Смерть Миколая произошла слишком внезапно, потрясла его, поразила, как предательский удар из-за угла. Он не раз был свидетелем гибели близких ему людей, еще вчера задорно смеявшихся и строивших планы на будущее. От их улыбок не осталось даже тени, от их тел только клочья, но тогда шла война, и такая смерть – трагическая, но привычная – не вызывала ужаса; ведь кругом рушились дома, горели города, даже испаханная снарядами земля обнажала свое чрево.
"…Смерть не страшна. Это узкая полоска тени, я читал где-то. Переступаешь эту черту и оказываешься в совершенно ином мире. И тебе абсолютно все равно, что с тобой было прежде", – говорил Миколай и сам переступил черту так неожиданно.
Здесь все было против Альберта, все предвещало беду.
– Пан Альберт, дать вам кофе? – услышал он приветливый голос Рачинской.
– Да, пожалуйста…
Он приоткрыл дверь и протянул руку.
– Мне нездоровится.
– Ничего удивительного. Всю ночь вас не было.
Альберт запер дверь на ключ. Несколькими большими глотками, обжигая губы, выпил горячий кофе. Закурил. Осмотрел пистолет, вынул патроны, протер, снова вложил в магазин, один загнал в дуло. Тяжесть пистолета в руке всегда действовала на него успокоительно.
Он уже не был Альбертом. Маскарад кончился. Он снова стал самим собой, влез в свою шкуру, сбросил одежду другого человека. Теперь конец.
Уехать отсюда! Немедленно! Миколай и его смерть – достаточный повод для такого решения. Миколай впутался в историю, от которой надо было держаться подальше, и погиб. Теперь Альберт имеет право отказаться от выполнения задания, и никто не сможет упрекнуть его в этом; никто не имеет права требовать, чтобы после всего, что случилось, он, Альберт, по своей собственной воле шел на верную смерть.
Раздался тихий стук в дверь. Альберт левой рукой повернул ключ, в правой он держал пистолет.
– Какой-то молодой человек хочет поговорить с вами, – сообщила хозяйка.
"Слишком поздно, – подумал Альберт. – Неужели мое решение пришло слишком поздно?"
– Скажите ему, что меня нет дома.
– Я так и сказала. А он заявил, что будет ждать вас хоть до утра. И уселся в гостиной.
– Тогда пусть зайдет.
Он отошел от двери. Положил пистолет на стол, прикрыв его томом Байрона. Сел к столу, опершись руками на книгу, как будто читал ее.
Стуча высокими сапогами, в комнату ввалился здоровый парень лет двадцати, в расстегнутой зеленой куртке и мятой рубахе. Двигался он с развязной бесцеремонностью. Не вынимая рук из карманов куртки, парень подошел к столу.
– Вы говорите по-английски? – спросил он с довольно хорошим школьным произношением.
– Да, – буркнул Альберт, не поднимаясь со стула.
– Я пришел к вам по приказу Рокиты.
– Слушаю вас. – Альберт развалился на стуле. Щелчком подтолкнул к парню пачку сигарет. И чуть не застонал от облегчения, когда тот вынул руки из карманов, чтобы взять сигарету. Закурив, парень осмотрел комнату в поисках свободного стула, нашел его, пододвинул к столу и сел верхом.
– Я пришел от Рокиты… – повторил он, вероятно ища английские слова для более точного выражения своей мысли. Глубоко затянувшись, он закашлялся, выплевывая крошки табака. – Вы английский парашютист, правда?…
– Не знаю, от кого вы пришли, – Альберт заговорил медленно по-польски. Он сунул руку под книгу. Сжал рукоятку пистолета. – Я знаю только, что вы пришли по неверному адресу. Я работник органов безопасности.
Глаза парня округлились, щеки ввалились, губы раскрылись, как у удивленного ребенка.
– Спокойно! – скомандовал Альберт. – Руки на стол!
Направив на парня дуло пистолета, Альберт вытащил у него из кармана большой ковбойский "кольт" и осколочную гранату.
– Вперед, марш! – скомандовал Альберт. Подталкивая парня дулом пистолета, провел его вниз по лестнице, в гостиную, потом в переднюю. Приказал открыть дверь. Когда они вышли в сад, Альберт размахнулся и швырнул в сторону тяжелый "кольт".
– Убирайся отсюда, щенок!
Он вернулся в дом, хлопнув дверью. Потом открыл глазок и увидел, что парень несколько секунд стоял на том месте, где его оставили, а потом, словно очнувшись, тремя огромными прыжками подскочил к своему "кольту", жадно схватил его и, поглядывая на дверь дома, медленно пятясь, выскользнул на улицу.
Вечером того же дня Альберт оказался перед большим зданием уездного Управления государственной безопасности в городе Р. Вечерний воздух был прохладным, сгущались сумерки. Здание стояло на отшибе, в узком тихом переулке. Редкие прохожие, которым случалось проходить здесь, пробирались по улочке крадучись, словно на цыпочках. Со смешанным чувством страха и любопытства они поглядывали на окна, забранные плотной решеткой, на палисадник, где среди тополей виднелась полосатая красно-белая будка.
В пропахшей табачным дымом канцелярии дремала, уронив голову на клавиши "Ремингтона", белесая девица. Она подняла на Альберта заспанные глаза, на ее щеках отпечатались маленькие кружочки – следы от клавишей машинки.
– Доложите начальнику, что из Варшавы прибыл майор В., из Управления госбезопасности, – тихо проговорил он, протягивая свое удостоверение.
Она тотчас же возвратилась.
– Можете пройти к начальнику.
Его приветствовал мужчина лет сорока. Очень высокий, сутулый, с запавшей грудной клеткой и непомерно длинными руками. Его щеки горели нездоровым румянцем, губы были сухими, кожа – словно выцветшая папиросная бумага. Массивная, выдающаяся вперед челюсть придавала ему вид благодушного добряка, голос шел откуда-то из глубины, как у чревовещателя. "Жила, – мысленно охарактеризовал его Альберт. – Сухая, дубленая жила. Ремень".
Начальник уездного Управления безопасности Яруга был в форме капитана Войска Польского. Из-под расстегнутого мундира выглядывала помятая, не первой свежести зеленая рубашка. Громадный письменный стол был завален грудой каких-то бумаг и книг, к которым он относился с явной враждебностью, время от времени отодвигая их, чтобы освободить место для своих длинных рук, заканчивавшихся увесистыми кулаками, покрытыми рыжей растительностью.
Возле стола сидел Крыхняк, тоже в мундире, с погонами поручика. Воинский ремень сползал с его бочкообразного живота, толстая шея выпирала из тесного воротника.
– Я знаю вас, майор, – забасил Яруга. – Мне прислали телефонограмму об этом. Уже трое суток вы живете на вилле у Рачинской. Навестили учителя Рамуза, потом куда-то пропали на целый день. Впрочем, какое мне до этого дело? Вы прибыли сюда по какому-то специальному заданию? Хорошо. Но все-таки могли бы, кажется, заглянуть ко мне чуть пораньше.
– Не было необходимости, – пожал плечами Альберт. Он подал Крыхняку руку. Хотел добавить: "Мы уже знакомы, не правда ли", но сдержался.
Яруга стукнул кулаком по столу.
– Вы нам не доверяете, понимаю. Эх, вы…
– Я прибыл сюда по делу о дезертирах.
– Их уже нет в живых, – расхохотался Крыхняк. – Они подались в банду, и Рокита приказал расстрелять их. Я сам осматривал трупы. Стоило ради этого приезжать!
– Да ведь он не за этим приехал. Я не верю майору, у него что-то свое на уме. – Яруга усмехнулся мягко, понимающе. – Закуривайте, – предложил он.
Яруга курил, сильно и глубоко затягиваясь. В легких у него хрипело.
– Вас губит преувеличенное недоверие, – проговорил он с притворным сожалением.
– Не понимаю, – пожал плечами Альберт.
– Прибыл в наш район еще один офицер из управления, – рассказывал Яруга. – Инкогнито. Не договорился с нами. Я не знаю, что он здесь искал. С кем-то установил контакт, его опознали, а он, наверное, пронюхал что-то важное, потому что сегодня в полдень его шлепнули. Прямо на улице. Около канцелярии старосты. Как его звали? – Он принялся шарить в своих бумагах и, наконец, с триумфом извлек какую-то измятую записку. – Поручик Миколай Л. Вы его знали?
– Знал.
– Вот именно. Совсем молодой парень. Жаль его. Мы отправили тело в Варшаву. Он одинокий?
– Кажется, нет. Точно не знаю.
– Вот именно, – ворчал Яруга. – Не явился к нам, как свой к своему. Мы бы его остерегли, дали бы охрану, оказали бы помощь – все, что необходимо. По-хозяйски, это же наш район.
– Он действительно не был у вас? Ни с кем не беседовал? – усомнился Альберт.
– Боже мой, майор! Я ведь уже говорил вам: ни с кем! – загремел Яруга.
– Ни с единым человеком. В том-то и дело! – подтвердил Крыхняк. – Никто из нас его в глаза не видел. Только когда шлепнули его… Остальное – тайна, покрытая мраком, как говаривал наш старый школьный учитель.
– Я тоже был учителем, – похвастался Яруга.
– Географии… – захохотал Крыхняк.
Яруга пригрозил ему своим волосатым кулаком.
– Ах ты, скотина!…
Альберт поглядывал на Крыхняка. Его лицо казалось одеревенело. Альберт снова ощутил холодок в кончиках пальцев. "Ах ты, скотина!" – повторил он мысленно слова Яруги.
– Убили его, – проговорил Альберт. Он заново осознал в полной мере факт гибели Миколая. Если тогда, в первый раз, его охватил страх, то теперь – только ярость.
– Одни говорят, будто стреляла какая-то женщина, другие – что выстрелил мужчина, мчавшийся на мотоцикле. Разумеется, задержать никого не удалось. Он пал на поле боя, – с наигранным пафосом проговорил Крыхняк.
– У нас длинные руки. – Яруга вытянул на столе свои внушительные пятерни, рассматривая их с явным одобрением. – Женщина?… В игру входит только одна женщина. Любовница Перкуна. Она любила его, а теперь мстит. Такие бабы способны свихнуться от любви. Трагическая любовь делает их жестокими. Если прежде ей становилось дурно при виде капли крови, то теперь она может быть хладнокровнее самого палача.