- Нет, эти, как вы сказали, вещи прочно взаимосвязаны, - возразил он, - порочность - это внешнее проявление несовершенства. А наука имеет дело с внешним, с тем что на поверхности - с наличием, так сказать. И ищет связи. Но что мы имеем в наличии? Мы имеем простой факт: так называемое "открытое общество", то есть общество в котором недостатки каждого уравновешиваются недостатками остальных, оказалось наиболее эффективным с исторической точки зрения. Следовательно, речь идет уже не просто о недостатках, а о глубоко укоренившейся порочности всякого человека. Недостатки - это то, что можно подправить, устранить, в конце концов - хотя бы осознать. Порочность можно только уравновесить еще одной - такой же. Открытое общество вынуждено тратить огромные ресурсы на поддержание собственной стабильности, своего существования - точно так, как работающий человек тратит часть заработанных денег на лекарства, чтобы иметь силы ходить на работу, а он должен на нее ходить - иначе не сможет оплатить лекарства. Как общество в целом сжигает свои ресурсы, так и каждая отдельная личность тратит силы на поддержание в равновесии себя, отдельного члена этого общества. Я подхожу к другому примеру распыления ресурсов - сексуальной раздвоенности. Она выжигает человека изнутри, заставляет человеческую душу вечно скитаться в поисках другого, способного дать ей целостность, покой… Поиски бесплодны, ибо самой природой они задуманы быть бесплодными. Природа заставляет нас вести поиски вне себя, в то время как ответ - внутри нас самих… Как проклятие, над нами висит дуализм - дуализм в всем - в обществе, в теле, в душe, наконец. Все это давно известно. Вопрос - есть ли такому положению вещей альтернатива? Ответить на него можно лишь создав альтернативную модель рефлексирующего сознания. Раньше я говорил - альтернатива должна быть - несовершенное не может быть в единственном числе. Несовершенное может быть лишь частью целого. Следовательно, есть и другие части того же целого. И я их нашел. Поэтому теперь я говорю - альтернатива есть. Модель рефлексирующего разума, предложенная давным-давно Лефевром, свою задачу выполнила - надо идти дальше, изменяя сублимационное число. Говоря общими словами, человек находится в тупике, потому что не может, как следует, взглянуть на себя со стороны, выйти за пределы своего "Я", если угодно. Следовательно, это должен сделать за него кто-то другой…
- И этот другой - это вы, - догадался я, - вы решили заняться улучшением человечества?
Профессор досадливо поморщился:
- Ну что вы! Какое там улучшение! Да и к чему? Человечество - оно такое какое есть, поскольку так задумала природа. А улучшать… Улучшать можно только себя, и не я придумал, что совершенствование - путь сугубо индивидуальный, и реализуется он через творчество. Тот кто первый изобрел телескоп, усовершенствовал, таким образом, человеческий глаз. Мои гномы - такие же орудия сознания, как телескоп - орудие или, вернее, инструмент для наших глаз. Но в тоже время, это орудие является мыслящим, сознающим себя и окружающий мир. Вы понимаете, в чем разница между моим открытием и всеми предыдущими человеческими открытиями? Я сотворил разум, способный посмотреть на мир другими глазами!
Я возразил, но скорее из чувства противоречия, чем из-за непонимания:
- Да таким творчеством семейные люди занимаются несколько раз в неделю - в зависимости от темперамента…
- Выше замечание безусловно остроумно, но не более того, - сказал он в ответ - да так, что не оставалось никаких сомнений - Франкенберг не считал мое замечание не только остроумным, но и даже просто - умным. Профессор продолжал:
- Простите за трюизм, но дети - они тоже люди, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нет, я творю нового Адама Кадмона, нового первочеловека, андрогина, объединяющего в себе всю человеческую раздвоенность. Первочеловека, способного к неограниченному познанию, ибо он сможет, по собственному желанию, быть и внутри и одновременно вне всего сущего. Он будет одновременно всем и никем - ведь только так можно и испытать Мир и посмотреть на Мир со стороны. Но сейчас у меня есть только четыре гнома, они - это первые четыре шага к пониманию природы разума, и каждый шаг - совершенней предыдущего. Они - это мой пробный шар, но и он способен пробить брешь в антропоцентристском самомнении и проложить путь для постижения истинного единства природного и разумного. Гномы - знающие существа - освободят дорогу для Великого Нуса, для его следующего шага. И пусть я уже не застану тот момент, когда этот шаг будет сделан - как любой творец, я мечтаю, чтобы мои творения пережили меня…
С того момента как он помянул Адама Кадмона, я перестал его понимать. Слова профессора все больше и больше наполнялись пророческим пафосом, а я сидел и хлопал глазами - вести беседу в подобном ключе я не был готов. Да и когда мне было готовиться, ведь события развивались слишком быстро, и с некоторого момента - независимо от меня. Нить его рассказа окончательно от меня ускользнула. Заполняющие кабинет загадочные безделушки постоянно отвлекали мое внимание. У Шефа, кроме терминала, на столе нет ничего. Правда, его дурацкая медная проволочка отвлекает внимание больше чем, если б на его столе стоял магический кристалл. С другой стороны, я бы сильно удивился, если бы среди обилия таинственных предметов, у Франкенберга не нашлось магического кристалла. И он был - прозрачный икосаэдр на невысокой бронзовой подставке. Я не знаю, насколько он и в самом деле магический, но когда я стал наблюдать, как все вокруг отражается и преломляется в его треугольных гранях, мне показалось, что каждая грань обращается с реальностью по-своему. Легче всего это можно было проследить на примере изображения самого профессора. В то время как одна, ближайшая ко мне, грань была полностью согласна с моими глазами и изображала Франкенберга седым старцем, произносившим речь не мне, но к Вечности, другая, словно насмехаясь и над соседкой, и над хозяином, демонстрировала мне разевающую рот глупую рыбу в шутовском наряде звездочета. На третьей грани профессор вообще молчал и хитро так поглядывал в мою сторону. В какой-то момент мне показалось, что он едва заметно подмигнул…
Не стану спорить, - скорее всего, увидев, что я засмотрелся на кристалл, он и в самом деле замолчал, но вот чтоб подмигивал - не похоже.
- Вас что-то отвлекло? - спросил профессор.
- Да, - признался я, - необычный язычок у вашего колокольчика - длинный, но, кажется, бесполезный…
- Это "Колокольчик с примерзшим языком", - пояснил Франкенберг, - вы когда-нибудь в детстве пробовали во время сильного мороза коснуться языком голого металла?
- Да где сейчас вы найдете голый металл! - воскликнул я и переспросил: - Так он что, примерз к столу?
- Это метафора. У колокольчика вытянулся язык, когда он пытался оторвать его. Язык стал длинным, но бесполезным.
- А змею зачем вы привязали?
- Змею? Ах, да, вы говорите об оркусовском удаве. Он душит жертву завязываясь вокруг нее узлом, но и сам при этом становится беспомощным, поскольку может развязаться лишь когда высосет из жертвы всю кровь и прочие мягкие внутренности… Вот видите, теперь вы и меня отвлекли, - добавил он.
- Предлагаю вернуться к гномам.
- Сейчас я вам кое-что покажу…- сказал он серьезно и как будто на что-то решившись. Затем, обратился к своему компьютеру. Но показать он мне ничего не успел - взвыл сигнал тревоги, и тут же страшный удар сотряс башню. В момент удара Франкенберг стоял, склонившись над экраном, и от сильного сотрясения не смог удержаться на ногах. Он упал навзничь, сильно ударившись головой о твердый, как мрамор, подлокотник своего старинного кресла. Я бросился его поднимать. Одновременно я пытался разглядеть в окно атакующих. Удар импульсного излучателя ни с чем не спутаешь. В окне промелькнула черная точка. Неизвестный флаер находился далеко - вне зоны действия защитного поля, поэтому импульсы были не столь опасны для профессорского убежища. Но они могли разрушить генераторы защитного поля, и тогда, уже с близкого расстояния, нападавшие могли уничтожить нас вместе с башней.
Я разрывался: нужно было помочь профессору, нужно было уносить отсюда ноги, и в то же время, я не мог не взглянуть на экран.
- Уходите, это пришли за мной, а не за вами, - хрипел Франкенберг.
Я усадил его в кресло. Рана на затылке была пустяковой - шишка, только и всего. Но профессор заметно ослаб: его физические силы истощились задолго до моего прихода, а удар о подлокотник кресла был последней каплей… или предпоследней, поскольку Франкенберг еще мог кое-как двигаться и говорить.
Явно или косвенно, я послужил причиной смерти Перка. Если погибнет и Франкенберг, то это будет уже вторая смерть за два дня, и все по моей вине. Да даже и без меня - две смерти за два дня для нашей планеты - это перебор. Не знаю, как там на Земле, но на Фаоне такое редко бывает - я говорю о насильственной смерти. Не удержался, взглянул на экран. С него на меня смотрели ОНИ.