- Выходит, что вы рассуждаете: с этой стороны… с той стороны… А вы просто решите для себя: вы виноваты?
Я мгновенно решил:
- Не больше, чем ребёнок до рождения.
Владимир засмеялся.
- Странно, - сказал я, - но я не помню вас на открытии выставки Марка.
- Меня там и не было. Но я хорошо знаком с Марком и видел его работы, когда их ещё только готовили к выставке.
- Вы помните его светящегося человека? Человек надкусил яблоко, и его озарило, и он схватился за голову. Картина называется "Грех".
- Да, я видел её. Но совсем иначе: человек сияет от счастья. Откусил от яблока и хлопнул себя по лбу: "Ну и дурак я был!"
- А ваша гипотеза допустима! - улыбнулся я.
- Чудная песня, - сказал Владимир и сделал радио ещё громче.
- Это Несравненная!
Владимир кивнул. Она пела по-русски. Голос звенел, не уставая, словно ей вообще не нужно было брать дыхание. Кажется, взаправду едет на тройке с бубенцами, да не просто так, а корону пропивать. Владимир покачал головой: какова? Радио замолчало.
- Кармину все называют несравненной, голосом восторгаются. А она душой поёт. Мне когда-то приснилось, что я умер под эту песню. Было очень светло. Свет белый-белый, какого нет. Я перехожу дорогу. Много людей вокруг. Там, на другой стороне, вроде возле лотка с цветами, среди других, спиной ко мне стоит девушка. Я её не знаю, но она чем-то дорога мне. И я её, наверное, окликнул. Она медленно оборачивается… Я так счастлив, как бывают только во сне. Как будто я сделал очень важный выбор. Улица полна звуков, откуда-то звучит эта самая песня, людской гомон, звонок трамвая… И крик той девушки, что оглянулась. Что скажете, сны - не доказывают ли они, по-вашему, многовариантность нашей жизни?
- Не знаю, мне часто снятся кошмары, а такие варианты не могут нравиться. Простите за нетактичный вопрос, но вы помните свою настоящую смерть?
- Хм-м, вопрос-то, как я понимаю, насущный. - Владимир помолчал. - Я в затруднении. Кажется, мне приходилось умирать не один раз, чтобы начать с той же цифры в другом месте. Начал я с того, что умер новорождённым. Меня выбросили в мусор. Вы считаете, смерть достойна нашей памяти?
- Может, и нет, но мне очень хочется узнать, как я умер. Я не помню, на что потратил жизнь, и не помню, как она закончилась. Теперь я не знаю, зачем я и где. Вы меня понимаете?
- Да.
Мы помолчали в унисон. Я вспомнил о Несравненной.
- Владимир, вы знакомы с Несравненной? - спросил я. - Вы назвали её по имени.
- Кармина. Её имя - Кармина. Да, я знаком с ней. Иногда она поёт для меня. Она, как бы сказать, чтоб не ляпнуть красивость? Никак ведь не скажешь иначе… Она - словно душа песни. Она поёт всегда, для всего и всех, и даже ни для кого. Воплощённая песня. Она, кстати, тоже не помнит другой своей жизни. Иногда говорит, что у неё был любовник и была дочь, но, похоже, сама в этом сомневается. Впрочем, у неё совершенно точно была прежняя жизнь. И в ней Кармина не была паинькой. Водку она умеет пить с отменным вкусом и удовольствием. А уж как умеет ругаться.
- Я слышал её в музее. Она много пела. Но одна вещь особенно поразила меня. Её будто бы написала маленькая девочка - ангелочек. Эта девочка собиралась погибнуть, чтобы не воплотиться ни во что.
- Вы говорите про Анжелкину песню?
- Анжелкину? Моей белокурой Анжелки? Не может быть.
- Почему не может?
Владимир встал, включил проигрыватель, положил на него виниловый диск. Ш-ш-ш, и детский голосок, такой тонкий, что страшно (вдруг разобьётся?), запел: "Когда-нибудь я стану эхом…"
- Анжелка, - узнал я.
Тогда Владимир сказал, что, как видно, фрукты-то мы одного сорта и надо нам как-нибудь собраться и отпраздновать встречу.
- И хранителя своего пригласите, у вас ведь наверняка есть хранитель, это самое ценное, что у нас здесь вообще есть.
Радио неожиданно проснулось и возвестило голосом Кеши Вирсавина, что, по прогнозам синоптиков, Океан пройдёт мимо Города. Он так и сказал: "Синоптики считают, что блуждающий Океан лишь вскользь коснётся северной части Города. Но затопит разве цокольные этажи". Невыносимо свистела "с" и все шипящие. Из этого свиста следовало, что беспокоиться не о чем. Не о чем беспокоиться жителям западной части, восточной части, центральной части и, самое главное, южной части Города. Про "жителей" Кеша сказал или уже я? Неважно. Я готов был обрадоваться по Кешиной команде. Владимир остановил меня, чуть не придержал за рукав:
- Убить неугодное настоящее - разве не ради этого люди врут? Вы боитесь утонуть?
- Утонуть мне не придётся. Но Океан такой большой…
- Неужели страшно?
- Вы меня поймали. Была не была, пусть топит!
Я потянулся в кресле. Если бы здесь было время, то вышло бы, что мы просидели всю ночь. Но за окном по-прежнему было темно. Чай остывал уже много раз. Мне пора было собираться.
- Будем друзьями? - Владимир протянул руку.
Я легонько ударил его в ладонь - будем.
Этажом ниже, в моей квартире, сидела Анжелка.
- Владлена считает, что ты тоже должен со мной водиться, не против?
- Совсем наоборот. Ты не скучала?
Анжелка никогда не скучала. Она стала у меня частой гостьей. Иногда её забирала Валерия, иногда Владлена (она ни разу с тех пор не явилась в музей, не напомнила мне о спиритическом сеансе и не пыталась меня поцеловать).
Владлена и Валерия - родные сестры Анжелки. Валерия - хранитель Владимира, когда-то она родилась мёртвой. Она курит, красит волосы в чёрный цвет и ищет выход в восточных сказках. Ещё она замужем за неким Юрием Валерьевичем, о котором говорят, что он космонавт, и которому принадлежит гангстерский автомобиль. Но из перетасовок трёх сестёр и автомобиля я понял, что фактически замужем за космонавтом всё-таки Владлена. Владлена родилась живой. По меркам, которые не имеют здесь никакой силы, она младше Анжелки на 9 лет, значит, настолько же младше меня. По виду этого и предположить невозможно. Она говорит, это оттого, что я не жил, а спал. Владлена и Валерия соблюдают молчаливое мирное соглашение. Не говоря друг другу ни слова, они делят на паритетных началах мужа-космонавта, его машину, мою квартиру, Анжелку и весь остальной безлунный мир.
Я приходил в музей, когда мне того хотелось, и всегда оказывался там кстати. Спаситель оставлял мне еду на полке в шифоньере, в той самой заставленной мебелью комнате. Как-то раз случилось мне заговорить об оплате и рассердить гневливого спасителя. Он не уставал придумывать для меня всяческие взыскания. Например, за то, что я пускаю посетителей. Зато Маркуша был мне благодарен и предложил взять себе какие-нибудь его картины. Я взял "Грех". А он ещё извинялся, что скоро светящегося человека смоет Океан. Он часто заскакивал в музей в своём растянутом свитере и плаще без пуговиц. Заскакивал, просто чтобы поболтать со мной.
- Моя выставка, - говорил Маркуша, - это не этап, это итог. Океан смоет меня совсем. Перед открытием я думал, что выставка - эксгибиционизм души. Мы все были во фраках. Но я поначалу чувствовал себя не то что голым, а просто без кожи. Но все веселились на моих поминках, и мне стало легче. Банкет хороший получился, да? А после в полутёмном зале стало вдруг так жалко… Так нестерпимо жалко, что всё исполнилось. Сколько, мне казалось, меня было! И вот я весь. И ничего уже не переделаешь. И не добавишь…
Маркуша молчал, ходил потерянный от холста к холсту. И, подойдя ко мне вплотную:
- Если кто-нибудь захочет взять мою картину - пусть берёт.
Я повторял это каждому приходящему. Спаситель обещал меня уволить, но всё забывал.
Как-то Маркуша приволок труп чайки, бросил его на стол в комнате, заставленной мебелью, и рисовал тонким углем: грязные намокшие перья, окоченевшие перепончатые лапы и пустой водянистый взгляд. Рисовал прямо в пасть Океана. В зале уже взбух паркет и покрылся известковыми хлопьями, летящими с потолка и стен. Рыжая собака, очень грустная, а поэтому не прельстившая никого, выплакала глаза морской водой. Она умирала - я видел это. Откуда здесь столько смерти? Ангел не мог мне ответить. Он вообще только изредка справлялся обо мне. Какая-то скотина драла ковры и книги в моём доме и гадила по углам. Анжелка говорила, что весело играет с этим животным, ласково называла его Скотта и не верила или назло мне говорила, что не верит, будто я его не вижу. В нашем с Владимиром подъезде не прекращалась стрельба. Океан неотвратимо надвигался на Город.
Как-то, вернувшись из музея, я нашёл дверь в свою квартиру открытой. В гостиной Валерия читала Анжелке, а та лежала на диване, закутанная в плед. Увидев меня, она приложила палец к губам. Я прислонился к косяку и тоже стал слушать:
"…братья разъехались кто куда. Сы Пу Мин просил смилостивиться над ним. Владыка увещевал его:
- Вас смущает, что здесь подземный мир. А между тем у вас будет щедрое жалованье и вы ни в чём не будете нуждаться. Ваше довольствие, наряды и выезд будут такими, о которых при жизни вы не могли бы и мечтать.
И вновь Сы Пу Мин настоятельно просил, лил слёзы и отбивал поклоны.
- Я не буду вас неволить, - наконец молвил владыка. - Достойно сожаления, что вы не пошли навстречу нашим желаниям.
Тотчас он взял со стола свиток с записями гражданских дел и сделал в нём соответствующую пометку. Сы Пу Мин стал благодарить владыку за оказанную милость, а тот предложил напоследок:
- А не угодно ли вам, сударь, проявить заботу об умерших прежде вас родственниках?"
Валерия прервала чтение, повернулась ко мне:
- Как похоже, не правда ли?
- Что было дальше? - капризно спросила Анжелка.