Больной припоминал страшные сны, которые посещали его в разгар болезни и, лежа в постели, слагал их в звучные готские стихи. Когда же собиралась вокруг него семья хозяина, врач и иногда посещавшие дом гости, он охотно с ними разговаривал обо всем, но ничего не сообщал о бреде своего больного воображения.
Однажды он спросил Сару:
– Не говорил ли тебе Виллерих, в котором месяце опять придет его корабль?
Молодая еврейка вспыхнула. Румянец густо залил ее смуглые щеки, она потупила взоры и заговорила робким голосом, не находя слов для выражения мыслей на мало знакомом ей греческом языке.
– Нет! То есть говорил, что вероятно скоро. А долго стоят здесь не будут. Еще куда-то уйдут. Ты его семью знаешь?
– Знаю! Честная и благородная семья! – отвечал Вадим.
– Издалека ли? – спросила девушка.
– Издалека! – солгал больной.
– Какая вера у готов? – спросила Сара.
– Они многим идолам молятся, – объяснил ей Вадим, – но меня научил один славянский мудрец чтить Единого, Непостижимого, Всемогущего и Вездесущего, но учение о Нем мы держим втайне.
– Наши пророки из учения правды не делали тайны, – возразила девушка. – Книжники нам закон объясняют всенародно, чтобы всякий уразумел заповеди Господни. Но я не то у тебя спросить хотела. Во что Виллерих верует? Служит ли он идолам?
– У него не было такого учителя, какой был у меня! – сказал Вадим. – Но он многое знает из того, что я знаю, и не поклонится идолам, как это делает простой народ и даже вожди, не умеющие ни читать, ни писать. У нас ведь своих письмен нет. Да ты бы его обо всем сама расспросила.
– Спрашивала! – растерянно призналась девушка. – Но я не знаю по-готски, он не понимает по-еврейски. По-гречески я говорю плохо, а он еще того хуже. Едва слова связывает. Иначе хотела я его с законом и пророками ознакомить. Отец и врач говорили с ним раз и показывали свиток семидесяти толковников, писанный по-гречески. Как думаешь, может ли он уверовать?
– Не знаю! – улыбнулся Вадим. «Бедная девочка! – подумал он про себя. – Видно полюбила ты сердцем, да и нельзя ее не полюбить. Беда лишь в том, что не подозреваешь, кого ты полюбила. Мою возлюбленную за корабельщика считаешь. Не думал никогда я, что в любви мне соперником молодая еврейка явится. Бедная, велико будет твое разочарование. Но это Фриггны тайна, а не моя, и раскрывать истину я теперь еще не вправе».
О верованиях готов спрашивали Вадима и прочие собиравшиеся в доме евреи, и сам хозяин Елеазар. Но их видно занимал вопрос сам по себе, а не в связи с тем, может ли уверовать тот или другой гот. Ученик Драгомира своим взглядом на готских богов вполне удовлетворил понятиям Елеазара и его гостей. Но, подобно своему учителю он отстаивал необходимость скрывать от невежественной толпы главные тайны истинного учения, уверяя, что у неподготовленного к нему разум помутится. Возмущались они и мнимой необходимостью идолопоклонства для темных людей.
Старый равви Гур бень-Ахаз держался другого мнения. Ученик Садока, он не признавал духов, ни воскресения мертвых. Но и по его мнению, великий грех ложится на мудрецов, учащих народ не тому, во что они сами веруют. С особенным омерзением говорил он об обрядах греков и римлян, о школе разврата, представляемой воспеванием подвигов их богов и богинь, наконец о богохульном обычае обоготворения смертных. В этом соглашались с ним прочие присутствующие.
Долго затем в Танаисе Виллериха не видели, но в доме бень-Охозия каждую неделю являлась старая женщина под густым покрывалом и осведомлялась о здоровье больного. По выговору ее можно было догадаться, что она готка.
Наконец силы вернулись к раненому воину настолько, что он мог вставать. На больную ногу он не мог еще ступать, но опираясь на костыли, уже ходил по дому и саду. В это время опять приехала в город Фригг под видом Виллериха.