– Заткнись, жаба, – неожиданно для себя сказал Хесус.
– Жить вечно неинтересно! – прогудел Пузан Рози, продолжая наблюдать за лестничным пролетом. – Неинтересно даже дожить до старости, если у тебя нет денег, чтобы купить новое тело…
– Это точно, – с удовольствием отозвался Бенни. – Вот, скажем, наш Тамански… Парень при деньгах, сразу видно. Тараканы в голове, но при деньгах. На новое тело ему хватило, уж это точно. И, кажется, не на одно.
– Не знаю такого, – как из бочки ответил Пузан и продолжил начатую мысль: – Это дно! Стариков тут нужно уничтожать, приятель. Это дело милосердия. Тут от них воняет.
– От тебя тоже воняет, – улыбнулся Бенни. Лицо его, обычно иссиня-черное, было пепельно-серым от осевшей пыли.
– От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.
И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа – то ли от страха, то ли от возбуждения.
Черны от папиллом, корявые, с кругами
Зелеными у глаз, с фалангами в узлах,
С затылками, где злость топорщится буграми
И расцветает, как проказа на стенах,Они в припадочном соитии привили
К скелетам стульев свой немыслимый каркас;
С брусками дерева сплетаются в бессилье
Их ноги по утрам, и днем, и в поздний час.
Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:
Да, эти старики с сиденьями своими
Едины и в жару, и в дни, когда их взгляд
На окна устремлен, где увядает иней, -
И дрожью жаб они мучительно дрожат.Но милостивы к ним сиденья, чья солома,
К телам костлявым их приучена давно;
Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомо
В колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.
И вот Сидящие, к зубам поджав колени…
– А, сволочь! – заорал Бенни. Быстро перегнувшись через подоконник, он несколько раз коротко выстрелил вниз.
– Что там? – спросил Пузан, не отрывая взгляда от лестницы.
– Кажется, это был полицейский. А может, и нет.
– Может, старуха собирала объедки?
– Старухи не носят шлемы.
– Много вы знаете, – прошипела из своего угла старая ведьма, но ее никто не слушал.
– Тогда полицейский.
– Ну мало ли кто еще носит шлемы… Я тебя, кажется, перебил…
– Да, но я тебя извиняю.
И вот Сидящие, к зубам поджав колени
И барабаня по сидениям слегка,
Внимают грустным баркаролам, и в томленье
Качается, как на волнах, у них башка.Не заставляйте их вставать! Крушенье это!
Подобно битому коту, они шипят,
Топорщатся штаны – о ярость без ответа! -
Наружу вылезя, ключицы заскрипят.
– Лихо, – сказал Бенни. – Наружу вылезя, ключицы заскрипят. Я сразу вспомнил матч, когда мы разделали "Гиббонов". Мы с Кириллом – помнишь Кирилла, такой мордастый? – взяли в оборот их защитника… Тоже ключицы заскрипели, вылезая наружу.
Хесус тоже сразу вспомнил тот матч. "Корсары" тогда победили "Гиббонов" со счетом 73:69, с каждой стороны выбыло по семь игроков, а тот же Бенни доигрывал со сломанной рукой. Тяжелый баскетбол – жесткая игра, и уж никак Хесус не мог тогда подумать, прыгая на трибуне с пачкой чипсов, что будет вот так, плечом к плечу, отстреливаться вместе с Бенни от наседающей полиции… Хотя куда там отстреливаться…
И вы услышите шагов их мерзкий шорох,
Удары лысин о дверные косяки,
И пуговицы их – зрачки, что в коридорах
Вопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.Когда ж назад они вернутся, взгляд их черный
Яд источать начнет, как взгляд побитых сук,
И пот вас прошибет, когда начнет упорно
Воронка страшная засасывать вас вдруг.
"Интересно, а буду ли я стрелять, когда они появятся? А ведь они непременно поя вятся. А если меня убьют? О боже, если они меня убьют? Зачем, зачем я не пошел с Флипом, зачем я здесь, зачем мне этот автомат?" – Хесус посмотрел на тяжелую железяку и по чувствовал, как по щекам его стекают теплые капли.
Бенни, оскалясь, смотрел в окно, а Пузан декламировал, покачивая стволом:
Упрятав кулаки под грязные манжеты,
Они припомнят тех, кто их заставил встать;
Под подбородком их до вечера с рассвета
Миндалин гроздья будут двигаться опять.Когда же голову на локоть сон склоняет,
Тогда зачавшие сиденья снятся им
И стулья-малыши, чья прелесть обрамляет
Конторы важные присутствием своим.
Прочитав этот довольно длинный кусок, Пузан прислушался. Бенни взволнованно смотрел на него.
– Тихо? – спросил он.
– То-то и оно, что тихо. А не должно быть.
– Может, плюнули на нас?
– Ты хоть понял, что сказал?
– Шучу.
– Я думаю, они этажом выше или на крыше. Этот дом не сквозной… До следующего уровня не доходит. Точно на крыше, падлы, – сказал Пузан.
И тут же, в подтверждение его слов, в окна, словно диковинные летучие мыши, влетели черные фигуры, смяв Бенни. По тросам тут же заскользили новые, заполняя комнату, и Хесус, отбрасывая автомат в сторону, словно гадкое скользкое животное, рухнул у стены, сжавшись в комок. Он видел, как Пузан отшатнулся на лестничную площадку, стреляя от живота короткими очередями, и даже сквозь треск очередей слышал, как он орет:
Цветы чернильные укачивают спящих,
Пыльцу выплевывая в виде запятых
На этих стариков, как на горшке
И колос высохший щекочет член у них
Разрывная пуля из штурмовой винтовки попала Пузану прямо в живот.
Нулевой уровень Европейского Купола. Трущобы. Вечер.
– И все? – спросил Керк.
– Все, – развел руками разносчик пиццы.
– А чьи это были стихи? – спросил Логус.
– Не знаю… Наверное, Пузана.
– А с тобой что случилось?
– Ничего особенного. Старуха показала, что я собирался сдаться, и мне дали год условно.
– А как же работа у этого… Упаковки?
– Какая там работа… – уныло махнул рукой разносчик.
– А зачем ты нам все это рассказал?
– Сами попросили…
Логус хотел что-то сказать, но Макс его перебил:
– То, что ты рассказал, произошло приблизительно года три назад?
– Да, – ответил Хесус. – Приблизительно так, а что?
– А тот, о ком ты упомянул… Тамански. С ним что сталось? Не слышал?
– Ну, точно я не знаю, мне обо всем остальном стало известно только позже… Когда на суде и потом ребята рассказывали. – Хесус скучно пожал плечами. – Он вроде как в баре оказался, когда всех накрыли. Он же русский, бешеный. Грохнули, наверное… Оттуда только трупы выносили. Много.
Последнее слово он сказал с оттенком не то бравады, не то гордости.
– А на шута вам старуха та сдалась? – спросила Циркуль.
– Которая старуха?
– Ну та, что потом тебя от суда отмазала…
– А… – Хесус развел руками. – Это Бенни от пуль ею закрывался. Ну и заложник как бы… С мертвого какой спрос?
– Верно, никакого.
– А что тебя в этом русском заинтересовало? – спросила Циркуль.
– Тамански, он как бы… – Макс задумался, подбирая слова. – Вроде Вечного Жида. Его видели почти во всех горячих точках. Семь раз его убивали. Трижды после этого кремировали. Есть масса тому свидетелей, И всякий раз он появлялся где-то снова, и всякий раз это был все тот же Тамански. Его имя всплыло в связи с историей об АН.
– Что такое АН? – спросила Циркуль. Ей, похоже, понравились россказни Хесуса.
– АН – это такая мистическая история, – встрял в разговор Керк. – Я слышал о ней, что-то далекое. Связанное с какими-то нейроразъемами полумифического свойства.
– Да, история действительно давняя и запутанная, – сказал Макс. – Самое забавное, что она происходила как раз в то же время, что и рассказанная мной. Только чуть-чуть другое место…
– И что, вы хотите сказать, что Тамански жив? После стольких лет? – Логус задал вопрос флегматичным тоном, глядя на крупные капли, собирающиеся под потолком.
– А почему нет? – Макс посмотрел на монаха. – Например, ему достаточно регулярно пересаживать свое сознание в новое тело.
– Ну, знаешь… – Логус презрительно фыркнул. – Это не так просто, как ты говоришь. Я не говорю уж о тех немыслимых капиталовложениях, которые он должен производить каждые двадцать – тридцать лет. Это не может пройти незамеченным. К тому же существует специальный закон, ограничивающий пересадку сознаний. Закон "Кармы", слыхал?
– Слыхал, – подтвердил Макс. – Но любой закон, как ты сам знаешь, можно обойти, дело нехитрое. К тому же если хотя бы часть того, что рассказывают об АН, правда, то у такого человека могут быть неограниченные материальные резервы.
– Бред, не может такого быть. Всему есть предел… И человеческому разуму тоже. Невозможно жить так долго и не сойти с ума.
– А почему, собственно? – спросил Керк.
– Потому, что человек, живущий так долго, должен всю свою жизнь переживать нервные встряски, шок, связанные с социальными и технологическими изменениями, происходящими в обществе, – выпалил Логус на одном дыхании. – К тому же тела, в которые пересаживается разум, должны быть очень, крайне близкими по своему строению… Практически идентичными!
– Клоны, – сказал Макс.