К этому времени Леонтий уже дважды посетил конспиративную квартиру. Назначаемое ему время словно бы вошло в русло приемных административных часов, с восьми до половины десятого вечера. Филон и Пальмира прибывали исключительно для его удобства заранее, чтобы успела хоть немного выветрится и раствориться в абсорбентах кошмарная укропная вонь от работавшей "полотерной" машины – к сожалению, окончательно запах был неистребим, побочный эффект, почти безвредный, если пользоваться устройством как должно, но уж если вдохнуть – пробирающий до кишок! Наверное, чухонец и его параллельная фея давно привыкли, принюхались, а может, и вовсе по отношению к местному роду людскому являлись генетическими мутантами, только укропный аромат особенно их не доставал – так, будто бы ценитель-сыровар, преспокойненько обитающий в компании многолетних зрелых "рокфоров" и "камамберов", сортирно-носочная вонючесть коих есть признак качества. Но все же не запах беспокоил Леонтия. А… сложно даже сказать, что. Много всего. Не говоря о том, что не банально и не тривиально впутался он в дела потусторонние, неземные, согласно науке, пока существующие гипотетически. Но вот – существующие же! И не розыгрыш, не казенный секретный эксперимент, нет! Слишком долго и… слишком достоверно для миража. Он был в ТОЙ пещере, и летел кубарем с ТОЙ елки. И синяки с ушибами вылезли на нем настоящие, конечно, согласно Козьме Пруткову, в сомнительных случаях лучше не верить глазам своим, но до каких пределов? Логика, логика и еще раз логика – по Косте Собакину! А логика говорила, и приговор ее был однозначен – все происходившее и происходящее с Леонтием суть абсолютная реальность. На том он примирился с настоящим: пришлось, даже как-то спокойно, без нервических срывов, есть и есть. Хорошо, что позвали именно его, открылись, доверились, но запросто б им вышло отшить, как, для примера, того же майора Серегу, не пригодился, не прошел пробы, а ведь на его месте мог бы оказаться Леонтий. И никогда бы он не узнал… никогда бы он не узнал… чего именно? Ну, хотя бы того, что наяву существуют иные параллели той самой реальности, которая суть.
Тревожило его более другое. Чего-то они не договаривали. Филон Медиотирренский с Пальмирой. Вроде все складно – много параллелей и все разные, одни развитые, иные не очень, набор вероятностей, он читал об этом сто раз. До оскомины. Вот только – современную, здешнюю, родную точку зрения, научную и около – это он им, а не они ему излагали. Параллельные пришельцы его лишь слушали. Внимательно. Пристально. Фея доброжелательно кивая. Чухонец пренебрежительно искривляя линейные губы. Все бы ладно. Терпимо. Но переглядки. Были, были! Так при малых детях мудрые родители глядят поверх кудрявых головенок, внимая рассуждениям о том, что ветер дует от того, что деревья качаются, и пока не решаются поправлять, дескать, рано еще толковать о воздушных атмосферных потоках, о формировании циклонов и их антиподов в областях высоких и низких давлений. После, когда-нибудь. Когда готовы будут воспринять. Так выслушивали в конечном итоге Леонтия. Он печенкой чувствовал – за переглядками скрывается нечто, такое, о чем не хотят говорить. Потому выбор, собственно, был прост. Либо рискнуть и довериться полностью безоглядно. Или сбежать и… возможно, донести. Он выбрал первое. Не с точки зрения разума, не с точки зрения доказательного убеждения – это он скорее навязался пришельцам, чем наоборот, не с точки зрения самой точки зрения в смысле философии мировоззрения. Нет, он захотел поверить и поверил. Его хотение, непреодолимое, необоримое желание решило все. Он знал теперь – подобно же дело обстояло вообще в любой массовой религии. Ты веришь лишь оттого, что сам этого возжелал, возжаждал, все прочее – малосущественный атрибут, если есть внутри тебя потребность, словно бы в еде или в воде, в глотке воздуха, в любви или в ненависти, здесь то же самое, ты веришь только потому, что хочешь верить. Леонтий как раз хотел. Пусть переглядываются. Но, чур! Пусть они будут на стороне правого дела, неизвестно какого, но правого, и Леонтий им помощник, здешний, избранный, преданный и благодарный. К тому же – Филон и фея Пальмира не пугали его. Не было в них… как бы это сказать? Васятниковщины и коземасловщины. Даже у чухонца, ревность не корысть, высоколобость не двоедушие низости, гордыню и стерпеть можно, вдруг в действительности есть от чего заноситься, биографии Филона он не знал, он вообще ничего о нем не знал толком, да и о Пальмире тоже. Кроме одного. Сказанного сразу. В первый его осознанный пятничный визит. Не ради их личностной безопасности, но дабы устранить неясность. Они добровольцы. Оба. Пальмира и Филон. Не посланные с заданием секретными организациями, не отправленные в научные командировки исследовательскими параллельными центрами, не внедренные хищными корпорациями в поиске ресурсов, а так, на свой страх и риск, что-то вроде благотворительности, сносно финансируемой, ну вроде как мы даем не слишком щедрой рукой на поддержание приютов для кошек и собак. Или, чтоб не чересчур обидно в сравнении – безбашенным фантазерам-дайверам на исследования морского дна в поисках пропавшей Атлантиды. Найдут, не найдут – суть дела не меняет. Хотя, а вдруг? – извечное, каверзное, из области определения той погрешности очевидной вероятности, когда и чайник, знаете ли, на раскаленной плите, того-этого, замерзнуть, ага! Теоретически может, конечно, при сочетании редкостных условий немыслимого порядка. И потому – кто-то ищет Атлантиду, всю жизнь и не напрасно, затонувший материк, понятно, не находит, зато нет-нет, да и подвернется что-нибудь науке интересное, океанское дно есть поле непаханое. А кто-то – на тех же добровольческих началах защищает "краснокнижного" амурского тигра, может, капризная кошка плодиться желает пока не очень, зато нет-нет, да и попадется очередной злостный браконьер в руки правосудию. А кто-то – в гвинейских чащах борется с лихорадкой Ханта, чудовищной и редкой пакостью, на свой страх и риск. А кто-то – на пожертвования открывает самодеятельный, но отчаянно перспективный драмтеатр для детей-сирот. Мало ли, как и что бывает, когда некоторым странным людям хочется чего-то гораздо больше, чем денег, чего-то, однозначно невозможного на первый взгляд, а на второй, вдруг и получится, так почему бы не дать? Много ведь не просят. Одно только – он, Леонтий, как представитель здешней флоры-фауны, есть кто? Горький сирота, амурский тигр, мифический континент или злобный вирус? И чего хотят добровольные пришельцы – спасать, искать, учить или сражаться? Непонятно. Они не объяснили. Они попросили. Пойти туда, пока они не знают достоверно куда, найти того, они пока представления не имеют кого. Однако! Однако есть несколько оповестительных знаков. Вешек, меток, зарубок на древесных вековых стволах.