Весенние ветры умчались куда-то,
Но ты не спеши, подожди-и,
Ты только одна-а, одна виновата,
Что так неспокойно в груди-и.
Советским морякам не положено верить во всякое мракобесие, никаких суеверий, особенно на атомной подводной лодке. Им хватает естественных причин для беспокойства: текут котлы, погнули перископ, у найденных в затонувшем батискафе мертвых коллег - совершенно живые лица, даром что трупы пролежали семь лет под водой. И какой бы страшный приказ ни стоял перед ними - "на то мы и советские моряки".
"Больничный аист" Николая Калиниченко - одна из самых неоднозначных вещей в сборнике. Для прямолинейного "хоррора" она слишком фантастична, философична и поэтична. И читается словно сказка - в духе Андерсена, Гофмана или Петрушевской. Автор раскрывает подоплеку присловья "детишек приносят аисты" - вот вы когда-нибудь задумывались, почему именно аисты? А Николаю удалось найти настолько правдоподобную разгадку этой тайны, что мороз пробирает - а вдруг меня тоже слепили из глины синие обезьяны и однажды большая птица постучится клювом в стекло, дабы забрать меня в родное болото…
Необычное блюдо приготовил для читателей Владимир Аренев. Рассказ "Вкус знаний" придется особенно по вкусу, простите за каламбур, студентам и их наставникам. Вещь саркастическая, сатирическая и ядовитая, написанная слишком издевательски, чтобы читаться серьезно, и слишком хорошо, чтобы быть анекдотом… Всем правителям, даже Темным Властелинам, время от времени нужны образованные люди, хоть с какими-то знаниями в голове… как вы думаете, ЗАЧЕМ?
И наконец, миниатюра Василия Владимирского "Второй шанс" с вероятностью содержит в себе изящную разгадку, ради чего был затеян этот сборник. Мало приносить жертвы, произносить Слова на Древнем языке и до дыр зачитывать "Некрономикон". Нужно, чтобы имя Господина звучало из миллионов уст, звучало искренне, страстно и горячо… И тогда Ктулху наконец заворочается в своей бездне, под толщей вод, зашевелит щупальцами и всплывет на поверхность, чтобы сказать Земле: "Доброе утро!" Хотите увидеть древнее чудище воочию - читайте сборник, читайте внимательно… Ктулху и Лавкрафт слушают вас!
…Раз за разом литературные критики и деятели культуры задаются вопросом: "а зачем вообще нужна литература ужасов?" Неужели в нашем мире недостаточно крови, страха и слез? Террористы, цунами, эпидемии, новый дефолт - и никакого Ктулху нэ трэба, люди сами завернутся в саваны и расползутся по кладбищам… Исследователи детских сказок, страшилок и историй "про черную руку" говорят однозначно - "черные" байки с пугалками - замечательный способ адаптировать подрастающего человека к реальной жизни. Прохождение сквозь придуманный страх освобождает от настоящего страха, погружение в чужие кошмарные сны позволяет спокойней относиться к собственным "скелетам в шкафу". Больше всего людей пугает неизвестность, та бездна, что открывается после смерти. Гениальные сновидцы и творцы ужасов прокладывают по неизвестности тропы, провешивают мосты, строят целые острова. И для страха остается все меньше места.
Хоррор - чудесный способ отключиться от частных проблем, погружаясь в чужое страдание. Бедолаге герою, у которого на груди вырос демон, в любовницах ходит суккуб, а в перспективе светит путешествие в преисподнюю, очевидно, приходится хуже, чем читателю в его уютной квартире, чистеньком офисе и даже в вагоне метро в "час пик". Козлообразная Повелительница, высасывающий душу туман, чудище с тысячей щупалец - это всего лишь хорошие сказки для плохих деток. А если история покажется слишком мрачной, буквы сами собой начнут складываться в "эш назг…", а в потолке начнет открываться портал - всегда можно успеть вовремя закрыть книжку.
СОХРАНЯЯ БУКВУ
Елена Хаецкая
Царица вод и осьминогов
(Трансформация Гемпеля)
Город принимал странный вид: дома, улицы, вывески, трубы - все было как бы сделано из кисеи, в прозрачности которой лежали странные пейзажи, мешаясь своими очертаниями с угловатостью городских линий; совершенно новая, невиданная мною местность лежала на том же месте, где город…
Широкая, туманная от голубой пыли дорога вилась поперек степи, уходя к горам, теряясь в их величавой громаде, полной лиловых теней. Неизвестные полуголые люди двигались непрерывной толпой по этой дороге; это был настоящий живой поток; скрипели обозы, караваны верблюдов, нагруженных неизвестной кладью, двигались, мотая головами, к таинственному амфитеатру гор; смуглые дети, женщины нездешней красоты, воины в странном вооружении, с золотыми украшениями в ушах и на груди, стремились, перегоняя друг друга…
Толпы эти проходили сквозь город, дома, и странно было видеть, как чистенько одетые горожане, трамваи, экипажи скрещиваются с этим потоком, сливаются и расходятся, не оставляя друг на друге следов малейшего прикосновения…
А. Грин. Путь
С тех пор как мой приятель, Андрей Иванович Гемпель, бесследно пропал, прошло немало времени, но обстоятельства его исчезновения никогда не переставали меня тревожить. Гемпель, в общем-то, был человек со странностями. Не смею утверждать, что я, будучи его давним знакомцем, хорошо его знал. Полагаю, подобным не вправе похвастаться никто.
Мы с ним вместе учились в школе, но это вовсе не значит, что я изучил его характер вдоль и поперек. Скорее, напротив. В детские годы весь мир представлялся мне совершенно ясным и не требующим никаких дальнейших исследований.
Я, например, не давал себе труда задумываться о личной жизни учительниц. С моей точки зрения, они так и появлялись на свет - в заношенных деловых костюмах и с растрескавшимися от постоянного соприкосновения с мелом пальцами. Все их предназначение было обучать меня химии, геометрии и другим наукам. С наступлением вечера они растворялись в небытии, чтобы утром опять возникнуть из пустоты с учебником наготове.
То же самое относилось и к одноклассникам. Эти создания, во многом похожие на меня, совершенно не требовали особого внимания с моей стороны. Ничего в них не было такого, к чему следовало бы приглядеться пристальнее. Такие же интересы, как и у меня, с незначительными вариациями, такие же проблемы, те же непонятливые родители, двойки и прочие оценки, портящие жизнь, причудливые взаимоотношения друг с другом. Их способ существования был лишь немногим сложнее, чем у учительниц; они возникали из пустоты не только на время школьных занятий, но и в любое другое - например, когда мне хотелось выйти погулять, в кино или на вечеринку. Тогда я брался за телефон, нажимал на кнопочки - и очередной одноклассник изъявлял свою готовность к скорой материализации.
Живя с подобным представлением о мире, трудно составить себе настоящее впечатление о каком-либо конкретном человеке.
В первые годы студенчества меня ожидало немало открытий, но по-настоящему я изменил свое отношение к жизни после неожиданного звонка Андрея Гемпеля.
Гемпель выдернул меня из МОЕГО бытия и перетащил в СВОЕ, причем сделал это так непринужденно и с такой бесцеремонностью, что мне поневоле пришлось усомниться в своем положении во вселенной в качестве пупа. Ужаснее всего оказалось, что и Гемпель таковым пупом не являлся. Центр мироздания находился где-то в совершенно ином месте, и место это было удалено от нас обоих на тысячи световых лет.
Мы встретились в кафе. Гемпель, по первому впечатлению, переменился мало. Он был высок, худ, с кудрявыми светлыми волосами, которые в детстве делали его похожим на киношного мальчика, обаятельного хулигана-шестиклассника. В его лице было очень много хрящей. Теперь, когда он вырос и превратился во взрослого мужчину двадцати одного года, это особенно бросалось в глаза.
Нет, кое-какие перемены в его облике все же имелись. Я еще подумал: "Как много, оказывается, значат для нашей внешности волосы, прическа!" В самом деле, милые кудряшки, обрамлявшие костлявую физиономию Андрея, составляли бóльшую часть его обаяния. Сейчас он спрятал их под шапку.
Не успел я открыть рот, чтобы поздороваться, как Гемпель меня опередил.
- А ты все такой же, - сказал он вместо приветствия. - Рад тебя видеть.
Мы поговорили о вузах, о женщинах, о перспективах заработать в самое ближайшее время, о съеме квартир, о невыгодах иметь соседа, о забавных случаях с мобильниками. Все эти темы, как я видел, не слишком-то занимают Гемпеля. Его что-то глодало. Несколько раз он как будто решался заговорить со мной об этом, даже набирал воздуху в грудь, но останавливался в нерешительности.
Ну и что мне оставалось делать в такой ситуации? Сам пригласил, а теперь молчит. Вот я и болтал, в основном о всякой ерунде. В частности, о своей поездке в Чехию с двумя однокурсницами. Об этой поездке я рассказывал уже в сотый раз, поэтому история, поначалу довольно забавная, сделалась скучной даже мне самому. Я пытался оживить ее, вываливая горы пикантных подробностей на свежего человека, однако чувствовал: попытка безнадежно провалилась. Гемпель почти не слушал. Он был поглощен собственной проблемой. Трогал чашку пальцами и пытался что-то высмотреть в глубинах остывающего кофе. Не передать, как такое поведение меня раздражает.
Я зевнул, увял и спросил:
- Что с тобой творится? Давай выкладывай.
Он помолчал еще немного (оказалось, Гемпель умеет на удивление тягостно молчать!) и наконец высказался:
- Ну, понимаешь, я этим ни с кем не могу поделиться, кроме тебя.
- Почему? - Я почувствовал себя польщенным. Впрочем, ненадолго.