Газеты, то радуясь, то тревожась, повествуют потрясенным читателям об устройствах, превращающих любую внутреннюю энергетическую цепь в систему подслушивающих точек; эти же газеты извещают читателей о бесшумном, почти абсолютном оружии, и все же мы - владельцы этого оружия - постоянно и всего боимся.
Черт побери! За мизерную сумму можно в любое время приобрести магнитофон, который автоматически уничтожится, если кто-то, кроме хозяина, решит прослушать записанную втайне беседу. Питание для такой аппаратуры не проблема - она функционирует за счет радиоволн, рассеянных в эфире планеты.
Великая тайная война, которую мы объявили себе!
Общество, лишенное частной жизни!
А когда люди перестают верить во всех и все, разве это не конец?
10
Прежде чем начать писать, я сообщил шефу:
- Я вступил в контакт с людьми Номмена.
- Я знаю, - сказал он терпеливо. - Пиши.
- Мне нельзя оставаться в городе.
- Я знаю. Ты не останешься тут. Тем более, что документация уже в наших руках.
- Но я не достал никакой документации!
- А тебе и не надо было ее искать. Этим занималась Джой. Ты отвлек внимание от всех ее действий.
Джой! Еще один обман… Что ж, тем лучше… Лично я мог подвести итог… Первым был убит Берримен, вторым Формен, затем охранник в сейфе, а двое были оставлены мной в юрских болотах. Плюс погиб, наверное, кто-то и на магистрали… И все это для того - чтобы отвлечь внимание от Джой! Разве это итог? Разве Лесли ошибался, говоря: преступление не окупается?
Я набросал на листе бумаги суть акции.
- Кто говорил с вами по телефону, когда я собирался выйти на "Трэвел"?
- Ты, Эл! Ты замкнул петлю времени… Разве мой тон тогда не придал тебе уверенности?
- Возможно… А машина Парка… Что вы все-таки о ней знали?
- Почти ничего! - засмеялся шеф. - Но разве тебе не хватило информации?
- Хватило, - хмыкнул я.
- Вот и отлично! А сейчас, Эл, мы едем в аэропорт. Ближайшим бортом ты улетаешь в Европу.
- Что мне там делать?
- Отдыхать! Вы ведь не раз отдыхали там с Джеком… - Шеф внимательно взглянул на меня, и в узких его, близко поставленных друг к другу глазах я прочел тяжкое подозрение: - Ты ведь хочешь отдохнуть, Эл?
Когда он упомянул имя Джека, ни один мускул на его широком лице не дрогнул. И, загипнотизированный его спокойствием, я кивнул:
- Я с удовольствием полечу. Мне необходим отдых.
11
Пройдя паспортный контроль, я попал в нейтральную зону. В единственном баре светились неяркие огни, а бармен, стоя над грудой бокалов, лениво вертел в руках тяже чую бутылку с виски "Сантори".
Отыскивая монету, я полез в карман, и пальцы мои уткнулись во что-то твердое. Подарок Хэссопа?
Нет! Развернув бумагу, я увидел нежно-желтые, похожие на крошечные сердечки, листья гинкго, тронутые увяданием - через столько миллионов лет после своего появления на планете! - и раковину, машинально поднятую мной с плотных белых песков юрского пляжа. Прямо по раковине рукой Хэссопа было мелко начертано: "Астарта субморфоза - пластинчатожаберное мелких морей".
Когда он успел это определить?
Я опустил раковину в урну.
Лист гинкго прилип к потной ладони Я брезгливо сорвал его и бросил туда же - в урну. Бросил, и вдруг, будто испугавшись чего-то, кинулся к выходу Такая ненависть ко всему живому, такое отчаяние теснились в моем сердце, что я не сразу заметил двух хмурых коренастых парней, медленно поднявшихся за мной на борт ревущего "Боинга"…
Александр Леонидов
Красный телефон
- Горько… Горько и больно сознавать, что ушел из жизни совсем еще молодой человек - Саша Ершов. Да, он был молод, как человек, но Саша был вполне зрелый художник. Сегодня мы, его друзья, коллеги по искусству, его родные прощаемся с ним. Смотрите, сколько почитателей Сашиного таланта пришли, чтобы отдать ему последние почести! У всех на глазах слезы. Нас оставил простой, талантливый человек, которого все мы очень любили… Он был не из тех, кто не оставляет после себя следа в этом бренном мире. Его многочисленные работы, его богатое творческое наследие осталось нам, и всегда, глядя на полотна Ершова, мы будем вспоминать о нем. Сашино творчество всегда отличалось оригинальностью, стремлением к поиску своего пути в искусстве, к душам людей, и никто не оставался равнодушным, стоя перед его картинами, глядя на его графические работы, всматриваясь в его рисунки. Ершова либо принимали полностью, либо полностью отвергали. Но равнодушных не было никогда! Он был личностью, художником в самом высоком смысле и значении этого слова… Смерть застала Сашу в расцвете творческих сил и таланта. Как много он сделал и сколько не успел! Его смерть - непоправимая беда для всех пас… Прощай, Саша…
Говоривший печально склонил седеющую голову с аккуратным пробором и сделал тонкой артистической рукой плавный жест, как бы смахивая слезу. Было жарко. Окружающие немного постояли, тоже опустив головы и глядя застывшими глазами на обитую красной материей крышку гроба, под которой лежал их собрат, художник. Несколько скульпторов, здоровых и хорошо физически развитых мужчин, осторожно приподняли на длинных вафельных полотенцах гроб и, сдерживая легкое покряхтывание, под негромкий руководящий шепоток: "Зад заноси, правее, правее… аккуратней, аккуратней", стали опускать его в узкую могилу. Рыжая земля струйками потекла в яму из-под их ног, и в наступившей тишине было слышно, как по крышке постукивают комочки. На спинах скульпторов от напряжения вздулись бугры мышц и почернели от пота рубахи. Гроб, несколько раз задев за стенки могилы, медленно опустился. Облегченно вздохнув, мужчины вытянули полотенца и передали их неизвестно откуда подоспевшим старушкам в темных платках. Старушки с чопорными выражениями на лицах тут же принялись ловко резать полотенца на куски и раздавать "работникам", строгим шепотом объясняя, что так положено. Скульпторы, стесняясь, суетливо запихивали куски полотенец в карманы.
Жена Ершова, бледная, стройная молодая женщина в элегантном костюме из черного бархата, с накинутым на голову ажурным, траурного цвета, платком, подошла к краю могилы, изящно наклонилась, взяла горсть земли, подержала секунду и бросила в яму. Земля гулко ударила по гробу. Ершова отошла, тщательно отряхнула черные перчатки и платочком вытерла выступившие на лбу капельки пота. За ней потянулись другие. Послышалась дробь падающей земли.
Бородатые мужчины отвели в сторону тихо рыдающую женщину. Ершова метнула на нее пристальный взгляд и снова опустила длинные, безутешно вздрагивающие ресницы.
Скульпторы, умело орудуя лопатами, закидали яму и из бесформенной кучи земли соорудили вполне приличный холмик. Прихлопали его штыковыми лопатами, притоптали кое-где ногами и, навалившись втроем на небольшой, окрашенный голубенькой красочкой, металлический памятник, вдавили его в землю. После небольшой сутолоки была воздвигнута шатающаяся оградка.
Какой-то невидимый организатор дал следующую команду. Разлили по стаканам теплую, тошнотворно пахнущую водку. На закуску каждому выдали по конфетке и печенюшке. Пробормотав "упокой его душу" или "чтоб земля была ему пухом", а кто и молча, осушили граненые стаканы и, морщась, поспешно стали совать в рот сладости. Многих передергивало от горячительной жидкости. Вытирали пот: кто рукой, кто платком, кто рукавом; и спешили, лавируя между железными клетками, расположенными в замысловатом беспорядке, словно для того, чтобы покойники не могли найти обратной дороги, спешили к автобусу, с любопытством рассматривая по пути памятники. Ахали и охали: "Ах, какая молодая! Ох, какой молодой!" И торопились, торопились па поминки.
Места в автобусе заняли без лишней суеты, но достаточно быстро. Машина тронулась. Ветки сосен хлестали по крыше, словно пытаясь задержать ее.
Почувствовалось облегчение. Каждый ощущал, что выполнил свой долг. Теперь не надо было делать что-то не совсем приятное, обременительное, навевающее тоскливые мысли. И кто-то с легким налетом грусти рассказывал, как однажды они с покойным Ершовым были на рыбалке. Кто-то совсем не к месту вставлял, улыбаясь: "Да хороший Сашка мужик… был".
Жара. Водка делала свое дело.
В столовой было уже все готово. Столы составлены в один длинный ряд. Сполоснули руки и стали чинно рассаживаться. Блины, кутья, кисель, водка. Разлили по стаканам. Была сказана еще одна проникновенная и трогательная речь. Затем последовал призыв выпить за душу покойного. Кто-то неопытный в таких мероприятиях попытался чокнуться, но его одернули громким шепотом: "Нельзя!.." "Сначала кутью… На блинчик ее, на блинчик… Передайте, пожалуйста, вилку… Нельзя, ешьте ложкой…" Разнесли не очень наваристые щи. "Помянем…" Помянули и дружно принялись за остывающие щи.
Вышли покурить. Негромко рассказывался "новый" анекдот. С лиц потихоньку сползала маска печали. Собравшиеся разбивались на мелкие группки, беседы становились все оживленней…