— А должно быть так, — встал и подошел вплотную к Феофано проэдр, — когда Иоанн Цимисхий умрет, на престол сядут твои сыновья, рядом с ними как регентша и соправи-тельница, а на самом деле как полновластная василисса должна сесть ты. Я же, — проэдр заискивающе посмотрел на Феофано, — останусь тем, кем и был, — вашим, твоим пара-кимоменом, проэдром.
Феофано так волновалась, что ей трудно было дышать. О, какие величественные дали открывались перед нею! Поверить своему счастью, поверить проэдру или нет? Сколько раз уже он обманывал ее и людей, которые вверялись ему! Но нет, нет, на этот раз он не может лгать и обманывать. Василий и Константин по праву взойдут на трон, они и сейчас соцарствуют с Иоанном.
— Значит, надо убрать Феодору и Склира? — сурово сказала Феофано.
— Да, Феофано, обоих… Я добился того, что Иоанн хочет повидаться и поговорить с тобою. Если же ты побываешь у него, то сумеешь все сделать. Что ж, василисса, — поднял он кубок, — может, мы теперь выпьем за наше счастье и успех?
Он помолчал и добавил:
— …Да еще за то, чтобы Иоанн поскорее занял свое место в гробнице на Халке, в храме Христа Спасителя!
— О нет, — она подняла кубок и дерзко, хищно засмеялась. — Я выпью за то, чтобы Иоанн еще пожил… пока мы не довершим своего дела.
4
Феофано нелегко было пробраться в Большой дворец, еще труднее — очутиться в опочивальне Иоанна, но у проэд-ра повсюду — и у Слоновых ворот, и на террасе Дафны, и в самом китоне — были свои люди. В черном одеянии, в шляпе со страусовыми перьями, с мечом у пояса, она, как этери-от, вместе со сменной стражей прошла в Большой дворец. Там ее повел переходами начальник этерии Пеон, в китоне Феофано скинула одежду этериота, шляпу, меч.
Вместе с проэдром Василием она вошла в опочивальню в Большом дворце, где жила могущественной василиссой во времена императоров Романа и Никифора Фоки и где теперь василевсами были Иоанн и Феодора.
Она даже содрогнулась, увидев после многих лет знакомые стены опочивальни, изображенные на них фигуры прежних императоров; с молитвенниками в руках, подняв очи горе, они все шли и шли куда-то — как прежде, так и теперь. Увидела она и узнала серебряные светильники, стоявшие у стен, темные, пронизанные золотыми нитями занавеси на окнах и дверях, ложе в углу — о, Феофано знала это ложе, на нем почивали императоры Роман, Никифор и Феофано с ними.
Сейчас на этом ложе умирал Иоанн Цимисхий — тот, кто убил здесь, в этой опочивальне, императора Никифора Фоку, тот, кто клялся Феофано в любви, а потом отрекся от нее.
Она даже не узнала его. Это был не тот Иоанн, когда-то крепкий, жилистый, сильный, которого она обнимала и целовала, который утолял здесь ее ненасытную страсть. На ложе лежал скелет, вдоль белой простыни были вытянуты высохшие, темные, сведенные болезнью руки, ужасной была голова — облысевшая, с огненно-рыжими бородой и усами, из-за которых виднелись зубы, с заострившимся носом, темными глазами, сверкавшими в глубоких впадинах.
— Иоанн! — громко произнесла она. — Приветствую тебя, василевс!
— Феофано! — глухо отозвалось в опочивальне.
Чтобы не мешать их беседе, проэдр Василий сделал рукой знак, что будет находиться тут же, за дверями, и вышел из опочивальни.
— Ты меня, наверное, не узнала, — сказал Цимисхий. — С тех пор как разбилось… как я разбил зеркало, я не видал и не хочу видеть своего лица. Скажи, я очень изменился, я очень страшен, Феофано?
Она прошла вперед и остановилась возле его ложа.
— О нет, — сказала Феофано. — Ты болен и переменился, но не страшен.
— Проклятая болезнь! — заволновался он. — Никто ее не знает, а она мучит, изнуряет мое тело и душу. Я уже потерял все силы.