Лакей вывернулся из-за угла неожиданно – увидел Юлю в новом обличье и застыл, держа перед собой овальное блюдо с аппетитным жареным гусем. Девушка метнулась мимо Кузьминкина, как молния, крутанувшись в каком-то невероятном выпаде, выбросила ногу. Блюдо с гусем полетело в одну сторону, детинушка, потеряв на лету парик, – в другую. Еще в полете Юля с тем же проворством добавила ему носком ботинка под нижнюю челюсть.
Прежде чем ушибленный успел опомниться, Мокин сгреб его за шкирку и поволок в только что покинутые ими апартаменты. Юля моментально подхватила парик, гуся и блюдо – ага, чтобы не осталось никаких следов...
В коридоре было тихо – похоже, молниеносная операция захвата проведена без сучка без задоринки...
Пленник застонал, зашевелился. Юля тут же уселась ему на грудь, продемонстрировала пистолет и медленно прижала дуло к виску. Тихонько посоветовала:
– Молчать, козел, мозги вышибу!
– Видал? – гордо сказал Мокин, подтолкнув Кузьминкина локтем. – Все думают, что это молодая женушка или телка, хрен кто просечет, что это секьюрити... – Он присел на корточки: – Ты, выползок! Сколько народу в доме?
– Ну, это... – пробормотал пленный, косясь в сторону упершегося в висок дула. – Барин со студентом, Витька, напарник мой, Дуня... Филимон при конюшне... В дом ему не положено...
– Никого больше?
– Бля буду...
– Оружие есть?
Пленник попытался мотнуть головой, но наткнулся виском на дуло, замер, и, боясь лишний раз шевельнуться, прошептал:
– Да никакого...
– Ну смотри у меня... – сказал Мокин. – Если что, вернусь и кишки через рот вытяну...
Лакея тщательно связали разодранными на полосы простынями, одну скомканную полосу надежно вбили в рот и уложили хорошо упакованного пленника на кровать. Мокин поднес ему к носу кулачище:
– Лежи смирнехонько, как невеста перед брачной ночью, сучий ты потрох... Пошли!
Он забрал у Юли пистолет, сунул Кузьминкину ворох длинных лент – бренные остатки накрахмаленных простыней – и первым ринулся в коридор. Лоб в лоб столкнулся с Дуняшей – она успела по инерции пролепетать:
– Барин просят к завтраку пожаловать...
И буквально через минуту очутилась рядом с лакеем, столь же тщательно спутанная, с кляпом во рту. Мокин похлопал лакея по лбу:
– Цени мою доброту, валет, – тут тебе и постелька, тут тебе и девочка, отдыхай, как фон-барон...
...На цыпочках подойдя к двери столовой, Мокин заглянул в щелочку, удовлетворенно хмыкнул, подал знак спутникам следовать за собой – и ворвался внутрь с бесцеремонностью бульдозера, держа под прицелом сидящих за столом, дружелюбно рявкнул:
– Здорово, аферисты! Сидеть и не дергаться!
Господин статский советник в отставке замер, не донеся до рта серебряную вилку с куском чего-то вкусного. У "беспутного студента" отвисла челюсть. Багловский выглядел еще ошеломленнее.
После секундной паузы второй лакей, выронив высокую бутылку без этикетки, зачем-то пригибаясь, кинулся к боковой двери – и был молниеносно перехвачен Юлей на полдороге, подшиблен ударом пятки под щиколотку, добит ребром ладони по виску.
– Скрути-ка ему, Сергеич, резвы ноженьки, блудливы рученьки, – громко распорядился Мокин, танцующим шагом приблизился к столу и, поведя стволом для убедительности, прикрикнул: – Руки за голову, поганцы! Юль, обыщи...
– В фалдах посмотрите, – громко посоветовал Кузьминкин, сидя на корточках над обеспамятевшим лакеем, старательно вывязывая узлы. – В фалдах должны быть карманы...
– Что вы себе позволяете, любезный... – пролепетал хозяин имения. Судя по тону, он еще отчаянно надеялся, что инцидент волшебным образом удастся замять и все вернется на круги своя. Мягким кошачьим движением оказавшись рядом, Мокин лизнул средний палец левой руки и смачно закатил Андрианову в лоб классический шелабан – даже звон пошел... Сидевший рядом Петруша, старательно сцепив пальцы на затылке, вжал голову в плечи.
– Вяжи, Сергеич, – распорядился Мокин. – Так и сидеть, ладошки сложить, ручки для удобства вытянуть!
– Слушайте!.. – протестующе вскрикнул Багловский, но тут же заткнулся, получив от Юли ребром ладони по уху.
Очень быстро воцарилось благолепие – трое сидели за столом, поневоле пригибаясь из-за связанных под затылками кистей рук, бросая испуганные взгляды. Юля надзирала за дверью. Мокин с торжествующим видом уселся за стол, налил себе коньяка, выпил и прокурорским жестом указал на Багловского коротким сильным пальцем:
– Твоя работа, интеллигент?
– Это ужасная ошибка... – промямлил тот.
– Сергеич, – сказал Мокин властно. – Изложи им все по порядку, мне самому интересно будет послушать, как ты раскрутил...
Раньше Кузьминкину представлялось, что неожиданная встреча с Мокиным как раз и была звездным часом. Лишь теперь он понял – вот его н а с т о я щ и й звездный час, ослепительный триумф нищего историка, оказавшегося вдруг грозным судьей...
– Начнем с визиток, – сказал он громко. – Вы, Виктор Викторович, напялили на нас светло-серые визитки, да и сами такую же надели... Любезный мой, визитки такого цвета как раз вполне уместны на заезжих иностранцах, но в Российской империи их носили крайне редко, а носили главным образом черные. И н ик о г д а – никогда в жизни! – человек из общества не повязал бы при визитке б а н т и к! Бантики при визитке носили исключительно дворецкие и ресторанные метрдотели, к вашему сведению... Это при фраке господа носили бантик... В конце концов, вы и не выдавали себя за обитателя прошлого времени, могли по слабому знанию реалий и напутать, так что выводы было делать рано. Вы физик... кстати, вы правда физик?
Багловский хмуро кивнул.
– Могли и ошибиться, – сказал Кузьминкин. – Так что не стоило с первых же минут поднимать панику. Но вот потом... Эти ваши офицер со студентом... Как выражается сынишка, я тащуся... От офицера и от студента. Любезные мои, т а к о г о офицера просто не могло оказаться в восемьсот семьдесят девятом году. Тогда военные носили кепи на французский манер, кепи, а не фуражки! Кепи отменили только в восемьдесят первом. И шашку, что висела у вашего офицерика на боку, ввели в восемьдесят первом, раньше были другие, отличавшиеся по виду. С шашкой вы и переусердствовали, и промахнулись. Переусердствовали, поскольку не знали, что тогдашние господа офицеры, будучи вне службы – а уж тем более в отпуске, в гостях у тетушки, – не носили ни холодного оружия, ни кобуры. Не полагалось по уставу... Мало того, шашка не только неправильная, принадлежащая более позднему времени, – она вдобавок не офицерская, а солдатская! У нее простой гладкий эфес, офицерские шашки были по эфесу украшены чеканным узором...
– Видали, какие у меня кадры? – гордо осведомился Мокин. – Сергеич, хлопни коньячку, заслужил...
У Кузьминкина и в самом деле пересохло в глотке. Он залпом осушил рюмку. Троица мошенников, приведенная логикой научных фактов в подавленное состояние, молча зыркала исподлобья.
– Перейдем к студенту, – продолжал Кузьминкин, незаметно для себя принявший привычную позу лектора. – В Московском университете изволите грызть гранит науки, милейший? Какого ж тогда рожна у вас на плечах контрпогоны? Контрпогоны носили исключительно студенты технических институтов, и никак иначе. В гуманитарных вузах ничего подобного не было... зато на вашей тужурке нет и следа петлиц, которые студенту университета как раз положены...
– Говорил я тебе? – мрачно огрызнулся Багловский, повернувшись к Петруше. – Чтобы проверил тщательнее? Поленился, оболтус...
– Пойдем дальше, – сказал Кузьминкин. – Займемся персоною нашего хлебосольного хозяина...
Он приблизился к Андрианову – тот в первый миг испуганно отшатнулся, без труда сорвал с лацкана орден Станислава и, вертя его меж пальцев, весело продолжал:
– Во-первых, с черным сюртуком носили черные же брюки. Визиточные брюки, полосатые, главным образом серо-черные, стали носить с сюртуками только в начале двадцатого века. Во-вторых, с сюртуком носили исключительно черную обувь, а вы в коричневых штиблетиках... Это петербургский-то статский советник, человек, безусловно, светский? Или будете меня уверять, что отстали от столичной моды в глуши? Далее, – он покачал орденом, выставив его на всеобщее обозрение. – Я не зря поинтересовался у вас насчет вероисповедания. Уверяете, что православный с рождения, а орденок у вас того образца, что давали исключительно лицам нехристианских вероисповеданий. Потому в центре креста орел, а не монограмма "Святой Станислав"... Вот так, господа. Все эти огрехи, вместе взятые, вас и выдали, ненаучно выражаясь, с потрохами...
Повернулся к Мокину и развел руками, давая понять, что кончил.
– А самое главное! – рявкнул вдруг Мокин, выбросив руку. – Я в жизни выхлебал цистерну коньяка! И родимый "Хеннесси" опознаю моментально, хоть вы и пытались мне его впарить за шустовский! В жизни не пробовал шустовского, но сильно сомневаюсь, чтобы он как две капли воды походил на "Хеннесси"! С чего бы вдруг? – Он, поигрывая пистолетиком, обозрел всю морально уничтоженную троицу. – Ну, хрюкните что-нибудь, морды... Куш хотели сорвать? Когда я приеду покупать железные дороги с поллитровой банкой брюликов? Думали, новый русский – дуб дубом? А как я вас!
– Да уж... – протянул Багловский с некоторым даже заискиванием.
– Так, – сказал Мокин властно. – Прокачаем кое-какие непонятные детали... В этой вашей "переходной камере" вы нас попросту обдали какой-то дурью? Вырубающим газком? А?
– Каюсь... – криво усмехнулся Багловский.
– Ага, потому-то и начались эти странности с временем – взялись откуда-то лишние два-три часа, словно мы летели в самолете с запада на восток? Вот зачем, до сих пор не пойму...