…Ваша жизнь, по крайней мере, ее детское начало, ни в малой степени не похожа на мою. Выхолощенную, непререкаемо ограниченную, где красные волчьи флажки разнообразных долгов и обязательств провешены раз и навсегда. И я читал – читал Вас и удивлялся, как же можно без этих флажков? Анархия, беспредел, несчастье. Не верил ни на единую секунду, еще вчера не верил, будто без флажков этих счастье возможно. Возможен самообман, неподлинная свобода, но счастье? Теперь я знаю. У Вас тоже были свои флажки. Другого цвета и на другого зверя, на мифического йети, снежного человека, или на единорога, в общем, на существо, пытающееся жить в мире реальном по нереальным законам. Это прекрасно и это страшно. Не Вам, но мне. Впрочем, может, Вам тоже. Тоже страшно было так жить. Но иначе было нельзя. Ваши правила и Ваши долги, те, что обозначили, размежевали на боевые квадраты Ваши детские годы, как мне кажется сегодня, скорее всего, еще категоричней, еще строже, еще безжалостней, чем все известное мне на себе самом. Я спрашивал себя, в недавнем времени, как можно жить на свете – как можно жить, не обременяясь ничем, никем, и плюя сверху вниз на общепринятое. Ныне я знаю ответ: никак. Так жить нельзя. Правда, этот же ответ я давал вчера, и позавчера, и… так далее. Но теперь я даю его с единственной поправкой. Вы так и не жили. Я это тоже знаю. Я догадался. Я прозрел. Иногда человек может поставить себе более жестокий, добровольный предел, чем даже самое нетерпимое общество потребует от него. Только – предел этот может быть любым. Одни ограничения снимаются, вырываются с мясом и кровью, чтобы тут же воздвиглись другие, еще более безжалостные – безжалостные к себе самому и своим близким. Ваша мама жила так, и заставляла так жить Вас. Плохо это или хорошо? Я понимаю лишь – я задал здесь идиотский вопрос, потому что категории подобраны неверно. В долговых самоограничениях нет таких понятий: добро или зло. Потому что, как раз любой, произвольно выбранный для себя набор обязательных правил – он-то и задает изначально, что такое хорошо, и что такое плохо. И если планка слишком высоко поднята над головами других, как следствие, возникает непонимание. Когда уровень долга слишком низок, чего ж тут не понять? Это есть у каждого в душе: эх, как бы попроще и для себя поудобней. Но чтобы насиловать собственную природу, загоняя ее в матрицу несуществующего совершенства? Нет, такое понять нельзя. Или очень трудно. Мы все, или многие из нас, или… ну хорошо, некоторые из нас, читали фантазийные, литературные биографии замечательных людей. Ленин, Рузвельт, Мао, Де Голль, Солженицын – но ни единый из нас, или мало кто из нас, на деле верил, что именно так они и жили. Скидка на выдумку, на идеальный образец, на приукрашенный "агитпроп", на воспитательный момент для юношества. А что если? Я думаю и полагаю теперь? Нет, конечно, они не жили так. Так, как о них рассказано и написано. Но они пытались. В реальности, в действительной каждодневности, у них были такие в точности флажки, как у Вашей мамы. На йети, снежного человека, и на сказочного единорога.
…а я есть обыватель. Не обольщайтесь, пожалуйста, на мой счет. Образование, воспитание, окружающая среда, единство и борьба противоположностей, чушь собачья. Необыкновенные люди вне всего. И всегда. В королевских покоях и в лавке мещанина. Франциск Ассизский был сыном купца, рыночного торговца, менялы, развращенного площадью. Принц Шакья-Муни он и был, одно слово, принцем. Толстой был графом, а Федор Михайлович – каторжником. Сотни графов и тысячи каторжников. Огромная тяжелая масса пролетариев и… только один Горький. Корсиканский головорез Бонапарт стал императором, а крестьянская девушка Жанна – спасительницей отечества и святой. Не стоит объяснять, отчего это произошло. Мне не стоит объяснять Вам, отчего это произошло. Потому что ответ Вы знаете не хуже меня…
…кстати сказать. У Вас в школе была Сталина Александровна, вы удивитесь параллели, но у меня! У меня, тоже в школе, служила завучем старших классов некая Ежова…, имя-отчество простите, запамятовал. Дрянь изрядная, соответственно фамилии. Хоть я вовсе не считаю, будто прозвание определяет сознание. Человек по фамилии Злобин может оказаться добрейшим на свете существом, напротив, знал я одного Боголюбова – мерзавец первостатейный, неврастеник и редкий шовинист. Так-то. Но к чему я всё это Вам рассказываю? Тоже касательно моего детства. Я выбрал – подсознательно эпизод, единственный, но как мне кажется, весьма меня определяющий. Судите уж сами. Обо мне, само собой, не об истории в целом. Одним словом, завуч Ежова была совсем никудышний учитель, не поверите – физики, нудила по писаным параграфам, вопросы ей не стоило задавать, все равно один ответ: дети, откройте страницу такую-то, там сказано. Все время она называла нас "дети", поголовно, и в десятом, и в одиннадцатом, коломенская верста иной выпускник, а у нее пренебрежительное "дети". Страницу я открывал, видел фигу, получал когда "пару", когда "трояк", что поделаешь. Я и без того плохо воспринимал сию науку, а уж с Ежовой! Не подумайте, будто я был как-то особенно туп, между прочим, мне, как и Вам, свезло на учителя математики, в смысле преподнесения знаний. Математика из меня, понятно, не вышло, не те у меня мозги, но заинтересовать он мог – насколько мог, простите за тавтологию, школа моя была с языковым уклоном, в сторону испанского, но не важно, – я любил его уроки, смешной дядька, неудачник, каких мало, о которых итальянцы говорят в пословице: если бы он падал спиной назад, то все равно расшиб бы себе нос. Вечно в перекореженном, наждачного цвета пиджачишке, он стирал костюм в прачечной, что ли? или даже – дома в тазу? На лацкане значок "бауманки", наверное, единственная ценная вещь в его жизни, галстук он не носил, в перемену две водолазки, и кошелек у него был лягушкой, напоминавший еще вставную челюсть, хлоп-хлоп и пальца нет, битком набитый мелочью, будто менял ее нарочно, это при тогдашней инфляции, может, нравилось ему, как монета гремела, будто он был богат и слушал звон злата? Кто знает? Здорово он учил, на пальцах, что называется, только благодаря ему теперь по силам мне понимать отчасти своего соседа Аркадия. Чудный мальчик, знаете ли, такой вундеркинд… что-то я в сторону. Простите, великодушно. Относительно того, что математик учил нас на пальцах, скажу вам следующее – великий это дар. Воистину лишь тот, кто бытовыми словами может живописать обыкновеннейшему рядовому обывателю, хотя бы мне, уравнения тригонометрии – даже не просто живописать, но наглядно объяснить, что значат они в реальности и для каких именно повседневных расчетов применяются, – человек, могущий такое, в науке должен быть бог. Если повезет с характером, конечно. И еще – тут нужно быть упорным как смерть, в смысле, на выбранном поприще. Наш математик характера не имел, но разъяснять наглядно – в этом не было ему равных. Помню, как он говорил нам о циклоиде Паскаля, нарочно принес в класс резиновое колесико с прикрепленным на ободе мелком и показал, что, если катить его, равномерно и прямолинейно, вдоль любой оси с любой скоростью, на рисунке получаться непрерывные, нет, не круги, но цепь полукружий, будто сплошная гряда одинаковых холмов, – это и есть искомая циклоида. Мы разевали рты, крутили колесико так и эдак, по горизонтали, по вертикали, по диагонали, быстро-быстро, медленно-медленно, все равно выходила одна и та же кривая. Здорово получалось! Такой был у нас учитель математики, а я даже имени его не вспомню, только мятый, горчичного цвета костюм, и на лацкане значок выпускника знаменитой "бауманки"…