Когда было объявлено о награде, многие мудрые и хитрые люди пришли посмотреть на царские кладовые. Все они были озадачены, и все без исключения говорили царю, что человек не мог бы проникнуть в сокровищницу и похитить оттуда золото. Наконец самый умный сказал, что в сокровищнице надо насыпать побольше сухих пальмовых листьев. Царь не стал пускаться в расспросы, а просто сделал так, как советовал умный человек. Затем умный человек поджег листья и вывел царя и его слуг из здания. Через несколько минут все увидели черную струйку дыма, выходящую из маленькой дырки в основании дворцовой стены. Умный человек подошел, внимательно рассмотрел землю в этом месте и увидел на ней маленькие следы. "Смотрите, ваше величество! - сказал он. - Вор - не человек, а ящерица!"
Но царь, который был человеком горячим, подумал, что умник обманывает его, и приказал увести его и обезглавить. Так пришел конец умному человеку.
- Это что - мораль специально для меня? - спросил я.
Нура улыбнулась:
- Нет, история еще не окончена. И умный человек тут вовсе ни при чем. Я даже не дала ему имени. Короче, весть обо всем этом разнеслась по городу Аш-шаму, пока не достигла слуха злого имама. Злой имам понял, что может получить руку царской дочери и полцарства, поскольку тоже слышал слова Абу Куруша. Он побежал в приемную царя и вскричал: "Этот вор - твой собственный имам, Салим!"
Царь усомнился в том, что это правда, но послал солдат к дому Салима, где они и нашли остальное золото. Они схватили Салима и в цепях увели в самое глубокое, самое грязное подземелье. Салим знал, кто мог его выдать, и проклял свою глупость, что не послушал предостережений и освободил злого имама.
Салим томился в своей мрачной камере один день и одну ночь, а затем вспомнил о словах волчицы. Он достал волчий ус и поджег его. В мгновение ока она появилась перед ним.
"Чего ты желаешь?" - спросила она.
"Я хочу, чтобы ты освободила меня из этой ужасной темницы, как я освободил тебя из колодца", - сказал Салим.
"Вечером ты будешь свободен", - сказала волчица, протиснулась под дверью камеры и исчезла.
Прошло много часов, и вот настал самый темный час ночи. Внезапно из комнат юного сына и наследника царя раздались вопли ужаса. Царь вбежал в комнату и увидел, что волчица держит своими острыми, длинными клыками ребенка за голову. Как только царь, его воины или советники пытались приблизиться, волчица громко и яростно рычала. Никто не мог помочь юному царевичу.
Весть разнеслась по дворцу. Тюремные стражники громко ее обсуждали, и Салим услышал их слова.
"Отведите меня к царю, - сказал он, - и я спасу царевича".
Стражники рассмеялись в ответ, говоря, что храбрейшие из них ничего не смогли сделать, так что может сделать этот простой проповедник? Наконец Салим уговорил стражей привести его к царю. Они поспешили к комнате ребенка. Как только Салим вошел, волчица начала вилять хвостом и повизгивать, словно собака, что радуется при виде хозяина.
"Волчица уйдет, не причинив царевичу вреда, - сказал Салим, - если дать ей сердце бывшего имама Аш-шама".
Царь приказал солдатам поторопиться, и те быстро побежали в город и разыскали злого имама. Они схватили его, притащили во дворец и отрубили ему голову. Затем разрубили ему грудь, вырвали сердце и положили его в золотую чашу. Салим поставил золотую чашу перед волчицей. Та лизнула ему руку, взяла в пасть сердце злого имама и убежала прочь из дворца. Царь был так рад, что простил Салима и дал ему в жены свою дочь!
Я немного подождал, чтобы удостовериться в том, что история, наконец, окончена.
- Значит, я должен вырвать сердце у доктора Садика Абд ар-Раззака? - спросил я.
- Да, и скормить его псам! - гневно сказала Нура.
- Даже если в городе уже давно ничего такого не делают? Во всяком случае с теологами. Не с Гитлером или Ксарди-ханом.
Нура озадаченно посмотрела на меня.
- А кто они такие? - спросила она. Я улыбнулся:
- Не бери в голову.
Она взяла пустую тарелку и чашку и вышла из шатра. Почти сразу же вошел Фридландер-Бей. Он сел на песок рядом со мной и стиснул мою руку.
- Как себя чувствуешь, дорогой мой? - спросил он.
Я был рад его видеть.
- На все воля Аллаха, о шейх, - сказал я.
Он кивнул.
- Лицо твое обгорело на солнце и обветрилось. А что стало с твоими руками и ногами после того, как ты меня нес! - Он покачал головой. - Я приходил к тебе каждый день, даже когда ты лежал без сознания. Я видел, как ты страдаешь.
Я испустил глубокий вздох:
- Это было необходимо, дедушка.
Он снова кивнул:
- Я пытаюсь выразить свою признательность. Всегда…
Я поднял свободную руку: - Пожалуйста, о шейх, не надо создавать неловкости нам обоим. Не благодарите меня. Я сделал то, что мог для спасения наших жизней. Любой сделал бы то же.
- И все же ты измотался сверх всякой меры, ты поставил под угрозу свой разум и свою жизнь ради меня. Я устроил тебе эти проклятые имплантаты, я сделал тебя моим оружием. А ты отплатил мне бесконечной отвагой. Мне стыдно.
Я закрыл глаза на несколько секунд. Если бы эта сцена продлилась еще немного, это стало бы так же невыносимо, как то путешествие по пустыне.
- Я не хочу больше об этом говорить, - сказал я. - У нас нет времени для эмоций. Единственная наша надежда выжить в этой заварухе и вернуться в город, чтобы вернуть себе положение, состоит в том, чтобы сосредоточиться на плане действий.
Папа почесал подбородок, на котором серая щетина уже превратилась в неровную бородку, и задумчиво пожевал губу. Он явно принял какое-то решение, поскольку с этой минуты снова стал прежним Фридландер-Беем, которого мы все в Будайине знали и боялись.
- Бани Салим нам бояться нечего, - сказал он.
- Хорошо, - отозвался я. - Но я не знаю, где они стоят.
- Они взяли на себя заботу о нас, пока мы не доберемся до Мугшина. С нами будут обращаться как с почетными гостями и выказывать всяческое уважение. Мы должны постараться не слишком злоупотреблять их гостеприимством, поскольку они будут отдавать нам свою еду, даже если будут из-за этого голодать. Я не хочу, чтобы такое случилось.
- Я тоже, о шейх.
- Я никогда раньше не слышал о Мугшине и думаю, что это всего лишь кучка хижин и шатров вокруг большого источника к югу отсюда. Мы ошиблись, думая, что сержант в Наджране приказал выбросить нас в середине Пустой четверти. Вертолет залетел гораздо дальше, чем мы думали, и нас выбросили в северо-восточной части Песков. - Я нахмурился. - Так бедуины называют эту огромную пустыню, - объяснил Папа. - Они никогда не слышали названия Руб-аль-Хали.
- Не все ли равно, где нас выбросили, - сказал я. - Если бы нас не подобрали Бани Салим, мы давным-давно бы умерли.
- Нам следовало идти в другую сторону, к востоку. Мы ближе к Оману, чем к западной границе.
- Да мы и до Омана не добрались бы. Мы все еще собираемся ехать с Бани Салим на юг?
- Да, племянник мой. Мы можем им доверять. Это в нашем положении значит больше, чем время или расстояние.
Я осторожно подтянул колени: только чтобы посмотреть, работают ли ноги. Ноги слушались, и я был рад этому, хотя после двух недель усиленного отдыха они были словно ватные.
- Вы подумали, что мы будем делать, когда доберемся до Мугшина?
Он смотрел поверх моей головы, как будто издали видел Будайин и наших врагов.
- Я не знаю, где находится Мугшин, и даже шейх Хассанейн не может мне этого показать. У Бани Салим нет ни карт, ни книг. Некоторые из бедуинов уверяли меня, что от Мугшина через горы можно добраться до приморского города Салалы. - Папа коротко усмехнулся. - Они говорили о Салале так, словно это прекраснейшее место на земле, что там всяческая роскошь и удовольствия.
- Горы, - с несчастным видом сказал я.
- Да, но небольшие. К тому же Хассанейн обещал найти нам в Мугшине надежного проводника.
- А затем?
Папа пожал плечами:
- Как только мы доберемся до побережья, мы сможем отправиться кораблем до города с посадочной площадкой для суборбиталок. По дороге мы должны быть чрезвычайно осторожны, потому что за нами будут шпионить…
Вернулась Нура. На сей раз она принесла какую-то одежду.
- Это вам, шейх Марид, - сказала она. - Не соизволите ли вы надеть чистую одежду и пройти со мной?
Не хотелось заставлять работать мои ноющие мускулы, но отказаться не мог, Папа встал и вышел из шатра. Нура вышла вслед за ним и опустила передний и задний пологи, чтобы я мог спокойно одеться.
Я медленно встал, готовый отложить попытку на следующий день, если почувствую острую боль. Встряхнул чистую одежду. Во-первых, здесь была потертая набедренная повязка, и я быстро обернул ее вокруг себя. Я не знал в точности, как носят ее мужчины Бани Салим, и, похоже, мне этого не покажут. Сверху я надел длинный белый халат, который бедуины называли тоб . Бедняки в городе носили что-то очень похожее, и я знал, что Фридландер-Бей часто надевал такое одеяние, демонстрируя свое происхождение. Поверх тоба я надел длинную белую распашную рубаху с широкими длинными рукавами. Здесь была и чистая хлопковая кафия для головы, но мой акаль где-то потерялся. Я обернул голову покрывалом и подоткнул концы на манер южных бедуинов. Затем натянул свое ныне потертое и выцветшее в странствиях голубое одеяние, которым так восхищались Байт Табити. Среди одежды не было сан-Далий. Я понял, что мне придется идти босиком.