Дело ничуть не прояснилось, когда он задал мне несколько вопросов на том же ужасном диалекте. Я думал, что он наверняка спрашивает откуда я. Я мог только сказать, что из города. Наверное, потом он спрашивал, где этот город, но я не был в этом уверен.
- Мне больно, - прохрипел я.
Он кивнул и открыл свой кожаный мешок. Я страшно удивился, потому что он извлек оттуда одноразовый шприц старого образца и флакончик с какой-то жидкостью. Наполнил шприц и вонзил его мне в бедро. Я задохнулся от боли. Он потрепал меня по руке, прокудахтал что-то, и, не взирая на языковой барьер, я понял:
- Тихо, тихо.
Он встал и еще некоторое время в задумчивости смотрел на меня. Затем подал Нуре знак, и они ушли. Через несколько минут укол начал действовать. Я имел опыт в таких вещах и понял, что мне ввели лечебную дозу соннеина, такие инъекции действовали куда более эффективно, чем те таблетки, что я покупал в Будайине. Я был благодарен ему до слез. Если бы этот человек с обветренным лицом снова вошел в шатер, я бы дал ему все, что он пожелает.
Я отдался на волю наркотика и "поплыл", не теряя сознания того, что вскоре его действие кончится и боль вернется. В эти мгновения иллюзорного блаженства я пытался серьезно поразмыслить. Я понимал: тут что-то не так, как только я очухаюсь, мне придется все исправить. Благодаря соннеину ко мне пришла уверенность, что я могу все.
Опьяненный наркотиком разум говорил, что я в милостивом настроении. Все было прекрасно. Я достиг сепаратного мира с человечеством. Я чувствовал себя так, словно у меня появился огромный запас интеллектуальных и физических сил, из которого я могу черпать без конца. Проблемы, конечно, были, но их можно блестяще решить. Будущее рисовало мне одну золотую победную перспективу за другой: рай на Земле.
Пока я поздравлял себя с привалившей вдруг удачей, вернулся тот человек с ястребиным лицом. На сей раз без Нуры. Я был этим немного опечален. Короче, этот человек сел на пятки рядом со мной. Я никогда не мог подолгу сидеть в таком положении - вырос в городе.
Он заговорил со мной, и на этот раз я его прекрасно понял.
- Как тебя зовут, о шейх? - спросил он.
- Ма… - начал было я, но тут перехватило горло. Я показал на губы. Он понял меня и протянул мне козий бурдюк с солоноватой водой. Бурдюк вонял. Никогда не пил воды столь отвратительной на вкус.
- Бисмилла , - пробормотал я. Во имя Аллаха. Затем я стал жадно пить эту ужасную воду, пока он не положил мне руку на плечо и не остановил меня. - Марид, - сказал я, отвечая на его вопрос.
Он взял у меня бурдюк.
- Я Хассанейн. У тебя рыжая борода. Я никогда прежде не видел рыжебородых.
Это обычное дело в Мавритании, - сказал я. После того, как я напился, говорить стало немного легче.
- Мавритания? - Он покачал головой.
- Раньше она называлась Алжиром. Это в Магрибе.
Он снова покачал головой. Я подумал: как же Далеко я забрел, если встретил араба, который никогда не слышал о Магрибе, мусульманской стране на западе Африки.
- Какого ты племени? - спросил Хассанейн. Я с удивлением посмотрел на него.
- Араб, - сказал я.
- Нет, - возразил он. - Это я араб. Ты что-то другое.
В этом он был тверд, хотя в его словах, похоже, не было злобы. Просто ему было любопытно, кто я такой.
Назвав себя арабом, я, конечно, погрешил против истины, поскольку я наполовину бербер, наполовину француз. По крайней мере так мне всегда говорила мать. В городе, ставшем мне родным, каждый, кто родился в мусульманском мире и говорил по-арабски, считался арабом. Здесь, в шатре Хассанейна, это расплывчатое определение не годилось.
- Я бербер, - сказал я ему.
- Я не знаю берберов. Мы - Бани Салим.
- Бадави? - спросил я.
- Бедуины, - поправил он.
Вышло так, что слово, которое я всегда употреблял для обозначения арабских кочевников, - бадави или бедуины , - было корявым множественным числом от множественного числа. Сами кочевники предпочитали называть себя беду , что происходило от слова, обозначающего пустыню.
- Ты лечил меня? - спросил я.
Хассанейн кивнул. Он протянул руку. В мерцающем свете я увидел, что его кожа и волосы покрыты налетом песка, словно лимонный пирог - сахаром. Он легко коснулся моих щитковых розеток.
- Ты проклят, - сказал он.
Я не ответил. Похоже, он был правоверным мусульманином, который считал, что я пойду в ад за то, что позволил вживить провода себе в мозги.
- Ты проклят вдвойне, - сказал он.
Даже здесь моя вторая розетка стала темой для разговоров. Интересно, где мои модики училки?
- Я голоден, - сказал я. Он кивнул.
- Завтра сможешь поесть, иншалла .
"Если будет на то воля Аллаха". Мне было трудно представить, что Аллах провел меня через все эти испытания только для того, чтобы отказать мне утром в завтраке.
Бедуин взял светильник и поднес его к моему лицу. Грязным большим пальцем он отвернул мне веко и посмотрел глаз. Он заставил меня открыть рот и посмотрел язык и заднюю стенку гортани. Наклонился вперед и приложил ухо к моей груди, затем заставил меня покашлять. Он щупал и тыкал меня со знанием дела.
- Школа, - сказал я, показывая на него. - Университет.
Он рассмеялся и покачал головой. Медленно согнул мне ноги и пощекотал стопы. Затем нада вил на мои ногти и посмотрел, насколько быстро они восстанавливают свой цвет.
- Ты врач? - спросил я.
Он снова покачал головой. Затем посмотрел на меня и, решившись, сдернул с головы кафию. Я с изумлением увидел, что у него в темени торчит модик. Затем он снова тщательно обмотал голову кафией.
Я вопросительно посмотрел на него.
- Проклятый, - сказал я.
- Да, - ответил он. Лицо бедуина осталось стоически спокойным. - Я шейх Бани Салим. Это моя обязанность. Я должен носить метку шайтана.
- И сколько же у тебя модиков?
Он не понял этого слова. Я задал вопрос иначе и узнал, что его череп модифицирован так, что он может использовать два модуля: модик врача и еще один, благодаря которому он становится равным высокоученому религиозному лидеру. Это все, что у него было. В безводной дикой пустыне, что была домом Бани Салим, Хассанейн считался мудрым старцем, который в своих глазах продал свою душу ради блага своего племени.
Я сообразил, что мы понимали друг друга благодаря грамматике и словарю, встроенным в модик доктора. Когда он вынул его, говорить нам стало так же трудно, как и прежде. К тому же я очень устал и мне стало тяжело отвечать и спрашивать. Остальное может подождать до утра.
Он дал мне капсулу, чтобы я мог заснуть ночью. Я запил ее водой из козьего бурдюка.
- Да проснешься ты утром в добром здравии, о шейх, - сказал он.
- Да благословит тебя Аллах, о мудрый, - пробормотал я. Он оставил зажженный светильник на песке рядом со мной.
Бедуин вышел во тьму, и я услышал, как он опускает за собой полог. Я до сих пор не знал, где нахожусь, и ничегошеньки не знал о Бани Салим, но почему-то чувствовал себя в полной безопасности. Я быстро заснул и просыпался ночью только раз, причем увидел Нуру: она спала, сидя по-турецки, прислонившись к черной стене шатра.
Когда я проснулся утром, зрение мое стало более четким. Я чуть-чуть приподнял голову и уставился на яркий треугольник. Теперь я видел золотые пески и двух верблюдов со спутанными ногами неподалеку. Нура по-прежнему присматривала за мной. Она проснулась раньше и, когда увидела, что я пошевелился, подошла поближе. Она, как и вчера, стесняясь, закрывала лицо краем покрывала. Ей было стыдно за то, что она хорошенькая.
- Я думал, мы друзья, - сказал я. Сегодня мне было уже не так трудно говорить.
Она сдвинула брови и покачала головой. Говорить-то мне было легче, но понимали меня по-прежнему с трудом. Я попытался еще раз, произнося слова медленнее и подкрепляя их жестами.
- Мы… друзья, - сказала она. Она выговаривала слова со странным акцентом, но, будь у меня немного времени, я научился бы понимать этот диалект. - Ты… гость… Бани Салим.
О легендарное гостеприимство бедуинов!
- Хассанейн тебе отец? - спросил я.
Она покачала головой. Я не понял, отрицает ли она родство или просто не понимает моего вопроса. Я повторил вопрос помедленнее.
- Шейх… Хассанейн… брат… отца, - сказала она.
Мы оба научились говорить просто, разделяя слова. Чуть позже мы стали легко понимать друг друга и заговорили без напряжения.
- Где мы? - спросил я.
Нужно было выяснить, на каком расстоянии от города я нахожусь и как далеко от нас ближайший форпост цивилизации.
Нура снова нахмурилась, словно повторяла про себя урок географии. Она ткнула указательным пальцем в песок прямо перед собой.
- Это Бир-Балаг. Бани Салим стоят тут две недели. - Она сделала другую дырку в песке, дюймах в трех от первой. - Здесь источник Кхаба, в трех днях езды к югу. - Она протянула руку как могла далеко и сделала еще одну дырку. - Это Мугшин. Мугшин, хаута .
- Что такое хаута ?
- Это священное место, шейх Марид. Там Бани Салим встретятся с другими племенами и будут продавать верблюдов.
"Прекрасно, - подумал я. - Мы направляемся в Мугшин". Я никогда не слышал о Мугшине и представлял его себе чем-то вроде клочка земли с пальмами и источником посреди смертоносной пустыни. Скорее всего поблизости нет ни единой посадочной площадки для суборбиталок. Я понял, что затерялся где-то среди княжеств и безымянных племенных территорий Аравии.
- Как далеко это от Рияда? - спросил я.