– Вот чукча! Не дома! – одеяло взвилось вверх, под ним оказалась натурально голая упитанная баба, совершенно, на первый взгляд, Леонтию не знакомая. – Да ты что? Ты же вчера не нюхал и не курил, только бухал себе, и все? Лео, очнись! – перед его растерянным, испуганным лицом защелкали, раздраженно, наманикюренные, крашенные трупно-фиолетовым лаком женские пальчики, пытаясь отвлечь на себя его заплутавшее внимание. – Я, Ника! Слышишь? Может, у тебя микроинсульт, а? Ты меня слышишь? Или видишь? Вот чудак! – Леонтия довольно болезненно пнули кулаком в бок. Он тут же очнулся. Будто застопорившийся переключатель внутри сработал.
– Ника! Божечки мои! Откуда я здесь? А, ну да! А как я …? Ага, само собой…, что-то я того…
– Переклинило! Столько выжрать! Я бы сдохла, – тут особа, назвавшая себя Никой, без преувеличения заржала кобылой. Леонтий едва удержался, чтобы не перекрестить ей грудь – вдруг морок исчезнет?
Он смутно припоминал. Вернее, начал смутно припоминать, разрозненными кусками, едва-едва связно соединявшимися в нужном хронологическом порядке. Он ехал. По Новому Арбату. Потом по Кутузовскому. Зачем? А развернуться! Маразм – это ж далеко. А подумать? Подумать надо было. О Джедае, о Филоне, заодно о Коземаслове и валютном курсе на бирже. Последнее случайно присоседилось. Он ехал.
Ага! Возле театра кошек Куклачева. Ника скандалила во всю с очередным таксистом. Почему, с очередным? Она всегда скандалит, и не только с таксистами. Такой характер. Почему именно у театра кошек? Элементарно. Ника там и живет. Не в театре, разумеется, в соседнем доме. Он затормозил. Опять спрашивается, зачем? Машинально. Видит, знакомая девушка в стрессе. Как можно мимо? Запросто можно, тем более мимо Ники, потому что, "не мимо" весьма чревато. Но он задумался. И не успел одуматься. Затормозил. Привет? Привет. В чем проблема? Вот ишак, у него сдачи нет! Я деньги не печатаю! Договаривались за триста! Иди, меняй, мудель! Не мое дело, где! Слушай, Лео, у тебя нет случайно триста под расчет? А, спасибочки! На, держи, обсос! Вали отсюда! Сам, хуйло! – нормальные выражения, для Ники нормальные, потому и не завяли у него уши. Услышь он такое, к примеру, от Калерии, точно бы решил – космические пираты захватили Землю и самый жестокий и главный вселился в тело его бывшей жены – иного объяснения он бы не нашел. Но для Ники – каждодневный привычный лексикон, он не содрогнулся, не поморщился, не отвернулся вежливо-нравоучительно. Да и бесполезно: перевоспитывать Нику было все равно, что увещевать чикагского бутлегера времен Великой депрессии оставить свое ремесло и принять дзэн-буддизм. Потом? Что было потом? А потом была стеклянная бутылка джина "бифитер", пластиковая бутылка тоника "швепс" и два бумажных пакета дешевого испанского вина, название не суть важно, все равно он не помнил. У Ники сорвалось свидание – настроение гадкое, надо отвести душу, а не с кем, подружки сучки, у всех вечер устроен, одна она, если Лео не распоследняя сволочь, то не бросит старую любовь в беде (про старую любовь было явное преувеличение, и безразмерная брехня, но тогда он не стал уточнять – из джентльменских соображений). Пришлось припарковать Ящера, подняться в квартиру. Нет, не так. Сначала в магазин, затарились спиртным, потом в квартиру. Ника еще обошлась с ним порядочно, зная его финансы – само собой, разумеется, дама не платила ни за что. Она запросто могла опустить в ноль любой мужской бюджет, одномоментно, в широком жесте, ящик "Болинжера" помножить на ящик "Вдовы Клико", заносите! Но вчерашним вечером он был для нее не мужчина-кошелек, а мужчина-поплачь-в-мое-плечо, а это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Еды в Никиной квартире не оказалось. Может, и не шаром покати, но квартирные тараканы точно бы передохли от малокровия и дистрофии. В кухонном шкафчике нашлась только полупустая коробка "мюсли" с изюмом, они высыпали оставшееся содержимое в тарелку, будто бы семечки – вот и вся закуска. Как же он напился! Обед, предложенный Калерией, нипочем не смог бы сдержать винно-джинные потоки, да и был, если честно жидковат – Калерия сидела на вечной "безжировой" диете, впрочем, никак не сказывавшейся на ее кариатидно-скульптурных формах: поддерживать балконный выступ мраморного новорусского дворца ей можно было предложить с уверенностью и без опаски. В общем… в общем с Никой у них и без закуски пошло-поехало, по кривой дорожке… вплоть до бомбометного грохотания напольных часов-убийц. Середину попойки вспоминать ни к чему – скучно и привычно. Нажрался до голубых тополей, в первый раз что ли – где я? – или кто я? Хорошо хоть у Ники, у нее можно было свободно, без лишнего стеснения, свой человек, точнее… а что точнее? Это все равно, как проснуться в борделе, с одной лишь разницей – угрюмый вышибала-сутенер не попрет из-за того, что вышли время и деньги.
– Кофе будешь? – Ника опять ткнула его в бок, но теперь больше для смеха.
– А у тебя есть? – от кофе Леонтий бы сейчас не отказался. Во рту у него давал себя знать мерзостно такой привкус, будто бы он ночь напролет хлебал воду из сортира, а зубной щетки при себе – откуда взять. Лучше кофе.
– Только это и есть. Если дашь бабок, сбегаю в "маркет", колбаски хочу, докторской, жуть как! И хлеба бородинского – помираю!
– Возьми в штанах. Или в куртке. Где-нибудь, короче, возьми. Я не помню, – думать о том, куда именно он сунул портмоне, Леонтий не мог физически. У него начинала надвое раскалываться голова, и без всякого убойного часового звона. – Только оденься! Слышишь! Я тебя вызволять не пойду!
Это была никакая не шутка. Леонтий знал, что говорил. Как знал и то, что с Ники станется сунуться на улицу в людное место в короткой шубке на совершенно голое тело. И притом в домашних туфельках, отороченных лебяжьим пухом, непременно на высоченной шпильке. Однажды ее уже забирали в отделение. За неподобающий вид в местах общественного пользования. Как раз Леонтий и вносил за нее штраф – на лапу две тысячи рэ. Больше тогда никто из приятелей и приятельниц не откликнулся на отчаянный зов "в западло" арестованной несчастной узницы райотделовского "обезьянника". Так что…
– Оденься, слышишь!
– Будь спок! – донеслось в ответ. Хлопнула входная дверь. Стало быть, Ника нашла кошелек. Уже неплохо. Стало быть, там остались некоторые деньги. Еще лучше.
Какая же он… свинья, слизняк, сволочь – все равно, на букву "с". Ведь был же! Был же дан себе самому зарок – полным ходом домой, провести вечер субботы в размышлениях, а день воскресенья в разведывательных походах. Так он даже Безобразову-Джедаю не позвонил, не отписал, не отэсэмэсил, и вообще никак не связался. Хорош порученец, Старший Куда Пошлют. Пока же судьба послала его к Нике, это как на три буквы, а он, Леонтий, ничуть не сопротивлялся. Ей, судьбе. Тряпка он и жалкий бесхребетный алкаш. Опять. Ну, вот же, опять. Только-только собрался вести праведную, полезную жизнь. Сила воли подвела, как всегда. Когда он не ожидал. Думал – питекантропы в пещерах, полотерные машины в укропной вони, вежливые пришелицы в шиншиллах поспособствуют и переделают, если не характер, то, по крайней мере, отношение к добровольно взятым обязанностям. Ага, щас! Могила тебя исправит, Леонтий! – потому как, горбат ты от рождения, тут уж если родился дрожащей, шаткой осиной, на корабельный сосновый лес не сгодишься, разве на твоем суку повесят какого-нибудь очередного Иуду. И не ври себе – Ника за шиворот тебя не тащила – нет, не тащила: Леонтий коротко вздохнул. Глубоко не мог: свирепо трещало в голове, и препротивно пищало в груди. Соблазн все же был велик. Да ладно тебе! Тоже мне соблазн – нажраться вусмерть в компании… э-э-э… а вот про компанию… тут, да. Ника – это, можно сказать, яркий представитель целого класса – так обычно начинаются стандартные определения, данные распространенным понятиям. Класса "безбилетников", точнее "безбилетниц" – Леонтий придумал словечко сам, в повсеместный обиход оно не вошло, хотя он употреблял его частенько. Не вошло оттого, что требовало разъяснения: почему, безбилетниц, и в каком именно виде транспорта. А что не доходит прямо и сразу, в обыденном лексиконе не приживается, закон обращения искусственного неологизма в неоднородной толпе.