17 марта
В коридоре раздались быстрые шаги, и не успел я подумать: не ко мне ли, дверь резко распахнулась, и в кабинет степенно вошел Петр Свиркин. Он был похож на человека, который знает что-то важное, и поэтому, Чувствуя свою значительность, не позволяет себе суетиться. Именно с таким видом Петр опустился на стул и закинул ногу на ногу.
- Николай Григорьевич, вам что-нибудь говорит имя Модильяни? - небрежно поинтересовался он.
О Модильяни я слышал, но многого мне это имя не говорило, поэтому я пожал плечами. Глаза Петра победно сверкнули, и он быстро затараторил, став похожим на того Петю Свиркина, которого я хорошо знал.
- Николай Григорьевич! Я вчера книжку прочитал, об этом самом Модильяни… Замечательный, оказывается, был художник. Он итальянец, но жил во Франции. Его работы никто не признавал. Из-за этого он и пил. А работы были прекрасные! Так и умер непризнанным, как там написано, на пороге славы. - Свиркин многозначительно замолчал. - Чувствуете аналогию с Ершовым?
Я снова пожал плечами, так как не до конца улавливал, аналогию, о которой говорил Петр, насколько мыв помнилось, Ершов совсем не злоупотреблял спиртными напитками. Свиркин торопливо продолжал.
- В день похорон парижские маршаны, это торговцы картинами, бросились покупать работы Модильяни. Эти мерзавцы скупили их за гроши и в чуланы попрятали, а когда всемирная слава вспыхнула и мода пошла на Модильяни, они их втридорога стали сбывать. Наверное, и этот Велянчиков такой же маршан. При жизни Ершова только один портрет и купил, а остальное все хотел по дешевке взять. Ершов не продал, так он у вдовы оптом скупил.
Хотя я и не знал подробностей жизни Модильяни, мысль о том, что Белянчиков погрел руки на смерти Ершова, у меня мелькала и раньше. Я сообщил Петру о возможной причастности грузчиков из овощного магазина к краже картины.
Свиркин встрепенулся:
- Точно! Во имя наживы такой человек, как Белянчиков, мог пойти на все! Я объясню. Выставка в разгаре, многие еще ругают Ершова за отрыв от реальности, но успех уже брезжит на горизонте, там же и слава. На пороге славы!.. Как звучит?! Короче, Белянчиков убивает Ершова и приобретает картины по дешевке, а потом делает на этом свой отвратительный бизнес!
Версия Петра была правдоподобна и заслуживала самого пристального внимания, но, как и всякая другая, нуждалась в проверке, об этом я и сказал ему.
18 марта. Вязьмикин
Главный врач психиатрической больницы объяснял Роману:
- Хорошо, что вы "скорую" вызвали, все могло кончиться скверно. Сорняков - наш давнишний пациент. Сам он себя, как и многие больные, алкоголиком не считает: "Я могу пить, но могу и бросить!" Обычное заблуждение. Увы, рецидив. Говорят, подавал надежды, но так и ив состоялся, как художник. Алкоголь - враг таланта! - Главврач назидательно поднял вверх указательный палец.
- Это верно, - согласно пробасил Вязьмикин. - Значит, он уже бывал у вас?
- Причем неоднократно, - кивнул врач, - последний раз в прошлом году, если не изменяет память, в июне или июле.
- Нельзя ли уточнить?
Главный врач нажал кнопку переговорного устройства:
- Борис Сергеевич, будьте добры, принесите историю болезни Сорнякова. У меня товарищ из органов…
- Из каких? - раздалось из динамика.
- Что из каких? - не понял главврач.
- Из каких органов товарищ?
- Я вам потом объясню, Борис Сергеевич, - покосившись на Романа, ответил главный врач.
Вскоре, упругими шагами в кабинет вошел мужчина с веснушчатым лицом и крупным носом. На Вязьмикина из-под рыжеватых бровей озорно глянули зеленоватые глаза.
- Наш заведующий наркологическим отделением, - представил мужчину главврач, взяв из его рук историю болезни.
- Я уже осмотрел Феоктиста. Все, что положено, введено. Правда, он никак не хотел подставлять энное место для уколов, кричал, что может прожить и бее хвоста, - пояснил Борис Сергеевич и, увидев вопросительный взгляд Романа, добавил. - Он числит себя в аду либо, по крайней мере, в дружеской компании чертей.
- Вот уж действительно напился до чертиков, - прогудел Вязьмикин. - У него в мастерской даже портрет одного из этих друзей.
- Нашел! - воскликнул главный врач. - Сорняков находился у нас с шестнадцатого июня по шестнадцатое июля.
- А он не мог отлучаться из отделения? - спросил Роман.
Борис Сергеевич развел ухоженными, покрытыми веснушками руками:
- Вы нас обижаете…
18 марта. Вязьмикин
В шумном вестибюле консерватории Роман поймал за руку пробегавшего мимо щуплого огненно-рыжего паренька с кларнетом под мышкой.
- Молодой человек, - пробасил он, - где я могу найти товарища Сенаторова?
Окинув острым взглядом большую фигуру Романа, студент выпалил:
- В пятнадцатой.
- Где это? - продолжая удерживать кларнетиста, спросил Вязьмикин.
Паренек оценивающе посмотрел на него и протараторил:
- На втором этаже, сразу налево, пятая дверь. Только вы его, пожалуйста, так не называйте, он обижается. Его фамилия Сенаторов-Данайский, - студент вырвался и понесся дальше.
Найдя пятнадцатую аудиторию, Роман постучал не сразу. Последняя нота "Соловья" Алябьева еще висела в воздухе, когда в дверь просунулась усатая физиономия оперуполномоченного:
- Извините, мне нужен товарищ Сенаторов-Данайский…
Пышная блондинка, немногим уступающая в росте Роману, смешливо фыркнула и, тут же погасив улыбку, робко спросила у сидящего за роялем вальяжного мужчины:
- Герман Тимофеевич, я могу идти?
Тот сверкнул глазами в сторону переминающегося с ноги на ногу Вязьмикина и, ласково взглянув на студентку, вяло повел рукой:
- Идите, Альбиночка, до завтра…
Роман проводил взглядом выпорхнувшую из аудитории певицу и недоумевающе посмотрел на Германа Тимофеевича. Тот с негодованием встряхнул длинными, зачесанными назад волосами.
- Моя фамилия Сенаторов! - подчеркнуто холодным тоном заявил он. - А с кем я имею честь разговаривать?
Роман, озадаченный столь странным приемом, представился и в нескольких словах обсказал цель своего прихода.
- Ершов?! Он мне жизнь испортил! Семью разрушил! - взмахнул руками и брызнул слюной Сенаторов. - Я так любил свою жену, так любил, - патетически заламывая руки, стал убеждать он. - А она спуталась с этим мазилой, с этим абстракционистом-стрекулистом! Пока я был в командировке, познакомилась с этим прохвостом и стала позировать ему… Это моя-то Лариска-Даная! Ха! И еще раз ха! - притопнул ногой Герман Тимофеевич. - Даная!
Роман сдержал улыбку, оценив в душе шутку рыжего кларнетиста. Сенаторов тем временем продолжал:
- Я изучаю особенности голосовых связок народов Севера, это тема моей диссертации, сижу в этой дыре, работаю как вол, а в голове одно: измена! измена! измена! Представляете мое состояние?!
- Нет, - совершенно искренне прогудел Роман.
- Почему? - опешил Герман Тимофеевич.
- Я не женат.
- Еще успеете, - махнул рукой Сенаторов, - так вот, я там работаю, а она… А они…
- Когда вы последний раз видели Ершова? - вежливо прервал его Вязьмикин.
- Что? - переспросил Сенаторов и возмущенно вскинул руки. - Я его вообще не видел! Что мне за удовольствие на этого проходимца смотреть?! И, вообще, в чем дело? Почему вы меня допрашиваете?
- У вас были основания мстить Ершову, - невозмутимо пробасил Роман, - а он в июле прошлого года исчез…
Аккуратно подстриженные брови Сенаторова возмущенно поползли вверх, и он выдавил:
- Я… я с вами не согласен. Я его знать не знал, а Ларису давно простил. Мужчина должен быть великодушен…
Возмущение на лице Германа Тимофеевича переросло в настороженность, а затем в испуг.
- Вы… вы считаете, что я его?! Никогда! Я не так воспитан!
Накануне Роман звонил в отдел кадров консерватории и выяснил, что Герман Тимофеевич не мог свести счеты с Ершовым не только в силу своего воспитания, но и потому, что июль прошлого года он провел в научной командировке. Хотя, если вдуматься, райцентр, где был в то время Сенаторов, не так уж далек от Новосибирска, поэтому Роман и решил побеседовать с Германом Тимофеевичем. Никакие справки не заменят личного восприятия.
- Конечно, заявленьице, оно спокойнее, - успокоил Роман Сенаторова и распрощался о оторопевшим преподавателем.
18 марта. Свиркин
Выскочив из трамвая, Петр нос к носу столкнулся с Хабаровым. Устремив вперед острую бороду, художник задумчиво смотрел вдаль. За его спиной болтался неказистый рюкзачишко, с плеча на длинном ремне свисал облезший, с потрескавшимся лаком и разноцветными пятнами краски этюдник.
- Здравствуйте, Валериан Якимович, - образование воскликнул Петр.
Художник тряхнул головой, словно выходя из сомнамбулического сна, поправил сползшую на глаза спортивную шапочку и улыбнулся:
- Петр Ефимович…
- Я вижу вы на природу собрались?
- На Байкал еду, - ответил Хабаров. - Командировали от нашего Союза на открытие выставки самодеятельных художников. Вот и решил сочетать приятное с полезным, - он похлопал по этюднику, - давно мечтал посмотреть на зимний Байкал, да разве вырвешься, а тут такой случай. Поработаю немного.
- Да-а, - с завистью протянул Свиркин, - а я вот на Байкале никогда не был…
- Еще побываете, - успокоил его художник и спохватился. - Вы не ко мне, Петр Ефимович?
- Нет, к Скубневской, я ведь тогда не застал ее.
- В мастерской она, я только что от нее, заходил посидеть перед дорогой, - сказал Хабаров и засуетился при виде приближающегося трамвая.