Перестройка буйствовала вовсю, в броске к рынку участвовали все, кому было не лень, все кинулись торговать, большинство, правда, торговали воздухом по телефону. Но это были сплошь дураки, умные потихоньку прибирали к рукам торговые площади, пока они стоили гроши. Дураки гонялись за дефицитным товаром, и если удавалось урвать, накручивали цену в два, три раза, а то и в пять, сдавали умным, те накидывали свои двадцать пять процентов и потихоньку сбывали населению. Дураки похохатывали, и думали, что так будет всегда. Писатели еще не протрезвели от обрушившейся на их неподготовленные головы свободы слова, а их демократизм зашел так далеко, что они даже начали думать, что стихи и прозу могут писать не только члены Союза писателей. Чтобы внести свою лепту в буйство гласности и демократизма, Союз писателей объявил конкурс поэтов. А так как Павел причислял себя к творческому бомонду, то посчитал своим долгом поприсутствовать. Вообще-то, оказалось довольно интересно; юные мальчики и девочки не пришибленные партийностью в литературе, не задавленные канонами соцреализма и не трахнутые положительным героем, соревновались на равных с "маститыми", то есть с ветеранами литобъединения. Каждый из литобъединенцев только себя числил гением, все другие были для него бездарями и графоманами. Слава Богу, не все были такими; что ж делать, в семье не без урода. Хорошо хоть на конкурсе оказалось жюри почти непредвзятое. Павел к тому времени ходил в литобъединение несколько лет, но так и не стал авторитетом.
На конкурсе ему особенно понравилась молоденькая девушка по имени Людмила, жгучая брюнетка, похожая на марокканку или палестинку, на вид спокойная и уверенная в себе, она читала с эстрады стихи, буквально жгущие накалом эмоций. Может быть, они не блистали техничностью и профессионализмом, но подчиняли себе искренностью, и какой-то неизбывной тоской и безысходностью, сквозивших в каждой строчке. Теперь-то Павел понимал, что они просто вошли в резонанс с его состоянием после разрыва с Ритой.
Как водится, после заключительного мероприятия все члены литобъединения собрались в уголке просторного фойе дома культуры, соображая, куда бы пойти "продолжить мероприятие"? Быстро нашлась бесхозная хата, то есть квартира, в которой пока никто не жил, принадлежащая кому-то из литобъединенцев. Нагрузившись немудреной закуской и обильной выпивкой, "надежда российской словесности" и "подрастающая смена" отправилась всем скопом к месту действа. На автобусной остановке Павел увидел понравившуюся ему юную поэтессу, и, дурачась, без задней мысли, крикнул:
- Люся! Чего это ты одна? Пошли с нами!
Она подошла к компании "ветеранов" без всякого стеснения, спросила:
- А куда это вы направляетесь?
Игнат Баринов, поэт, актер народного театра, похабник-анекдотист, и весьма большой авторитет литобъединения, с великолепным апломбом ответствовал:
- Продолжить творческое общение в постели…
Она засмеялась. Тут подошел автобус, Павел слегка задержался, спросил:
- Ну, так идешь?..
Она втиснулась в дверь, в самую гущу литобъединенцев, Павел влез за ней. Ехать было недалеко, всего три или четыре остановки. В двухкомнатной квартире стояла старая мебель; обшарпанные шкафы, чуть живой шифоньер, расшатанные, скрипучие стулья, кресла с засаленной обивкой и продавленные аж чуть не до пола, на полу в зале лежал огромный ковер, протертый чуть не до дыр.
Как всегда Павел пил мало, сидел в уголке, лениво наблюдая за товарищами. Все были взвинчены, пили много, не пьянея, снова и снова переживая перипетии турнира. Взгляд Павла то и дело останавливался на Люсе; она прихлебывала водку, как лимонад, беспрерывно куря, прикуривая одну сигарету от предыдущей, и медленно переводила взгляд огромных, беспросветно-черных глаз, с одного на другого, как бы по очереди изучала всех присутствующих.
Нервный накал, медленно отпускавший поэтов и выходящий из отравленных душ, начал шутить свои шутки. Юрка, поэт, прозаик-ахинист, и вообще душа-парень, возился на ковре посреди комнаты в шуточной борьбе с Игнатом Бариновым. Оба борца оказались равными по силе, а потому не решив в честной борьбе, кто сильнее, вдруг принялись обмениваться нешуточными ударами, брызнула кровь. Кто-то сграбастал Игната поперек туловища и уволок на кухню, несмотря на сопротивления и громогласные заверения, что он тут всех перемочит, если ему не позволить пустить кровянку этому сопляку и доходяге, потому как он, Игнат, прошел "спецуру" и таких ему на каждую руку по пяти штук мало будет… А он, шнурок этакий, ударил неожиданно, исподтишка.
Юрка тем временем похаживал по комнате, поводил плечами, потряхивал кулаками и предлагал:
- Ну, чо?.. Давайте поборемся! Ну, кто рискнет?..
Павел вдруг заметил, что Люся смотрит на Юрку странным взглядом, жадно затягиваясь сигаретой, не замечая, что вот-вот фильтр загорится.
Павел вылез из продавленного кресла, насмешливо сказал:
- Да уймись ты. Квартира чужая, мебель переломаете, кто расплачиваться будет?..
Как Павел и предполагал, Юрка тут же кинулся на него: одной рукой вцепился в ворот, другой захватил свитер на боку. Павел с перехлестом перекинул свою руку через Юркину, надежно захватил его под мышкой, другую его руку оплел своей левой, и слегка отжимая его локоть на излом, дал заднюю подножку, и, как спеленатого младенца, осторожно уложил на ковер. Зажимая обе его руки, сказал спокойно:
- Ну, хватит, не дергайся, а то сейчас давану слегка, и придется тебе месяц в сортир ходить с ассистентом… Юрка, видимо, не был настолько пьян, как притворялся, он торопливо зашептал:
- Пашка, Пашка! Ну, хорош… Хорош… Я ж дурогонствовал… Все, все…
- Ну, смотри… - обещающе протянул Павел и разжал захват.
Юрка ловко вскочил, заорал весело:
- Супротив Пашки и взвод "зеленых беретов" не выстоит!
Подсев к столу он лихо опрокинул в рот полстакана водки. Из кухни появился Игнат, зло глянул на Юрку, с маху плюхнулся на диван, возгласил театральным басом:
- Водки мне, водки!..
Ему налили.
Павел, разглядывая его, злорадно думал: - " Ага, гений андеграунда… Больно получать по почкам… А чтобы слишком низко не согнулся от этого - тут же еще и сапогом по зубам…" Павел вовсе не драку с Юркой имел в виду. Игнат много лет был признанным авторитетом литобъединения, но при этом ни разу не предоставил на обсуждение ни единой своей рукописи. Наверное, считал ниже своего достоинства. Зато произведения других разносил в пух и прах. Он был особенно лютым оппонентом Павла, мог придраться к любому слову, а потом долго и нудно объяснять, что тут должно стоять совсем другое слово. На турнире он занял то ли пятидесятое место, то ли сороковое… Короче, одно из последних.
Люся вдруг поднялась, подошла к Павлу, склонилась почти к самому лицу, - Павел ощутил резкий запах каких-то импортных духов, и сквозь него чуть заметный, но явственный, запах женских гормонов, так бывает когда женщина несколько часов непрерывно находится в сексуальном возбуждении, - сказала:
- Паша, ты не мог бы меня проводить? Я плохо знаю этот район…
- А чего так рано? - удивился Павел.
- Да, понимаешь, пока мне не исполнилось восемнадцать, мать требует, чтобы я домой являлась не позже девяти…
- Ну, ладно, пошли… - с сожалением вздохнул Павел.
Уходить ему не хотелось, но в черных глазах плескалось нечто похожее на обещание, и в голосе сквозила жалобная просьба, и еще этот запах… Будоражащий что-то черное, древнее, запрятанное в самой глубине сознания.
Оказалось, что до девяти осталось совсем мало времени, пришлось поймать такси. Расплатившись, Павел вышел за Люсей, она замешкалась у дверей подъезда, низко опустив голову, тихо спросила:
- Паша, а ты не мог бы быть моим другом?
Сердце Павла тревожно дрогнуло, но он с деланным равнодушием пожал плечами:
- Я совсем не против…
- Где мы встретимся? - быстро спросила она.
- Завтра я дежурю в бассейне… Ну, знаешь, на берегу… Приходи после пяти. Там, сбоку, служебный вход. Во дворик зайдешь - увидишь…
- Приду…
Она исчезла в подъезде. Павел задумчиво побрел домой. Идти было недалеко: через мост, потом немного в сторону, в дебри частной застройки. Он даже не заметил, как добрался до дому. Мысли скользили, спокойно и невесомо, как облака в ярко-голубом забайкальском небе.
На другой день, идя на дежурство, Павел к своему обычному рациону, - двум бутылкам молока и одному батону, - купил бутылку паршивенького портвейна. В слесарке он поставил на стол свечу, рядом водрузил бутылку, и стал ждать. Ровно в половине шестого хлопнула дверь, он вышел из слесарки и увидел ее, с любопытством озиравшую сложное железное хозяйство машинного отделения бассейна.
- Здравствуй… - сказал он стесненно.
- Здравствуй… - помедлив, слегка тягуче, ответила она. - А чего это у тебя тут так холодно?
Да вот, перестройка, - усмехнулся он. - Развалить, развалили, а построить заново - ни запчастей, ни оборудования, ни денег нет.
Свеча на столе привела ее в тихий восторг, а разглядев рядом бутылку, она буквально расцвела.
- Молодец, догадался выпивку купить…
Скинув дешевенькую куртку, она уютно расположилась на засаленном диване, достала сигарету. Павел услужливо поднес зажженную спичку.
Она улыбнулась, проговорила:
- Гусары дамам в таких случаях подносят свечи…
- У меня свечи без канделябров, мы люди простые - плебеи-с… И вино простое пьем, зато вкусное, не то что водка. - Он взял бутылку, неумело принялся сковыривать полиэтиленовую пробку, спросил: - Ну, и что скажешь по поводу турнира?
Она пожала плечами:
- Что сказать? - помедлила: - Графоманы и бездари! - вдруг заявила безапелляционно.