Присмотревшись внимательнее, чиновник понял? что женская фигурка составлена из многих тысяч золотых колец. Голова совершенно гладкая, ни глаз, ни рта, только небольшие выступы слегка намечают высокие скулы и острый подбородок. Вся одежда куклы состояла из простейшего пончо, стянутого поясом и достаточно длинного, чтобы исполнять роль платья. Минтучян пошевелил пальцами, и женщина завертелась волчком, легкая ткань взметнулась в воздух, разлетелась широким кругом.
- Да, красивая. - Руки женщины двигались с невозможной, змеиной гибкостью. - А что это вы делаете?
- Думаю. - Глаза Минтучяна, устремленные в круг света, застыли. - Я тоже любил ведьму, давно, в молодости. Она… да нет, чего там рассказывать. Все было так же, как у вас. Почти так же. Она утонула, а я… Ладно, бог с ним. Сколько ни говори, ничего нового не скажешь. И кому это знать, как не мне.
Не останавливая танцовщицу, он прикрыл глаза и откинулся назад, к стенке, сплошь увешанной куклами. Да, из этого кукольного театра не сбежишь, подумал чиновник, глядя на миниатюрных актеров и актрис, спеленутых прозрачным пластиком и надежно увязанных шнурками. Музей, настоящий музей. Здесь были мистер Панч со своей супругой Джуди и двоюродным братом Пульчинелле, мертвенно-бледный Пьеро, знаменитый прощелыга Арлекин и прекрасная Коломбина, общая их любовь. И все эти плуты, герои и разини, и Хитрый Митрий, и Тиль Уленшпигель, и Отважный Космонавт Минск, все они висели рядом, в терпеливом ожидании очередного глотка заемной жизни.
- А вы понимаете, что марионетки - чистейшая разновидность театра?
- В смысле простейшая?
- Простейшая! Попробуйте сами, тогда и увидите, какая она простейшая. Нет, именно чистейшая. Наши разумы существуют раздельно, не способны соприкоснуться. Но вот я помещаю между нами эту красавицу. - Танцовщица скользнула вперед, присела в глубоком реверансе и снова вспорхнула - легко, как листок, подхваченный ветром. - Она существует и в моем сознании, и в вашем. И на это время наши сознания пересекаются.
Руки Минтучяна плясали, а вместе с ними и металлическая фигурка. Внимание чиновника раздваивалось, разрывалось, не способное остановиться на чем-то одном.
- Вот, посмотрите. - Пальцы Минтучяна застыли, остановилась и кукла. - У нее нет лица, нет пола. И в то же самое время… - Кукла кокетливо вскинула голову, искоса взглянула на чиновника. Затем она переступила с ноги на ногу. Под складками материи угадывались женственные бедра. Чиновник поднял глаза и встретил пристальный, исытующий взгляд Минтучяна.
- Вы знаете, как работает телевизор? Экран разделен на строчки, развертка рисует две верхние строчки одновременно, две следующие - пропускает, снова рисует две строчки, и так до самого низа. Затем она возвращается вверх и последовательно заполняет все, пропущенные в первый раз. В действительности, вы никогда не видите всю картинку сразу, вы собираете ее в своем собственном мозгу. Все - а их было очень много - попытки ввести экран с цельным, нерасчлененным изображением неизбежно оканчивались неудачей. И не по каким-нибудь там техническим причинам - просто люди их отвергали. Таким экранам недостает самого привлекательного элемента настоящего телевидения. Они создают изображение - и только. Они не вовлекают мозг в заговор против реальности.
Кукла продолжала танцевать, легко, как листок на ветру.
Губы чиновника пересохли, во рту появился странный острый привкус. Он старался сосредоточиться на рассуждениях кукольника - и не мог.
- Извините, но я не совсем вас понимаю.
Золотая женщина передернула плечиком, бросила на чиновника презрительный взгляд. Минтучян улыбнулся.
- Где находится эта, вот эта иллюзия? В моем сознании? Или в вашем? Или в том пространстве, где наши сознания взаимно накладываются?
Он поднял руки, и женщина рассыпалась дождем золотых колец.
Чиновник отвел взгляд, теперь кольца кружились и падали не в воздухе, а в его сознании. Он зажмурился и увидел их снова, падающими сквозь черноту. Он открыл глаза - и все равно не смог избавиться от этих золотых призраков, от их неустанного кружения. Стены, с висящими на них куклами, наваливались, сжимали, не давали вздохнуть, а в следующее уже мгновение терялись из виду, уходили в самые далекие пределы вселенной; фургончик Минтучяна пульсировал, как живое сердце. К горлу подступала тошнота.
- Со мной что-то не так, - осторожно пожаловался чиновник.
Но Минтучян не слушал.
- Вот иногда спрашивают, чего это я выбрал себе такую профессию, - сказал он задумчивым и вроде не совсем трезвым голосом. - Обычно я просто отшучиваюсь, говорю: "А разве это плохо - быть Богом?" Скорчу физиономию, пожму плечами. Но иногда мне кажется, что я хочу доказать самому себе, что другие люди тоже существуют.
Он глядел не на чиновника, а сквозь него, в какую-то даль, и говорил словно сам с собой, словно никого больше в фургоне не было.
- Но ведь этого нельзя доказать, верно? Мы никогда не узнаем этого точно, наверняка.
Чиновник встал и молча вышел.
Он спустился к реке. Пристань было не узнать. На смену унылой цепочке электрических лампочек пришла буйная поросль золотых грибов, извергавших в темную речную воду горячие языки раскаленной лавы. А потом чиновник увидел обнаженных женщин. Изжелта-бледные, грациозные, они лениво гуляли по рейду; плавные волны, оставляемые их движением, накатывали на пристань, тревожили стоящие на якоре корабли, глаза женщин были вровень с верхушками мачт.
Таких существ не может быть, рассудительно сказал себе чиновник. А почему, собственно, не может? На этот вопрос он не сумел бы ответить даже ради спасения собственной жизни. Бесшумные, как сон, огромные, как динозавры, бледные, как лунный свет, женщины бродили по пояс в воде с сомнамбулической отрешенностью, с высокомерным безразличием ко всему окружающему. Серо-стальную гладь вспороло нечто черное, продолговатое. Непонятный предмет перевернулся, стукнулся об один из округлых животов и снова исчез, утонул; на какое-то жуткое мгновение чиновнику показалось, что это Ундина, утонувшая в реке, обреченная стать добычей прожорливых владык прилива.
И тут же чиновника пронзил еще больший, острый, как удар электрическим током, ужас - ближайшая женщина повернулась и взглянула на него сверху вниз глазами зелеными, как морская даль, безжалостными, как порыв ледяного ветра. Женщина улыбнулась, чуть качнув огромными, идеальной формы грудями, и чиновник отшатнулся, цепляясь каблуками за камни, чуть не падая. "Наркотик, - подумал он. - Кто-то подсыпал мне какой-то наркотик". Мысль эта, казавшаяся на удивление разумной, поразила чиновника с силой божественного откровения, хотя было не совсем ясно, что с ней делать дальше, какие из нее следуют практические выводы.
А потом все резко, безо всяких промежуточных стадий изменилось, и чиновник оказался в лесу. Тропинку, по которой он шел, тесно окаймляли заросли гигантских грибов; лицо его и руки ежесекундно касались мясистых конусообразных шляпок. "Я должен найти кого-нибудь, кто бы мне мог помочь, - с прежней рассудительностью подумал чиновник. - Знать бы вот только, куда эта тропинка ведет, к городу или от города":
- Ну и что бы тогда?
- Как?
Чиновник резко, словно отгоняя сон, помотал головой, затем взглянул по сторонам и понял, что находится, как и прежде, в лесу, но теперь не идет по грибной тропинке, а сидит на земле перед голубым экраном телевизора. Звук у телевизора был выключен, а картинка перевернута вверх ногами, так что люди свисали с потолка, на манер летучих мышей.
- Так что вы, простите, сказали?
- Я сказал: "Ну и что бы тогда?" У тебя что, с ушами плохо?
- Последнее время мне как-то трудно уследить за событиями. Слишком уж часто нарушается непрерывность.
- А-а. - Лисомордый человек понимающе покачал головой. - В таком случае посмотрим немного телевизор.
- Да он же вверх ногами, - возмутился чиновник.
- Разве?
Лисомордый встал, перевернул телевизор и снова опустился на землю. Одежды на нем не было никакой, а сидел он на аккуратно сложенном комбинезоне. Чиновник тоже успел (и когда же это?) сделать себе подстилку из свернутой куртки.
- Ну что, так лучше?
- Ага.
- Расскажи, пожалуйста, что ты там видишь?
- Две женщины, они дерутся. У одной в руке нож. Они вцепились друг в друга и катаются по земле. Теперь одна из них встала. Откинула с лица волосы. Она вся покрыта потом. Теперь она подняла Руку, смотрит на нож. На ноже кровь.
Лисомордый завистливо вздохнул.
- А я вот и голодал, и пускал себе кровь шесть дней подряд, и все без толку. Вряд ли я когда-нибудь сподоблюсь увидеть картинку, не достичь мне такой святости.
- Ты не можешь увидеть телевизионное изображение?
Хитрая ухмылка, легкое подергивание усов.
- А никто из наших не может. В этом есть какая-то насмешка, ирония. Мы, немногие уцелевшие, живем среди вас, учимся в ваших школах, работаем бок о бок с вами - и совсем вас не знаем. Даже не можем видеть ваши сны.
- Это не сны, а просто механизм.
- Почему же тогда вы видите на нем сны, а мы - только яркий, бегающий свет?
- Я тут недавно… - начал чиновник, почти забыв, что хотел сказать, но затем мысль выплыла из глубин памяти, и он продолжил, не сбиваясь больше и безо всяких усилий: - Я тут недавно говорил с одним человеком, так он говорит, что картинка не существует. Телевизионное изображение состоит из двух частей, совмещающихся не на экране, а в мозгу.
- Значит, в наших мозгах просто нет соответствующей цепи, и мы никогда не увидим ваши сны.
Существо облизнулось длинным черным языком. Чиновника охватил липкий холодный ужас.