- Я не могу запретить вам заниматься этим делом, - комиссар смерил его тяжелым взглядом, - но я могу настоятельно посоветовать вам не переходить мне дорогу. Это было бы в ваших интересах. К тому же, подумайте сами, каковы шансы у вас в одиночку найти его убийцу, без информации и связей, имеющихся у моего отдела?
"Вы удивитесь" - хмыкнул про себя Эйзенхарт, но не стал ничего отвечать.
- Займитесь своими делами, - продолжил Конрад. - У вас ведь наверняка должны быть и другие расследования. Не тратьте свое время на Хевеля.
В кабинет постучали, и один из виденных Эйзенхартом ранее телеграфистов поспешил передать сообщение.
- Это все, с чем вы пришли? - спросил комиссар, стремительно теряя интерес к Эйзенхарту.
- Так точно, сэр.
- В таком случае свободны, - Конрад взмахнул рукой, указывая на выход. - Да, детектив! До моих людей дошли слухи, что Верзила Шон объявился в Гетценбурге. Уберите своего ручного медведя, пока никто ничего не заподозрил, и предоставьте этим заниматься профессионалам. Вы меня поняли?
- Так точно, сэр, - сквозь зубы согласился Эйзенхарт.
Отправив с телеграфа сообщение и завернув по дороге в кафе на ранний завтрак, Виктор вернулся в отдел. На столе лежали папки с нераскрытыми делами - к ним он собирался вернуться, но дело Хевеля было приоритетом. Не было никаких сомнений в том, что Быки, однажды решившие отобрать бумаги у Альтманна (да как будто они вообще могли к нему попасть!), вернутся за ними. И его долгом было не позволить им при этом навредить родственнику… или, наоборот, не позволить добряку доктору убить их. Эйзенхарт хмыкнул, вспомнив залитую свинцом трость, обломки которой лежали в шкафу с вещественными доказательствами. Да уж, это еще вопрос, кого здесь требовалось защищать.
Бессонная ночь (и не одна: если бы Эйзенхарта попросили, он постарался бы вспомнить, когда в последний раз спал, но сомневался, что ему удалось бы) сказалась на его состоянии, и Эйзенхарт не заметил, как заснул, расположившись щекой на отчете о вскрытии Хевеля. На несколько часов шум в общей комнате, падающие из-за жалюзи солнечные лучи и разыскиваемые преступники перестали для него существовать. Разбудил его запах кофе.
- Я получил ваше сообщение, сэр, - сообщил Брэмли, втискиваясь в кабинет с чайным подносом и зажатым подмышкой шлемом. - Что произошло?
Виктор неприязненно посмотрел на сержанта. Тщательно выглаженная форма, прямой пробор на густо намазанных бриллиантином волосах, свежее, чисто выбритое лицо и энтузиазм во взоре. Полная противоположность самому Эйзенхарту, который в этот момент испытывал только одно желание: умереть и на том свете как следует отоспаться.
- Конрад отстранил нас от дела, - поведал ему Эйзенхарт, с рассеянным видом отхлебывая из чашки. - Сказал, чтоб, если мы хотим заниматься этим расследованием, занимались им сами.
Зная своего начальника, Брэмли сразу понял, что скрывается за его словами, и осторожно поинтересовался:
- И что же мы будем делать, сэр?
Эйзенхарт поморщился.
- Да прекращай ты уже с этим "сэр"! - попросил он. - Мы будем работать. Искать убийцу так, как это делают в у нас седьмом отделе.
- Как же?
- Ну, для начала заглянем в морг. Пройдемся еще раз по последнему дню Хевеля. Проверим, не связывался ли он с кем-то в тот день - я возьму на себя телефонисток, а ты пройдешься по почтамтам.
- Почему не наоборот? - приуныл сержант.
- Потому что ты вызываешь у почтовых работниц материнский инстинкт и непреодолимое желание закормить плюшками. К тому же, - ухмыльнулся Эйзенхарт, - телефонистки моложе и симпатичнее.
- А потом?
- А потом мы проделаем это еще раз. И еще раз. И еще, пока что-нибудь не обнаружим.
* * *
Следующие дни прошли настолько спокойно, что я решил, будто нападение останется единственным инцидентом, прервавшим размеренный темп моей жизни в Гетценбурге.
Проехав на пролетке путь от Лестниц до кампуса, я понял, что возвращаться в мою комнату не имело смысла и отправился сразу на факультет. Там, переодевшись в запасной костюм, я встретил рассвет и профессора Фитцерея, у которого по средам был присутственный день. Получив замечание по поводу неподобающего внешнего вида (второе за неделю! Если бы я не знал, что вакансию на танатологическом факультете пытались закрыть в течение года, я бы всерьез обеспокоился своей дальнейшей карьерой), я молча вернулся за бумажную работу.
Леди Эйзенхарт я отправил записку, в которой выразил сожалений по поводу того, что не смогу посетить ее на этой неделе. Обеспокоенная моей мнимой простудой, которую я назвал в качестве причины для отказа, она пообещала прислать ко мне своего домашнего врача; еще десять писем понадобилось, чтобы отговорить ее от этой затеи.
Разбитые очки заменили новые, присланные оптиком с Охотничьей улицы. Стекла цвета индиго скрыли не только мои глаза, но и побледневший синяк, позволив избежать назойливых вопросов не только со стороны коллег, что было хоть как-то приемлимо, но и со стороны студентов. Трость я заказал новую, и ее должны были доставить мне к следующему месяцу. Жизнь возвращалась в свою колею.
Эйзенхарт исчез, оставив мне напоследок целый список указаний (содержавший в себе в числе прочих следующие пункты: стараться избегать прогулок по ночному Гетценбургу, не выходить по возможности за пределы старого города, стараться проверять наличие за собой слежки, внимательно отмечать все странности, какими бы мелкими они не были, не лезть на рожон, что больше всего возмутило меня: я-то полагал, что причиной произошедшего было никак не мое поведение; и, наконец, при малейшей необходимости разыскать самого Эйзенхарта). Университет однажды посетили двое представителей четвертого отдела, по новой задававшие мне одни и те же вопросы. От Виктора же два дня не было никаких вестей, на третий он все-таки появился на пороге моего кабинета в обеденный перерыв.
- Что вы можете рассказать о мистере Мортимере? - поинтересовался он у меня место приветствия. В кабинет он заходить отказался, отговорившись от этого срочными делами.
Поразмыслив, я признал, что не знаю о своем коллеге ничего.
- Его семья… из купцов, кажется? - предположил я. Наши приятельские отношения строились в основном на обсуждении рабочих новостей, а также на спокойных дискуссиях о политической обстановке в мире; если мой коллега и рассказывал при этом что-то о себе, боюсь, я пропустил это мимо ушей. - Почему вас это интересует?
Эйзенхарт кивнул, словно именно такого ответа он от меня и ожидал, и, не попрощавшись, улетел по своим делам.
Должен признать, его реакция меня несколько задела, вновь показывая мне, с какой индифферентностью я относился к окружающему меня миру. Я решил исправить это и поговорить Мортимером, но, прежде чем я успел встать из-за своего стола, Максим нашел меня сам.
- Альтманн, - по его встревоженному я понял, что что-то случилось, - выручите меня сегодня?
- Конечно, - подтвердил я. - Что-то произошло?
Немного помявшись, Мортимер все-таки ответил:
- Меня вызывают срочно в полицию. Ума не приложу, зачем я им поналобился, но приходил один из тех полицейских, что были у нас в лаборатории, и велел явиться на допрос через полчаса…
Ну конечно. Следовало догадаться, что Эйзенхарту будет недостаточно полученных от меня данных, и он решит сам побеседовать с Мортимером. Но вызывать его в управление? Это обстоятельство показалось мне странным: обычно Эйзенхарт предпочитал беседовать со свидетелями на их территории. Или он уже перевел Мортимера в категорию подозреваемых? Что же он такое о нем узнал? Я хотел расспросить об этом Мортимера, но потом понял, что легче будет узнать все от Эйзенхарта.
- … А у меня третий курс, практическое занятие по топографической анатомии, им не скажешь учебник почитать… Замените меня?
- Разумеется, - заверил я его. - Какая у них тема?
- Анатомия передней брюшной стенки. В главной аудитории в два. Спасибо вам, Роберт, - Максим быстро улыбнулся. - Знаю, вы не любите практические занятия, но сегодня больше некого попросить.
- Ничего страшного. Лучше идите, а то опоздаете. И, Максим… удачи вам, - добавил я.
Молодой танатолог отрывисто кивнул. Как человек, он мне нравился. Оставалось надеяться, что Эйзенхарт ошибается, и он все же невиновен.
Когда за моим коллегой закрылась дверь, я позволил себе поморщиться. Преподавательская работа была не моей стезей, после месяцев работы в университете я мог позволить себе это признать. Я старался отлынивать от общения со студентами как только мог, меняясь, к примеру, обязанностями с Мортимером, который терпеть не мог посещать городской морг, зато испытывал к студиозусам искреннюю симпатию. Что же касалось практических занятий… Правой руки у меня можно считать, что не было, левая начинала предательски дрожать, стоило тремя пальцами ухватиться за скальпель - достаточно сказать, что практикумы со студентами не доставляли мне удовольствия. Мысленно поблагодарив Эйзенхарта, я встал и потянулся за пиджаком: в анатомической аудитории было прохладно.
Мое настроение не улучшилось и после занятия. Три часа в компании студентов и кадавров (впрочем, против последних я ничего не имел) порядком утомили меня, и я надеялся отдохнуть у себя, но не тут-то было. Я пересек кампус и поднялся к себе на чердачный этаж. Замок на двери сработал не сразу, но я пропустил это мимо внимания: его и так нередко заедало. Однако то, что предстало моему взгляду за открытой дверью, не заметить было нельзя.
Здесь кто-то был.