- Нашиб! - в отчаянии закричал Хассанейн. - Подожди! Вернись вместе с нами к Бани Салим! Там ты, по крайней мере, сможешь получить прощение, прежде чем я должен буду казнить тебя! Разве не лучше умереть среди своего племени, чем в одиночестве, в этом пустынном месте?
Нашиб не слушал брата. Мы едва не перехватили его, когда он сделал первый нерешительный шаг по присыпанной песком корке.
- Нашиб! - закричал Хассанейн.
На сей раз убийца обернулся. Он коснулся своей груди над сердцем, приложил пальцы к губам и поцеловал их, затем коснулся лба.
Наконец после мгновения, которое показалось мне самым долгим в истории человечества, он повернулся и сделал еще несколько шагов по соляной корке.
- Может быть, он… - Мои слова оборвал полный совершенного отчаяния вопль Нашиба. Следующий шаг - и он беспомощно провалился сквозь корку в болото. На миг его голова показалась на поверхности еще раз, но боролся он напрасно. Умение плавать не числится среди навыков, необходимых Бани Салим для выживания.
- Во имя Аллаха, благого, милосердного, - простонал Хассанейн. - Да будет с ним мир и благословение Аллаха.
- Свидетельствую, что нет бога, кроме Бога, - сказал я. Я был потрясен почти так же, как мой спутник. Я закрыл глаза, хотя смотреть было не на что, разве что на маленькую дырку, которую проломил в соляной корке Нашиб. Наверное, он умер очень быстро.
Наша миссия была завершена, а суровость здешних мест торопила назад - к племени в Мугшин быстро, как только можно. Хассанейн понимал это лучше меня, и потому он без единого слова спешился, взял верблюда Нашиба за повод и через поющие пески повел его к своему верблюду. Если тут и уместно было выразить свою скорбь, то шейх сделал это молча, и мы шатаясь тронулись на юг.
Не помню, чтобы до конца этого дня мы с Хассанейном обменялись хоть парой слов. Он гнал наш маленький отряд так быстро, как только мог, и мы ехали еще пару часов после захода солнца, остановившись только для закатной молитвы.
- В южной части Песков сейчас голодно, - сказал он. - Тут мало воды и корма для верблюдов. Эта часть пустыни перенесла засуху.
Черт, я чуть не спросил его, как в таком месте, как Пустая четверть, может быть еще и засуха? В смысле, как бы вы это назвали, если годовая норма осадков здесь составляет десять унций. Но я видел, что Хассанейн не склонен к разговорам, а потому промолчал.
Еще через два часа, когда мы разбили лагерь съели наш скудный ужин и расстелили одеяла рядом с костром, к нам присоединились Хиляль и бен-Шариф. Я был рад видеть их, хотя память о последних событиях витала над нами, как страх Господень.
Двое приготовили себе места у костра.
Мы издалека увидели вас и Нашиба, - сказал Хиляль. - Как только мы увидели, что вы покидаете край Умм-ас-Самин, то поняли, что Нашиб покончил с собой. Тогда мы свернули через Пески, чтобы перехватить вас. Мы бы и раньше вас нагнали, но вы, наверное, шли слишком быстро.
- Я не хочу торчать здесь больше, чем нужно, - мрачно сказал Хассанейн. - Наша еда и вода…
- Думаю, нам ее хватит, - сказал бен-Шариф. - Ты просто хочешь поскорее уйти от того, что произошло.
Шейх посмотрел на него долгим взглядом.
- Ты осуждаешь меня, Сулейман бен-Шариф? - спросил он с яростью.
- Йа салам , я не осмелился бы, - ответил лодой человек.
- Тогда стели свое одеяло и спи. Завтра нам предстоит долгий путь.
- Как скажешь, шейх, - ответил Хиляль.
Через несколько минут мы все уже спали под холодным черным небом Руб-аль-Хали.
Поутру мы собрали лагерь и двинулись через пустыню, где не было ни единой тропинки. Нас вела только память Хассанейна. Так мы ехали несколько дней - все молчали, говорил один Хассанейн, и только тогда, когда это было необходимо. "Пора молиться!", или "Остановимся здесь!", или "На сегодня хватит!". С другой стороны, у меня было достаточно времени для копания в себе, и будьте уверены, я использовал его по назначению. Я вновь пришел к выводу, что мое пребывание у Бани Салим изменило меня - когда я вернусь в город, именно "когда", а не "если", некоторые существенные изменения в моем поведении будут к месту. Я всегда был страшно независим, но сейчас мне хотелось, чтобы этот грубый клан и его молчаливый вождь одобрили мое поведение.
Под конец мы заехали так далеко, ехали так быстро, что все мысли о городе выветрились у меня из головы. Я думал только о том, как бы живым добраться до другого поселения, до бедуинской деревушки на южной окраине Песков. И потому невероятно обрадовался, когда Хассанейн остановил нас и показал на горизонт, чуть больше к югу, чем к юго-западу.
- Горы, - заявил он.
Я посмотрел. Никаких гор я не увидел.
- Это последние мили Песков. Сейчас мы в Ганиме.
Конечно, шейх, если ты так считаешь. На мой же взгляд, пока ничего не изменилось. Мы взяли немного южнее и вскоре наткнулись на столетний путь от источника Кхаба к Мугшину на дальней оконечности гор Карра. Нашей целью был Мугшин, где нам предстояло встретиться с остальным племенем. Бани Салим говорили о Мугшине так, словно он был сокровищницей чудес, Сингапуром, Эдо или Нью-Йорком. Я же решил, что подожду с оценками, пока не смогу сам восхититься его аллеями.
В последующие два-три дня местность стала заметно выше, и я уже не сомневался, что старый шейх знает, куда ехать. У подножия гор, что отделяли нас от побережья, лежал Мугшин. Я представлял себе это место только по рассказам своих спутников, и потому настоящий его вид вызвал у меня некий шок. Мугшин представлял собой пятьдесят - шестьдесят шатров - промышленных, европейского производства, - разбросанных по широкой равнине так, чтобы каждый житель чувствовал себя достаточно уединенно. Сильный ветер нес по деревне песок, не было видно ни души.
Бен-Шариф и Хиляль были вне себя от радости, увидев деревушку. Они стояли на спинах верблюдов, размахивали винтовками и то и дело выкрикивали хвалу Аллаху.
- Идите, - сказал Хассанейн, - и посмотрите, не пришли ли наши. Наше обычное место вроде бы пусто.
- Мы вполне могли обогнать их, - сказал бен-Шариф. - Мы шли быстрее, чем караван Бани Салим.
Шейх кивнул:
- Тогда будем ждать их прихода.
Хиляль встал на колени в седле и что-то крикнул. Я не понял что. Затем он ткнул верблюдицу так, что она рванула со всей скоростью. Бен-Шариф помчался за ним.
Хассанейн показал на деревушку.
- Твой город даже больше этого? - спросил он.
Это испугало меня. Я уставился на кучку зеленых и серых шатров.
- В чем-то да, - сказал я. - А в чем-то определенно нет.
Шейх хмыкнул. Время разговоров окончилось. Он пнул верблюдицу, и я поехал за ним неспешным шагом. В сердце мое хлынуло ощущение победы - ведь я выжил в этой чрезвычайно нетехнологизированной среде. Мой модифицированный мозг мало чем помогал мне с тех пор, как Бани Салим подобрали нас. Я даже пытался не пользоваться блокировщиками боли, голода и жажды, потому что хотел доказать себе, что могу вынести все, что могут вынести немодифицированные бедуины.
Конечно, я и в малой степени не был так дисциплинирован, как они. Как только боль, голод или жажда начинали слишком донимать меня, я с благодарностью прибегал к защите моего вживленного в череп оборудования. Не было смысла переутомляться, особенно если на карту ставилась гордость. Здесь, в Песках, она ценилась слишком дорого.
Бани Салим действительно еще не прибыли. Шейх Хассанейн отвел нас к обычному месту, и мы разбили временный лагерь, без укрытий. Каким голодным взглядом смотрел я на постоянные шатры! Я отдал бы за них кучу денег, поскольку ветер был холодным и нес с собой тучи песка. Прежний Марид Одран сказал бы: "Да пошло все к черту!" - и отправился бы отдохнуть в один из них. Теперь только гордость, моя драгоценная гордость не давала мне покинуть Хассанейна и двух молодых людей. Меня больше заботило то, что они обо мне подумают, чем мой собственный комфорт. Это было нечто новое.
На следующий день я чуть не помер от скуки. До встречи с Бани Салим делать нам было нечего. Я исследовал деревню, но это заняло мало времени. Я нашел небольшой сук там, где наиболее честолюбивые мугшинские купцы расстилали на земле одеяла, прикрывая свои товары. Там было свежее мясо и не очень свежее, овощи, финики и прочие фрукты, а также основная пища бедуинов: рис, кофе, вяленое мясо, капуста, морковь и прочие овощи.
Я был весьма удивлен, увидев старика, у которого на одеяле лежали семь предметов из пластмассы - училки, привезенные из-за гор, из Салалы, Бог весть какого производства. Я с огромным любопытством рассматривал их. Мне хотелось узнать, что именно этот шибко умный старикан надеется продать тем немногим модификантам, что слоняются по Руб-аль-Хали.
Тут были две училки на святого имама, возможно, такие же, как и та, что была у Хассанейна, две медицинские, училка с программой на различные арабские диалекты южной части Аравии, незаконная сексуальная информативка и краткий справочник по шариату, мусульманскому праву. Я подумал, что последняя училка может стать хорошим подарком шейху. Спросил старика, сколько она стоит.
- Двести пятьдесят риалов, - сказал он слабым дрожащим голосом.
- Риалов у меня нет, - ответил я, - только киамы. - У меня оставалось почти четыре сотни киамов, которые я утаил от сержанта аль-Бишаха в Наджране.
Старик бросил на меня долгий проницательный взгляд:
- Киамы? Ладно, сотня киамов.
Теперь настал мой черед сделать огромные глаза.
- Да это в десять раз дороже, чем она на самом деле стоит! - сказал я.
Он только пожал плечами: