— Экую даль штобы? Застрял бы беспременно в песке твой ставец!
Но тут уж все духовные дружно встают в защиту родимого чуда.
— Дак всем известно, што с иордани вода в Софию проходит! — кричит Ноздря в ответ хулителю. — Найдено, дак! И злато запечатано было в ставце, а греки того не ведали!
— Дементий Давыдыч, поддержи! — взывают уже несколько голосов к маститому костромичу.
Посол великого князя медлит, но в ответ раздается голос боярина Семена Михалыча:
— В Переславле у нас озеро грубое, провалы тамо, дак рыбаки сказывают, и пещеры и ходы есть аж до Берендеева, по рыбе так получатца!
— Дак где Берендеево, а где йордань! — не уступает Парамша. — Да и так-то сказать: ходы тамо, камни, песок… За естолько поприщ застряло бы все едино!
— Дак и не то ищо теряли! Може, сколь тыщ застряло всякой посуды, а тот ставец вынесло водой!
— Годи, годи! А, скажешь, икона, «Спасов лик», не ходила единым днем из Царьграда в Рим и обратно?
— То икона! И по гладкой воде!
— Новгородский архиепископ Илья на бесе вон единою нощью слетал в Царьград и обратно! — раздается густой голос Долгуши.
— Дак на бесе опять!
— А с жидовином тем, что ножом вдарил икону Спаса, и кровь потекла?
— Опять же лик Христов!
— Дак писан!
— А ты ударь, ударь!
— Я-то не ударю ни в жисть!
— То-то! Он, жидовин, уж нехристь, дак и тово… И век они святым иконам ругались!
— Владыко! — воззвал Артемий Коробьин, завидевши наконец наставника. Московиты задвигались, завставали. Перед Алексием тотчас возникла дымящаяся миса с варевом и хлеб, несколько ложек, на выбор, протянулись в его сторону.
— Спорим мы тут! — любовно усаживая Алексия, проговорил Артемий и, с подходом, дав Алексию проглотить первые куски, продолжил:
— Почто фряги таку силу в городе забрали? И не стыдно им, грекам-то? Ромеям ентим! Уж до того доходит: тем всё, а ентим ничего!
— В Галате фряги двести тыщ золотых собирают с торгового гостя, а греки тут — только сорок! — поддержал, не подымая головы от тарели, Дементий Давыдович.
— Тридцать, бают! — уточняет Семен Михалыч, отправляя в рот ложку с кашей.
— Словно у их на фрягов и вся надея! — кричит Савва с той стороны стола.
Алексий ест, любуясь своею дружиной. В самом деле, кабы греки дружно таково сказали да порешили: не хотим! Поди, и силы бы нашлись Галату отбить. В едаком городе!
Он поднял взгляд, обнял враз вереницу румяных, молодых и старых, но одинаково решительных лиц, равно уверенных в том, что, ежели какая беда али ворог нагрянет, надея должна быть на себя самих прежде всего! А не так, как гордые греки, ныне поклоняющие силе и потому, стойно Палеологам, ждущие помочи от папы, от западных рыцарей, от веницейских альбо генуэзских фрягов, от турок, сербов, татар — и только не от самих себя!
«А может, и состоится она, уния? — подумал Алексий со смутною тревогой. — Совокупит папа не тех, так других и содеет новый крестовый поход во спасение Палеологов, после которого от Цареграда останут одни развалины, а от православной церкви и тех не будет?» Но Дементий Давыдыч, будто угадав мысли Алексия, кинул глазами семо и овамо (он уже управился с варевом и доскребывал тарель) и начал изъяснять вслух:
— Папа им и обещат! Скажем, что обещат помочь! А откудова он ее возьмет? В Италии ихней рать без перерыву. В Риме свой государь объявился. Николаем, как-то Ренским, зовут, государь не государь, а навроде того. Южане те и вовсе в стороне.