Он всегда чист и честен в мыслях; любит до страсти природу, поля, леса, горы и море. Часто он грустен, но и в грусти находит наслаждение. Любит женщину, но глубоко чтит в ней человека. Таковы были встарь и Виргилий, и Тибулл. Мог ли быть такой человек, как Нерва, у места при дворе Нерона, где царило вино и бесстыдство? И все же Нерва сохранил свободу мыслей и свободу действий. Он не участвовал ни в одном из безобразных пиршеств, не был ни на одном из кровных представлений в цирке, где погибали сотни беззащитных, убиваемых гладиаторами и растерзываемых дикими дверями. Он продолжал изучать философию древности и в древних законах наших предков искал причину славы старинного Капитолия. Много вечером провели мы вместе, мечтая о лучшем будущем для Рима. Нерон злился на нас, но терпел, и кончил тем, что перестал обращать на нас внимание. Тем не менее цезарь Гальба счел нас приверженцами падшего императора и отправил Нерву в Галлию, меня в Сирию. Когда Веспассиан был избран консулом, власть с ним разделил и Нерва, но император Веспассиан оказался тяжелым по нраву человеком. Он был скуп, суров и часто несправедлив, не понимая в других людях тех чувств и страстей, которых не было в нем самом. С ним Нерва не поладил и удалился от него, хотя и без ссоры. Император Тит царствовал слишком короткое время и не успел вспомнить о Нерве, которого искренне любил. Домициан, ныне царствующий, никого кроме себя не любит, а людей с сердцем и волей – боится. Таким образом человек, такой как Марк Кокций, пробыв два года консулом, опять вернулся в Галлию к своему войску и много лет живет со своими соратниками далеко от родины. Я так же сделался почти азиатом, прожив долго сперва в Сирии, потом на Босфоре. Но верьте, будь в Риме не один Нерон, а десятки их, Рим будет жить, пока будут живы истинные римляне, с сердцем и душой. А такой Рим будет всегда другом и покровителем соседних народов. Не притеснять их будет он, а только научит следовать славным преданиям древнего Рима.
В это время вошел гонец, запыленный, с грустным и потрясенным видом.
– Благороднейшая! – заговорил он, и слезы выступили у него на глазах. – Горе нам! Славный Нордерих и сыновья его погибли в бою против полчищ Дидериха. Мы осиротели, Вражьи войска идут на нас, чтобы окончательно разорить наши жилища.
Вдова и дочь готского вождя залились слезами. Сульпиций стоял перед ними молча, понимая, что никакими речами в таком горе утешить нельзя. Он обратился к гонцу:
– Расскажи, как дело было!
– Гнались мы за разрушителями нашего городка успешно. Они быстро уходили от нас, лишь изредка отстреливаясь. Падали наши, но пало много и их. Свернули они в реку, именуемую у готов Тронг-Тана, а у сарматов Донец. Мы несколько отстали от них. Но благородный Нордерих решил преследовать врагов до их селений. К нам подоспела подмога от наших северных хуторян. Мы шли вперед все вдоль реки. Встретившиеся нам рыболовы известили нас, что у Соленых озер собралась рать великая готов, не их племени и не нашего, а дальнего, идущие с запада. Мы догадались, что это должны быть люди Дидериха. Но около ста стадий от Соленых озер попали мы в густой лес. Там сидели наши недруги, и передовые отряды наши были перебиты. От Соленых озер скакали другие готские всадники, которые окружили нас кольцом. Сражение продолжалось целые сутки, день и ночь. Нордерих, доблестный воин, и сыновья его сражались как львы. Но на каждого из наших приходилось по пяти врагов. Несчастные князья наши были изрублены у нас на глазах. Но это еще не конец великой скорби.
– Что же еще! – воскликнула Аласвинта. – Говори!
– Много наших храбрецов было избито, хотя и врагам дорого досталась победа.