Умолкнув, Йон с удивлением обнаружил, что практически ничего не в состоянии прибавить к сказанному. И не потому, что рассказывать было ничего. Он вполне мог бы описать свою жизнь за границей, поведать о трудностях в годы учебы, о борьбе за место под солнцем в фирме или же о деле Ремера, которое свалилось ему в руки, как апельсин в тюрбан, - хотя, быть может, и как ручная граната. Однако зачем после стольких лет разлуки говорить обо всем этом с Иверсеном, тем более что теперь, со смертью Луки, всякие контакты между ними наверняка и вовсе прервутся?
- Как видишь, ничего общего с литературой, - прибавил он, пожимая плечами.
- Что ж, может, настоящей литературой это и не назовешь, - согласился Иверсен. Он как раз расправился с очередным куском пиццы и потянулся за следующим. - Но и для твоего, и для нашего мира печатное слово имеет огромное значение. Пусть каждый по-своему, но все мы зависим от книги.
Йон кивнул:
- Вообще-то с каждым днем все большее количество материалов можно найти с помощью компьютера, однако по сути ты прав. У каждого из нас, юристов, где-то обязательно стоит многотомный сборник законов. Кроме всего прочего, вид толстых книг внушает гораздо больше уважения, нежели какой-то там компьютерный диск. - Он развел руками. - Так что, насколько я понимаю, надобность в таких букинистических лавках, как эта, все еще не отпала?
Иверсен проглотил наконец последний кусок пиццы:
- На все сто процентов в этом убежден.
- Что, собственно говоря, и привело меня сюда, - деловито подвел итог своего рассказа Йон. - Так ты, кажется, что-то хотел мне рассказать?
- Давай пройдем в библиотеку, - сказал, показывая на дверь, Иверсен. - Там… атмосфера как-то больше располагает.
Они поднялись из-за стола и вышли в коридорчик. В детстве Йону запрещали одному спускаться в подвал - только в сопровождении Луки либо Иверсена. О том же, чтобы проникнуть за дубовую дверь, к которой они сейчас направлялись, даже и речь не шла. В его играх то помещение, что скрывалось за ней, обычно называлось сокровищницей или тюремной камерой, но, сколько он ни просил, как ни умолял, побывать там ему так ни разу и не удалось. Дверь всегда была заперта, а некоторое время спустя он уже и сам перестал спрашивать, что за ней находится. Дойдя до конца коридора, Иверсен извлек из кармана брюк связку ключей, выбрал на ней почерневший от времени простой металлический ключ и вставил его в замочную скважину. Открывшаяся дверь издала столь жуткий скрип, что Йон почувствовал, как шевелятся волосы у него на затылке.
- Это - собрание Кампелли, - с гордостью произнес Иверсен и шагнул в темноту за дверью. Через мгновение в помещении вспыхнул свет, и Йон тоже вошел внутрь. Пол комнаты площадью примерно тридцать квадратных метров был устлан толстым ковром темного цвета. Посередине у низкого стола из потемневшего дерева стояли четыре весьма удобных на вид кожаных кресла. Вдоль стен же выстроились стеллажи и витрины с книгами в самых разнообразных обложках и переплетах. Большинство переплетов, впрочем, были кожаными. Рассеянный свет, струившийся на стеллажи откуда-то сверху, заливал книги и все остальное пространство причудливым золотистым сиянием.
Йон негромко присвистнул.
- Да-а-а, впечатляет, - заметил он и провел ладонью по корешкам книг на ближайшем стеллаже. - Я, конечно, вовсе не знаток, однако, должен признать, выглядит все это просто фантастически красиво.
- А если бы ты был знатоком, то, спешу заверить, тебя бы это впечатлило еще больше, - заметил Иверсен. Он с видимой гордостью окинул взглядом полки с книгами. - Твой отец и его предки веками собирали эту коллекцию. Многие из этих томов побывали едва ли не во всех частях Европы, прежде чем оказались здесь. - Осторожно достав с полки один из фолиантов, он кончиками пальцев мягко погладил дубленую кожу. - Если бы я мог их все еще и слышать, - пробормотал он и прибавил громче: - История в истории об истории.
- Они ценные?
- Очень, - ответил Иверсен. - Быть может, не в денежном исчислении. Эти книги, прежде всего, дороги как память, а многим, как библиографическим раритетам, вообще цены нет.
- Так, значит, существование коллекции - великая тайна? - спросил Йон.
- Пожалуй, что-то в этом роде, - подтвердил Иверсен. - Присаживайся, Йон. - Он указал на кресла, а сам пошел прикрыть дверь. При закрытой двери помещение напоминало студию звукозаписи или же сырницу с герметичной крышкой. Извне в библиотеку не проникало ни единого звука. У Йона также создалось впечатление, что даже если бы он и Иверсен вздумали здесь кричать, то снаружи не было бы совсем ничего слышно. Он опустился в одно из кожаных кресел, положил локти на удобные подлокотники и соединил ладони перед собой, переплетя пальцы.
Иверсен устроился в кресле напротив и, прокашлявшись, сказал:
- Прежде всего тебе следует знать: то, что я собираюсь поведать сейчас, Лука рано или поздно рассказал бы тебе - точно так же, как его отец, Арман, некогда посвятил во все детали его самого. Ему бы следовало сделать это уже давно, однако атмосфера, царившая тогда в вашей семье, была, мягко говоря, не вполне благоприятной для откровений подобного рода.
Йон слушал старика молча; ни один мускул на его лице даже не дрогнул.
- Ладно, в подробности этого мы вдаваться не будем, - поспешно продолжал Иверсен. - Хочу сказать лишь одно: раз уж все вышло именно так, а не иначе, я горд, что именно на мою долю выпало рассказать то, что тебе предстоит услышать.
Голос Иверсена слегка дрогнул; он тяжело вздохнул и заговорил снова:
- Ты и сам не раз имел возможность убедиться, что у твоего отца был дар превосходно читать вслух разного рода истории. Тем же даром обладал и его отец. Я и сам, без ложной скромности, знаю в этом толк, однако до Луки мне было далеко. - Иверсен сделал паузу. - Как ты думаешь, Йон, что именно делает человека отличным чтецом?
Йон слишком хорошо знал Иверсена, чтобы подобный вопрос мог его удивить. Он как будто перенесся в прошлое, и вот Иверсен, возвышаясь, как на троне, в своем зеленом кресле за прилавком, дотошно выспрашивает его, Йона, о тех историях, которые ему только что прочли. Все те же давнишние вопросы: какого он мнения о сюжете? что думает об описаниях? понравились ли ему персонажи?
Он пожал плечами.
- Частые упражнения, умение вживаться в образ и, в определенной степени, артистизм, - ответил Йон, не сводя взгляда с Иверсена.
Тот кивнул:
- Чем больше читаешь, тем лучше начинаешь понимать, какой темп следует выбрать, в какой именно момент необходимо сделать паузу. А частые упражнения приводят к тому, что слова слетают с губ с большей легкостью, и тут уже появляется простор для развития остальных двух качеств, о которых ты упоминал, - умения вживаться в образ и артистизма. Ведь не случайно рассказы по радио чаще всего читают профессиональные актеры.
Иверсен перегнулся через стол к Йону.
- Однако у некоторых есть, так сказать, свой джокер, который они могут разыграть. - Он выдержал театральную паузу и снова заговорил: - Умение читать текст - вовсе не врожденное качество. В наших генах изначально не заложена способность складывать отдельные буквы в слоги и слова. Это не естественные, природные, а искусственные навыки, которыми мы овладеваем в первые школьные годы. Причем у одних, талантливых, они развиваются лучше, у других - хуже. - Иверсен бросил быстрый взгляд на потолок, как будто сквозь него мог рассмотреть помещение магазина, где Катерина, вероятно, по-прежнему бродила между стеллажами книг. - Чтение активирует самые разные области нашего головного мозга. Мы стараемся одновременно распознать символы и знаки, облечь их в звуки, сложить в слоги и, наконец, в значимые слова. Больше того, слова эти следует произносить так, чтобы они, соединяясь между собой, превращались в связные сочетания…
Йон вовремя поймал себя на том, что терпение его подходит к концу, и он едва не принялся, как обычно бывало в такие моменты, инстинктивно раскачивать одной ногой, положенной на другую.
- Я прекрасно понимаю, что все это звучит довольно банально, - извиняющимся тоном продолжал между тем Иверсен. - Но мы ведь, как правило, ни о чем таком даже не задумываемся. Мне просто хотелось лишний раз подчеркнуть, насколько сложен процесс чтения, начиная от того момента, как ты видишь печатное слово, и до того, как оно в виде звуков срывается с твоих губ. Для перевода символов в звуки или для определения смысла того, что мы читаем про себя, нам приходится включать в работу множество участков нашего мозга. Именно здесь, в их взаимодействии, и может происходить нечто фантастическое.
Глаза Иверсена сияли таким восторгом, будто он готовился прямо сейчас продемонстрировать публике никем не виданный доселе шедевр искусства.
- У весьма немногих из нас при этом активируются особые участки мозга, благодаря чему мы можем оказывать психологическое влияние на тех, кто нас слушает.
Йон удивленно приподнял бровь, однако Иверсен, очевидно, счел такую реакцию явно недостаточной, чтобы продолжать свои откровения.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил наконец Йон. - Что вы можете заставить слушателей увлечься тем, что вы им читаете? Но ведь это же просто вопрос техники чтения.
- Разумеется, - согласился Иверсен, - ты прав. Однако не совсем. На самом деле все гораздо сложнее. Мы в состоянии воздействовать на людей незаметно для них самих. Мы можем повлиять на их восприятие текста, на понимание ими его смысла или даже на нечто совсем иное.
Йон окинул собеседника внимательным взглядом. Старик либо сошел с ума, либо это какая-то шутка. Но ведь Иверсен был вовсе не из тех, кто мог позволить себе шутить, коль скоро речь зашла о литературе.