат". "Пойдём", - согласился Ангел. Кармина обрадовалась, быстро сняла юбку, под которой оказались джинсы, заправленные в резиновые сапоги. Она бросила юбку на стол, и под недовольное улюлюканье мы вышли из кабачка. Я решил показать Кармине памятник. И мы пошли туда, ступая огромными сапогами по воде. А сверху пошёл снег, и от этого казалось светлее.
На площади у памятника стояла девочка с поломанной шарманкой. Она крутила ручку: ш-ш-ш… и молчание. Потом смотрела вместе с памятником вдаль и снова крутила ручку: ш-ш-ш… Кармина монотонно, в ритме шаркаюшей ручки, тонким голосом запела:
Случилось так, как бывало прежде:
Двум сердцам вдруг единым быть…
Прильнули друг к другу в напрасной надежде
Свою жажду в другом утолить.
Девочка обрадовалась, закрутила ручку быстрее. И Кармина запела быстрей.
Не сказано было, ни слова всуе,
Лишь одно: "Мне не надо чужого".
Больно ранившись поцелуем,
Оттолкнулись один от другого.Пластинка заела на слове "нет".
Я клянусь, мы ошиблись бы, если
На двоих поделили бы белый свет…
Но из нас получилась песня.
Девочка смеялась, и крутила ручку, и гладила шарманку, что так дивно поёт. И вдруг отпустила ручку и захлопала в ладоши. А Кармина продолжала. И девочка вдруг поняла, что её дурачат. В сердцах выбросила она шарманку в воду, плюнула вслед и ушла. А мы остались стоять. Кармина не пела.
- Кто тебе рассказал?
- Никто мне ничего не рассказывает. Я всё чувствую. Как ты чувствуешь дождь и темноту, понимаешь?
- Но слова - те самые…
- В меру пошлые слова для шарманочного мотива. Но я пою все песни, которые слышу. Я есть, пока пою. А если вдруг я не услышу или мой голос дрогнет - меня уже не будет. - Несравненная вдруг рассмеялась и крикнула: - Айда на край мира!
- А он есть?
- Есть. Надо только не сворачивая идти на далёкий звук.
И мы пошли. И дошли до края.
Дорога спускалась в Океан. Он выкладывал её ракушками, наползал на неё, просачиваясь в Город. Выедал фундамент у пакгауза, хотел сожрать нашу провизию.
Я протопал по дороге прямо в Океан, докуда хватило высоты сапог и дальше. И стоял в холодной грязной воде до судорог. Имея большую склонность к сумасшедшим выходкам, Несравненная спустилась ко мне. Ангел кричал нам с берега, что мы простудимся. А Кармина кричала, подражая птицам, пока вконец не охрипла и не оглохла, как Океан.
Мы вышли из воды рука в руке. Терпеливо выслушивали упрёки Ангела и выливали Океан из сапог. И тихонько поплелись прочь. Мечта сбылась - я вышел к границе Океана и… не увидел ничего.
Потом Ангел отпаивал нас грогом в каком-то притоне и смешивал для Несравненной гоголь-моголь. Несравненная протянула мне недопитый бокал:
- Будешь, Владимир?
- Я не Владимир.
- Ты точно знаешь? Ха-ха-ха, а кто ты? Будешь?
Я взял бокал из рук Несравненной.
- Ты хорошо его знала?
- Пей, пей.
- Ты хорошо знала Владимира?
- Он противный, как ты. И в нём ни капли лукавства, правда же, сумасшедшие идеи - вот и всё. Ха-ха-ха, как смешно, он рассуждал, в чём суть клеветы, и ошибся, бедняжка.
Ангел подал Несравненной другой бокал и подсел ко мне ближе.
- Я тоже был на той лекции, - сказал он, наклонившись к моему уху. - Владимир Николаевич читал публичные лекции по философии, одно время они стали популярны. Только выяснилось, что никто его не понимал. Он говорил, что философия - это припирание себя к стенке, это один на один, это когда нельзя ответить: я, как все, или я поступаю так, ибо это верно, а верно, ибо написано. Чтобы узнать себя, выходило, надо ошибиться. Ну вот, собственно, он - ошибся…
- Владимир думал, что сознание это и есть бытие, - вдруг сказал я.
- Да, да, - подхватил Ангел, - и коль скоро оно субъективно - оно ошибочно, а объективного просто нет. Суть бытия - творчество. Неизбежное, стихийное. Само рождение - созидательный творческий акт, и достойная причина для дальнейшего существования, и, что удивительнее всего, начальная ступень к абсолютной смерти демиурга, которая будет апофеозом творческой воли…
Язык Ангела заплетался, мысль терялась за словами. Мешал постоянный шум, далёкая ругань. И то, что руки прилипали к столу. В голове туманилось.
- А ещё, - вмешалась Несравненная, - он уверял, что если говорить честно, всё, как думаешь и чувствуешь, как я пою, то выходит, это уже и не правда вовсе. Правда, смешно?
Мы стали совсем пьяны. Несравненная склоняла голову на любое подвернувшееся плечо, капризничала и бросала на меня жаркие взгляды. Наверное, от них у меня поднялась температура, и в полубреду я вышел на воздух. Горели мусорные баки. Огонь отражался в воде. Едко пахло дымом. Я пошёл по Городу и, само собой, снова пришёл к памятнику. Сел там на скамейке и сидел во мгле и одиночестве, пока кто-то большой и холодный не пристроился рядом.
- Почему ты не читал моих книг? - спросил меня памятник.
- А ты писал их для меня?
- Я - Ка, - сказал памятник. - То, что я написал, тебе бы понравилось.
- Не знаю. Скучно.
- А другим нравится, - оправдательно сообщил памятник.
- Скажи мне, Ка, почему ты не оставлял шанса своим героям?
- Не оставлял?
- Нет.
- А может, они сами этого не хотели?
- А если не по их воле, а по твоей? Ты ведь мог бы их спасти? Неужели тебе было их совсем не жаль?
- Жаль. Но навряд ли они нуждались в спасении.
- Всё-таки стоило попробовать, а?
- Это не было бы правдой.
- А ты назло правде. Освободи их от чужого порядка.
- Но я не знаю, как это описать.
- Что же делать?
К. побарабанил чугунными пальцами по скамейке: бом-бом-бом…
- А что, если оставить всё как есть?
- Но мне не нравится как есть.
- Ты же не читал.
- Мне не нужно читать про себя. Про себя я и так всё знаю.
- Если так, то сам и освобождайся, - заявил обидевшийся К.
- Но ты же парализовал мою волю. Ты не дал мне узнать, кто я и где. Ты лишил меня почвы под ногами и обделил любовью. Зачем?
- Не знаю. Не я придумал это. Я написал как есть. А ты зря жалуешься. У тебя ещё есть Ангел.
- Он плохо обо мне заботится.
- А ты и вовсе о нём никак не заботишься. А ведь он единственный, кто не оставит тебя. Все мы уйдём в Океан, и Океан уйдёт. Всегда с тобой пребудет только Ангел.
Я встал со скамейки и побрёл к Ангелу, и нашёл его в прежнем притоне. Лицо его с бледными веснушками утратило чёткость очертаний от духоты и грога. Он встретил меня с преувеличенной весёлостью.
- Зря ты пропустил, - сказал он, - речь Несравненной о "Душе в заветной лире". Я не люблю скабрёзностей. Но это было сильно сказано.
Несравненная снова пела. Пела на незнакомом языке, а по лицу у неё текли слёзы. Её слёзы, её голос, она сама растворялись в тусклом свете притона.
- Скажи, Ангел, - обратился я к хранителю, - кто приставил тебя ко мне?
Ангел удивился, он даже плечом пожал и руками развёл:
- Да никто не приставлял, почему ты так подумал, ну скажи, почему?
- И у тебя нет никакого начальства, и никто не просил за меня?
- Никто.
- Тогда как?…
Ангел часто заморгал, как от соринки, и не отвечал.
- А я мог бы стать хранителем? - догадываясь, спросил я.
Ангел быстро закивал. Ему, кажется, стало неловко. Он был пойман нетрезвым и не успел спрятать свои тайны. Я не хотел спрашивать, что мне нужно сделать, чтобы стать хранителем. Пусть в наших отношениях останется хоть какая-то недосказанность. Ангел подал мне кружку. Я послушно выпил, сел в углу дивана и уснул. Во сне мне было душно, тело покрывалось липкой испариной. Сквозь сон я слышал крики, хлопанье дверей. Кто-то будил меня, тёр уксусом виски. Но я был в оцепенении, и, думаю, зрачки мои не реагировали на свет. Потом всё стихло. Мне снился сон: прибой играл мёртвой птицей. Выносил её на берег, бросал там, слизывал обратно. Крылья птицы складывались и разворачивались веером, и было так светло-светло, как не бывает.
Я проснулся с тяжёлой головой. В притоне никого не было. Пахло вчерашним перегаром и настоявшимися окурками. Меня морозило. Половицы скрипели, и хрустел под ногами мелкий сор. Я ушёл оттуда.
Нинет ждала меня. Бормотала непонятные нежные упрёки. Чуть не плакала от радости. Уложила меня на кровати. Сама принесла новую порцию книг, воды и хлеба и потихоньку исчезла за дверью.